проклиная города.

Город душил, будто стягивая шнурок на шее, лишая воздуха, но не ломая позвонки, не позволяя свдохнуть. В черепной коробке что-то скреблось и царапалось, билось, пыталось выбраться наружу и цветным стеклом. Закат пах ацетоном и дешёвой едой в контейнерах, и Родерих говорил, что ковшом Большой Медведицы можно вычерпать весь мировой океан, и однажды Земля опустеет. Гилберт дежурно улыбался и ломался, как сгоревшие спички, но старался не показывать этого. Потому что сгоревший — значит, был огонь. Значит, есть на что надеяться. А потом слушал, что Родерих однажды превратится в морскую пену. Отшучивался, мол, что тут до моря тысячи лет, как в соседнюю галактику смотаться. Галактика в переводе с древнегреческого означает Млечный путь. — То есть, галактика Млечный Путь дословно переводится как Млечный Путь Млечный путь? Да, именно так. Небо каждую ночь обшивалось серебром, стягивая никак не связанные между собой раскалённые шары в силуэты, понятные только людям. Родерих говорил, что они как Кастор и Поллукс. Гилберт говорил, что они как Кастор и Капелла. Оба думали, что слов недостаточно. Оба думали, что слов слишком много. Оба не были счастливы. Родерих складывал собственные созвездия из таблеток, которые больше не хотел — не мог заставить себя — принимать, клеил их на нижнюю сторону полки и стягивал тонкой леской. Получалось красиво. Даже сахар отдавал таблетковостью, даже герань на подоконнике пахла гнилью. Это гнило сердце далеко за рёбрами. Вернее, то, что от него осталось. Гилберт хотел помочь. Гилберт не мог помочь. Гилберт пытался помочь. Родерих благодарил. Родерих притворялся. Родерих выдавал желаемое за действительное. Оба не верили в лучший исход. Quae medicamenta non sanat, ferrum sanat; Quae ferrum non sanat, ignis sanat. Quae vero ignis non sanat, insanabilia reputari oportet. Что не излечивают лекарства, то лечит железо, что железо не излечивает, то лечит огонь. Что даже огонь не лечит, то следует признать неизлечимым. — Всё? — Всё. Родерих закончился.