Урису

У неё не было имени. Она не помнила его, как и многого другого. Ни родины. Ни родителей. Ни друзей. Ничего. Было решено, что её выпишут, когда она поправится. Она выслушала это решение с достоинством настоящей королевы и лишь слегка склонила голову, показывая, что поняла. Пока она выздоравливала, её постоянно исследовали. Пытались помочь восстановить хоть какие-то воспоминания. Но вспоминали её руки, а не голова. Вспоминало тело, а не разум. В конце концов, её после выписки забрала к себе группа взбалмошных волонтёров, эдаких вольных художников, клятвенно заверив всех нервных, что позаботятся о несчастной беспамятной лучше, чем о себе самих. Они подписали все необходимые документы, оформили кучу бумаг и забрали девушку. Она помнила, что создавала нечто монументальное. Её новые друзья предоставили ей огромный выбор предметов для творчества, и она выбрала огромную доску, к которой без раздумий прикрепила линейки и карандаши, закрепила самый большой лист чертёжной бумаги и принялась что-то делать. Опомнилась она тогда, когда в общих чертах здание уже появилось. — Так ты у нас архитектор, — говорила девушка с улыбчивыми глазами, с хитринкой в их уголках, пахнущая морем и вином. — Может, восстановишься. Надо тебе и одежду новую, сходим тогда завтра… — Как мне тебя называть? — Сидона, — поразмыслив, сказала девушка. Она на цыпочках, покачиваясь, прошлась по бесценному ковру и вдруг юркнула за угловой компьютерный столик. Рядом было распахнутое окно, опадал призрачный светлый тюль, сияло яркое солнце, но Сидона не обращала внимания. Как будто так и надо. — Вот завтра будет новый день, — говорила Сидона, — и посмотрим, чьи корабли доплывут до Офира! Азухинум, иди сюда! Девушка без имени смотрела, как Азухинум — высокий, статный, с промасленными волосами и тяжёлым взглядом — бесшумно и плавно подошёл к Сидоне. Он казался усталым. — Чего тебе? — Денег дашь? Мы завтра пойдём за шмотками, может, ещё и еды какой купим, а то всё куда-то девается! — Да-а, Агаде и Маккан поесть любят, — качнул головой Азухинум. — Надавать бы им по шее… Разумеется, дам. Я думаю, съеду из твоей студии, поселюсь куда ближе к работе. — Уже нашёл предложения? — безучастно спросила Сидона, кликая по всплывающим окнам. — Да, нам надо назвать нашу девочку. Я-то в документах указала какое-то имя, сама уже не помню какое, но мы же там не будем её звать? — Сидона развернулась на стуле к безымянной. — Ведь не будем? Девушка помотала головой. Ей самой не слишком нравилось имя в бумагах. Оно было чужое и неприятное. Она не могла объяснить. что с ним не так, но откликаться на него отказывалась. Так что Сидона ласково говорила ей «Ты». — Урису? — предложил Азухинум. Сидона пожала плечами. Девушка без имени перебивалась мелкими заработками, чертя и помогая с документацией. Просили её об этом всегда неофициально, через какие-то сайты, где её зарегистрировала Сидона, но деньги переводили за выполненную работу всегда. Иногда не одним траншем, а чуть ли не десятком, но она радовалась и этому. Свои деньги, свой угол в огромной студии Сидоны, в здании, где на других этажах в таких же студиях жили «вольные художники», как они себя звали. Их имена звучали отчего-то знакомо и незнакомо. Девушка без имени, примеряя пошитый для неё белый сарафан, размышляла, кажется ли ей, что они знали друг друга когда-то или нет. Она была представлена всем, но общалась всего с пятью-шестью. — Да ладно, Мелухху никто уже не видел давно, — слышала она голос Сидоны, которая с кем-то болтала на пороге. — Она же как разругалась с Агаде, так и уехала! Ей что-то отвечал мужской голос. Сидона смеялась и требовала доказательств, соглашалась на свидание и хлопала дверью. Девушка без имени в своём уголке возвращалась к работе. Но Сидона приходила к ней, садилась на пол и клала голову ей на колени — точнее, пыталась. Устроившись, она затихала и просто была. — Расскажи про Мелухху, — просила девушка без имени. — Расскажи про Маккана. Про Агаде. Про Сарасвати… И Сидона рассказывала, мерно дыша, как спокойное море: кто они, почему они, зачем им такие странные прозвища и отчего не хотят они своих паспортных имён ни носить, ни менять. Где-то на середине приходил величественный Азухинум и говорил: — Урису! А девушка отвечала: — Никакая я не Урису. — Е-рун-да, — чеканила Сидона и вставала. — Эти два охламона так и сидят в Праге? — Сидят, конечно, — кивал Азухинум. — Вот, я ещё принёс. Слепки мне Шекелеш и Экуэш сделали. Посмотри, Урису. Странные то были украшения, древние и новые одновременно, но они прекрасно шли к глазам Урису, к её светлой смуглой коже, к её неизменно белым одеждам и аккуратному чёрному каре волос. Она отказывалась, Азухинум не брал обратно, в итоге вся красота по паре недель лежала в шкатулке Сидоны, а потом неведомым образом оказывалась на Урису. — Почему Урису? — спросила она черноголового Сангигу. Тот посмотрел на неё глазами, которыми мог бы обладать кто-нибудь очень древний. Но так, как говорила Сидона, было всегда после недели авралов. Сангига любил засесть в библиотеке с источниками подревнее. — Не знаю. Может, — Сангига задумчиво разминал кусочек глины в пальцах, — ему так нравится. Он любил Урису, а она ушла. Исчезла. Даже фотографии уничтожила перед уходом. — Совсем? — Возможно, что и совсем. Но это неважно. Ты бы поехала на раскопки? Меня зовут друзья в Египет. Я подумал, тебе понравится. Она медленно кивнула. — Спроси у Сидоны про документы тогда, — попросил Сангига. — Может, я и её позову, вместе веселее. Она сама рвалась туда. Урису согласилась, что мысль хорошая, и отвернулась. Она не хотела показывать никому, что начала вспоминать.