***
Назначать встречи с деловыми партнерами — особыми, не теми с кем можно просто так выпить чашку кофе прямо в офисе без опаски быть потом оказаться скрученным какими-нибудь секретными правительственными агентами — в местах веры было делом холодного расчета. Там не снуют журналисты, не щелкают камеры, и глупые ищейки суеверно не пытаются вынюхивать о его делах, а если решатся — столкнутся с порицанием общественности. Ну, и блеклым равнодушным охранником, который был принят Какудзу на работу после выпущенный ему в лоб пули. Парень был смышленный, лишних вопросов не задавал, на копошащиеся под шрамами черные нити профессионально не косился, а стрелял без предупредительных и всегда в цель. Что-то в его белых глазах смутно напоминало о другой, прошлой и далекой жизни, но не более — все носители кеккей генкая давным давно канули в лету. Он проверял. Несколько раз. Впрочем, даже в теневом мире находились те кто считал это кощунством. Крокодайл, дилер из США, был не из них. Пафосный ублюдок, как раз по Какудзу — он давно не встречал кого-то хоть каплю интересного в двадцать первом веке. Люди ослабли и растеряли последние зубы, из охотников и шиноби превратившись в офисных клерков, связанные по рукам и ногам строгим сводом бессмысленных законов, направленных на защиту низших из них, но этот отличался, и сильно — он закуривал от свечей у лиц святых, и пускал дым туда же. Однако и он, раздумывая над важными решениями, крутил в здоровой руке золотой массивный крест. Какудзу не верил в бога. Вернее сказать, он просто знал что они — боги — есть и были, и что этот досадный факт никак не сказывается и не скажется на их бытии и тем более прибыли. Боги либо мертвы, либо им срать с высокой колокольни на своих исчадий. Иначе они бы позаботились, чтобы запасное сердце Какудзу больше не запустилось, и чтобы их хрупкий унылый мир с высокими небоскребами и такой важной (шаткой) биржей остались в безопасности. Но он очнулся, адаптировался меньше чем за четверть века, и теперь, не торопясь, методично выполнял свой план. Он изучил за столько лет достаточно культов, чтобы уловить закономерность. Это пригодится. Потом.***
Загадочный потомственный миллиардер-филантроп, живущий в изоляции от мира, переживший страшную аварию еще во времена учебы в Оксфорде, и предпочитающий выходу в свет щедрые суммы людям веры и искусства. Бесполезные на первый взгляд вложения, работающие больше на репутацию и хорошо отводящие глаза. Отмывать деньги через картины пока что оказалось лучшим способом — хочешь спрятать, выстави в самой крупной галерее мира. Подкупленные оценщики исправно выдавали какие-то бредовые рецензии про новаторство и композицию, он не вникал. Хорошо отлаженный механизм работал уже без его вмешательства. Для обывателей он был меценатом, для мафиози — безопасным способом вывести свое покрытое чужими потрохами и порохом состояние, а для самого Какудзу это было лишь ступенькой к… — Увлекаетесь археологией, значит? — хмыкает Крокодайл, предлагая ему сигару. Получив вежливый отказ, закуривает сам. В ресторане играет тихая живая музыка, их ниша слабо освещается приглушенным теплым светом, и скачущие по лицам тени делают похожими на демонов. Какудзу их видел и знает, о чем говорит. Крокодайл — аномально высокий и сильный для этого хилого поколения, со шрамом через всю бандитскую рожу — напоминал больше отступника из Камня, даром, вместо перечеркнутого протектора носил дорогие безвкусные пиджаки и шубы. Почти наверняка мог одной рукой сломать кому-нибудь шею, и не просто мог, ломал — такую убийственную скупую грацию не получить в спортзале или на простых тренировках. Только кровью по самый локоть. Рядом с ним Какудзу отчего-то чувствовал себя самую малость иначе, будто дышать было легче, и можно было представить на какую-то секунду что мир все еще тот, за дверями — бескрайние леса и пустыни, и где-то там шляется неугомонный злой что холера напарник, опять проебавший свой ритуал. Но магия момента иллюзорна и хрупка. — Моя доверенная работает в этой сфере. Но вы и так знаете об этом, не так ли? Ленивый намек на угрозу — в соответствии со своим именем-псевдонимом этот итальяно-американский ублюдок отличался нечеловеческой интуицией, выглядел как пригревшийся на солнце аллигатор, и ощущался так же: вроде спит, но одним глазом косит на жертву, и измеряет расстояние рывка. Сколько не слишком умных партнеров оказались в этой пасти? Какудзу сам хищник. Только ощущает он себя скорее динозавром. Слишком стар, слишком давно вымер. Пережил по какой-то глупой случайности комету, и мог только наблюдать, как черную землю сначала покрывает трава, а потом населяют новые твари. Слабые, маленькие и тупые. Бесполезные. Крокодайл другой. Это вызывает слабую приятную щекотку в затылке, и стылая кровь вроде чуть быстрее течет по венам. Но он все еще не тот. Бессмертие становится скучным, как приевшееся вино, если нет хорошей компании. Крокодайл повеселит его — сначала как напарник, потом скорее всего предатель и враг — лет на двадцать, от силы двадцать пять. В их деле долго не живут, как бы не был итальяшка уверен в себе. У Какудзу впереди — пустые века. Если не поторопится. — Таланты Нико Робин широко известны в наших узких кругах. — пространно отвечает Казначей. Прозвище вспыло в теневом мире непонятно откуда, и прилипло намертво, навевая глухую тоску. Нико Робин мне нужна, — читалось даже не между строк. Горело неоновыми прожигающими буквами. Какудзу не скрывает, не торгуется. Времени нет. Последние капли терпения испарились. Дело даже не в красивой и короткой карьере наемной убийцы. Крокодайл может хоть до кровавых кругов перед глазами искать подтекст. Какудзу она была нужна как всемирно известная археолог. Потому что прошло уже десять лет с начала его поисков, но дело не сходило с мертвой точки. Потому что он может купить себе страну — о чем, судя по купленным языкам, мечтал сидящий напротив мужчина — но не купит необходимую информацию. Кто бы знал что однажды Какудзу вообще встретит то, что нельзя купить. И деньги разом потеряют свою ценность. Звучит отвратительно. На деле — еще хуже. Крокодайл знает о его связях и, что даже лучше, размере его счетов. Потому заминка на раздумья — скорее дань этикету, нежели правда попытка найти лучшие условия или способ подложить ему свинью. Транспортная компания «Мидас» держала мир за яйца, а Крокодайлу, как поставщику наркоты и оружия, очень не помешала бы дружба с ее потомственным владельцем. По-крайней мере пока. Он пожимает широкую смуглую ладонь и ухмыляется широко. А затем стучит протезом по краю тарелки — мерзко скрипит стекло — и из-за спины появляется ловкая изящная тень с голубыми глазами. Умный засранец, — хмыкает в ответ Какудзу, отодвигает стул и даже касается сухими губами нежной белой кожи. Что-то льдистое, оценивающее мелькает в чужих ласковых глазах. Что-то подсказывает ему, что зверушка Крокодайла может быть даже умнее владельца.***
Экспедиция длится уже четыре месяца. Сначала Амазонка, затем Китай, и вот, все дороги ведут в Японию — место что он обыскал вверх дном еще в первые годы своих поисков. Но одно дело шарить вслепую, и другое — когда голубоглазая ведьма читает древние руны и ведет за собой. Доносятся отголоски внешнего мира — активы нескольких компаний Какудзу падают, директора просят вынести решения, Крокодайл наладил поставку огнестрельного через Атлантику, преступность на западном побережье всколыхнулась соответственно. Ему плевать. Нико Робин показала себя с лучшей стороны. Она была хорошей убийцей, и еще лучшим исследователем. Лучшая покупка Какудзу за последние лет сорок. Он не был уверен, сколько изучал бы древние настенные надписи без ее помощи. Как быстро оказался бы в нужном месте. — Никто до нас не шел этими дорогами… что же ждет в конце? Горы золота мертвецов? Таинственное потерянное оружие древних? — женщина не ждет ответа — она словно обращается к пыльным рассыпающимся свиткам. — Чувствуете эту щекотку, Какудзу? Эту ломку? Она, наверное, так же безумна. Как хорошо заметили ученные этой эпохи — «Нет здоровых, есть недообследованные». Хоть в чем-то они преуспели. Она нравится ему. Особенно тем, что не задает лишних вопросов. Впрочем, и безупречная Робин иногда оступается, как бы ему не хотелось обратного. — Дело ведь не в праздном интересе, — замечает она внезапно, откидывая черный шелк волос и обнажая изгиб шеи. Она стояла над картами, прогнув спину. Черный полевой костюм не скрывал, только подчеркивал — высокая тяжелая грудь, широкие бедра и шикарные ноги. Какудзу обводит ее фигуру взглядом, а затем ловит голубой озорной блеск чужих глаз. Изящная, опасная — ум как бритва. Безукоризненно вежлива и в то же время непокорна. Такую напарницу Какудзу бы боготворил когда-то. Пожалуй, даже больше, она единственная женщина — в обеих жизнях — которая разжигала внутри давно позабытый интерес. И явно это чувствует. Цвет глаз что промозглое осеннее небо, волос — опаловые озера. Красиво. Дорого. В его стиле и вкусе. Но не то. Серебро и кровь — его сознательный выбор. Может посмертный. Для бессмертного, ирония. — Не в нем, — согласился мужчина, откидываясь в кресле и возвращая внимание распечаткам. Они корпели над расшифровками уже третьи сутки без сна. Какудзу — шиноби и давно не человек. Нико Робин — одержимая историей. Ее подпольное прозвище «Дитя Дьявола» интриговало, но Какудзу платил Нико за работу, а не ее секреты. — Это личное, — не спрашивает, констатирует. Хотя, казалось бы, что может быть личного в ветхих папирусах да выдолбленных в разрушенных стенах картинах? Ничего. Черное с белым, хаос и кровь. Смерть на грани, всегда рядом, рука об руку, лезвие в кости. Он сеет ее, безумный жрец, везде где ступит его босая нога. Хидан дышал хаосом, и заставлял его задыхаться вместе с собой. Но всегда, каждый проклятый раз, развороченная грудная клетка вздрагивала и стучало мертвое сердце. Хидан звал смерть для других, но смерть не звала его лично. Совсем ничего. Он не отвечает в этот раз — рассматривает фотографии вековых дубов, на которых был высечен фамильный знак давно вымершего клана. «Нара». Он близко.***
Иногда тишина говорит больше, чем слова. Робин видит как бесстрастная маска трескается с каждым новым шагом. Она не знает, что ждет в конце пути. Что-то странное, давно истлевшее, древнее и страшное. Она не знает — и это будоражит. Какудзу, этот холодный мрачный мужчина, куда более прагматичный и даже скучный местами, робот, а не человек… словно начинает дышать внутренним огнем. Робин знает цену своим навыкам, внешности, всему в себе. Она могла бы лечь в его постель ради того самого интереса — очень уж диковино выглядят эти шрамы — Крокодайл не отличается присущей мужчинам его происхождения ревностью, если для дела, он поймет. Но что-то подсказывает, что сделай она это пару месяцев назад (ловила его взгляды через призму черных очков. Неожиданно для такого серьезного, иногда до комичного консервативного мужчины иметь такие линзы. Но ей нравилось), попробуй его на вкус — он бы поддался. Сейчас — нет. Ни шага в сторону, ни взгляда. Оступишься — расстрел. Только вперед — к неизвестному, словно цель его жизни — там, в блаженной пустоте. Он либо достигнет всего, либо сорвется, — отчетливо стоит понимание внутри. Робин выгоднее чтобы произошло второе. Робин куда интереснее, чтобы произошло первое. Но она не властна над результатом. Ее собственный результат — сам проделанный путь. Какудзу прагматик и расчетливый делец, его отсутствие на мировом рынке на целые четыре месяца лучшее, что она могла сделать для своего непосредственного начальства. Их общий путь, преодоленные скалы и ущелья, раскопанные древние пещеры, долгие звездные ночи без прикосновений — ее личная награда. Робин и мечтать не могла о таком, и ей было бы капельку совестно за его торгово-транспортную империю, не будь ему так очевидно плевать. Предвкушение сладко тянет внутри. После этого приключения в жизнь — или четыре месяца? — хоть мир гори в огне.***
Какудзу — зачем, справлялись ведь малой, но сработавшейся командой справлялись? — на последнем этапе раскопок приглашает сразу с несколько десятков рабочих. Сорок четыре. Число, вызывающее смутную глупую тревогу. — Они могут повредить захоронения, — чуть прохладнее чем обычно заявляет ему брюнетка, закрывая лицо ковбойской шляпой — красиво, необычно, и, на самом деле, просто препятствует тепловому удару на месте раскопок. Когда по десять часов находишься на палящем солнце, выбирать не приходится. Конец августа, вот-вот грянул бы сезон дождей. Какудзу носит капюшон, плащ и маску, отказываясь от темных очков, и потому, как он говорит и двигается, Робин кажется, что эта одежда ему куда привычнее. Выходец с востока? Из горячих точек? Оттуда его животная интуиция и способность переживать конкурентов? Оттуда его метания по вероисповеданиям, попытка найти себя? — Они ускоряют процесс, — глухо отзывается он. Он знает, — Робин улыбается, а сама смотрит в шахту — привезенное оборудование правда справляется эффективнее лопат и кирок. — Он точно знает что ищет. Тайна, буквально вшитая в его тело, царапает ей затылок, пляшет рядом, и будто тянет куда-то в темноту — шаг, и Робин полетит вниз. Вдох — и легкие затопит тьма. В кармане мягко вибрирует телефон. Она отвлекается от созерцания черной радужки и… Мостик опасно качается, и жесткая сильная рука подхватывает ее под локоть, заставляя переместиться на твердую землю. — Осторожнее. Живой вы мне куда полезнее, Нико, — припечатывает Какудзу и, не дожидаясь ответа, спускается по выбитым в породе ступеням вниз. Робин трет кончиками пальцев наливающиеся следы на загоревшей бронзовой коже, во рту — металлический привкус. Надо было поблагодарить его… Может даже в палатке — у Господина Шинайнару была отдельная. Телефон не успокаивается, она вздыхает тяжело, и поднимает трубку. Крокодайл делится успехами — мелкая нищая страна в неплохом стратегическом месте теперь под его каблуком. Почти. Для завершающего этапа нужна Робин и другие ее умения. — Хватит копаться в грязи. Пришло время блистать. Робин слушает его хриплый голос, тянущие нотки сытой удовлетворенности и издевки — местный Монарх оказался редкостным глупцом — а глядит на высокую грубую фигуру, выточенную будто из камня. Рукава закатаны, черные линии испещряют мышцы, каждое движение будто на вес золото — все четко, скупо, до филигранности выверено. Может, сказывался возраст — источники путались, хотя Нико редко испытывала трудности в поиске информации, и то предписывали ему лет сорок, то почти шестьдесят. Какудзу сложно было назвать красивым или хотя бы привлекательным, но его пугающая, что черная дыра аура, будто тянула. Животные инстинкты, а ведь Робин в первую очередь возбуждал ум противника. Он убьет меня, — задумчиво прикусила губу она. — Они оба убьют. Вопрос в том, кому она перестанет быть нужной первой. И от кого решит избавиться сама.***
Он может перерыть весь земной шар вдоль и поперек. Деньги — не проблема. Время. Вот невосполнимый ресурс, особенно жестко он прочувствовал это на своей собственной шкуре после пробуждения. Хотя, наверное, это все зря. Бесстрастная сука логика говорит: бесполезно. Прошли века. Ты сам чудом выжил — кто знал, что эксперимент Сасори по консервации сердца прошел-таки успешно, и что пущенный в найденный артефакт ток в какой-то исследовательской лаборатории вернет его жалкие остатки к жизни. Тебе дико повезло. Остановись. Смирись. Живи. Не получается. Поздно. Какудзу словно начал дышать полной грудью, ощущать острее запахи сырой земли и собственного пота, и течение времени. Будто плавал в банке с формалином, глядя на мир через толстое стекло, а сейчас, как почувствовал чужую близость -… Это последний этап, это то, к чему он шел долгие годы. Все — если увидит рубиновые глаза снова. И ничего — если его встретит истлевшая пыль, а построенная своими руками Империя падет прямо за спиной, пока Какудзу, как фанатик которых так презирает, копошится в грязи. Все.***
Ничего. На плащевке перед ним бережно разложены белоснежные, неестественно чистые, будто искусственные, идеальные кости, никак из кабинета физиологии в треклятом Оксфорде стащили, а не выкопали какие-то пару часов назад. Они не Хидана, — думается ему, — У этого ублюдка должны быть с трещинами, со сколами, с какой-нибудь тупой, абсолютно нелепой матерной надписью выскобленной собственноручно вдоль лучевой кости — это в его стиле. Быть мертвым ему совсем не идет. — Как интересно, — сообщает ему Нико, склонившись над верхней частью того-что-не-мог-быть-Хиданом. Она рассматривала скелет без отвращения и страха, руки сложила за спиной. Хорошо, потому что Какудзу — не Господин Шинайнару, личина пошла трещинами и осыпалась как комья земли из глазниц черепа — не отвечал за себя. Старый добрый припадок маячил на самой периферии сознания, в уголках глаз потемнело. Если бы Робин вздумала коснуться того, что перед ней, могла бы лишиться рук. Но она балансирует на грани, как вчера на мостике. Бездна за ее спиной, а в глазах — морозная уверенность и спокойствие. — Столько травм, и все — почти идеально сросшиеся, — говорит она вслух, направляя напольную высокую лампу под другим углом. — Медицина в то время не была отсталой, конечно, но и не на таком высоком уровне. Вот — тут кость сломана… в семи местах? Иногда даже по два раза, — качает головой, из высокого хвоста выбивается черная прядь. Какудзу, стараясь занять руки — не трогай его, не сжимай пальцы на белом, оно не восстановится — на автомате убирает ее за чужое ухо. Нико замирает, потом ведет плечом — «благодарность». — Невероятно, — кратко завершает, убирая не пригодившуюся лупу. — Он либо был великим воином, либо… — Жрецом, — Какудзу откидывает капюшон, освобождая длинные волосы. — Он был жрецом.***
Робин очень жаль покидать раскопки сейчас. Что покоится глубже, если первым их встретил таинственный жрец? Нераскрытая тайна горчит. Случился небольшой обвал — трое погибли, лишние руки пригодились бы… Но приказ Крокодайла — возвращайся — тесно переплетается с опасным ведьмачьим огнем в глазах Какудзу. Ему не шестьдесят. Ему много, много больше. Нико дает отмашку помощнику, что загружал в вертолет ее последние инструменты. Геолог и картограф — молодая девчонка, нахалка каких свет не видывал, откуда только взялась на ее голову — копошились где-то в лагере, уныло собирая пожитки. — Оплата придет через пять рабочих дней, — скупо сообщает Шинайнару. — Надеюсь на плодотворное сотрудничество и в дальнейшем, — мягко улыбается ему Нико. Она знает что должна уйти. А еще, что сорок четыре работника (вернее сорок один), скорее всего, должны погибнуть под завалом шахты, или отравиться выплеском газа, что угодно — но не вернуться домой. В ее интересах заткнуться и уйти первой. Пока отпускают. Любопытство — порок. — Ваш личный интерес присоединится к партнерству позже? — невинно интересуется. Видит как сужается чужой зрачок. Смеется ласково. Черные нити хватают только розовые пахучие лепестки, рассыпавшиеся по всей деревянной площадке. Вертолет взлетел — Нико наверняка там, бросила остаток команды. Какудзу усмехается — стареет, вестимо, в былые времена убил бы на месте. Но эта техника — замены? — радует почему-то. Настраивает на другой лад. Хитрая Дитя Демона оставила ему недостающих трех. Сорок четыре. Не придется грабить ближайшую деревню, или ждать пополнения — это не так сложно, но затратно в плане времени и сил. Возможно, они с Крокодайлом сработаются лучше, чем он того ожидал.***
На опустевший лагерь спустилась липкая ночь. Холодает. Никто не разжигает костры, не шумит и строит маршруты на завтрашний день. Некому. Какудзу — на всякий случай — приказал не держать никакого оружия. Он не сомневался в себе, но терять время и привлекать возможных свидетелей не хотелось. Девчонка с крашенными голубыми волосами — из команды Нико — верещала и отбивалась дольше остальных, к ее чести. Только у Какудзу не осталось терпения и желания играть. Он рисует пентаграмму. Больше, чем можно представить. Люди — еще живые, блюющие кровью — вокруг. Они нужны живыми. В груди гулко бьются три сердца — старое, молодое и несколько трусливое — того практиканта что по глупости оживил Какудзу, и одного из конкурентов, что смел ставить ему условия на его же поле. Какудзу сдергивает тент палатки, и белые кости горят в лунном свете. Косы не было, как не искали, как он не настаивал — заржавела, превратилась в пыль. Хорошо что он озаботился изготовлением полного дубликата еще годы назад. По памяти и найденным Нико расшифровкам, читает молитву. Идет по спирали, замыкая цепь. Лезвие вспарывает людей, а Какудзу — идет с закрытыми глазами. Под ногами чавкает влажная теплая земля, впитывающая боль и кровь. Какудзу старается учитывать все факторы самых кровопролитных культов, что сумел найти. Годами изучал их, жил среди них — в Индии, в Африке, Индонезии, в таких ебенях, что даже на картах не помечены ничем кроме черепа. Систематика ни к черту, но он старательно ведет кровавую петлю. Джашин. Хидан. Плотно сомкнутые веки не освещают демонические всполохи, шум листвы заглушает последние всхлипы принесенных в жертву. Какудзу останавливается в центре пентаграммы. Он не видит, чувствует — хрупкое, ломкое — у его ног. Размах — лезвие входит в бедро. Еще — лоскутами обнаженная кожа на животе. Те сорок четыре куска мяса вокруг пришли на территорию метки сами, и сами подписали контракт, но кому как не Какудзу знать, что ритуал должен быть абсолютно добровольным не только на бумаге, сколько в душе. — Давай, кусок фанатичного дерьма, — шипит он, глядя на голый череп. — Ну же! Какудзу искал кого-нибудь — хоть кого-то. Но прошло больше века, а от эпохи шиноби не осталось и следа. Одно из сердец не выдерживает — наверное, стоило подготовиться чуть лучше, запастись еще тремя, но не до того: равнодушный металл вспарывает кожу и плоть, чиркает по костям. Оживай уже, урод. Оживай и останься. Колено подламывается — не самый удачный размах, задето сухожилие. Проклятый бог. Потерянный культ. Пустое столетие. У тебя не будет больше ни одного жреца. Твоя вера — пыль. Если не позволишь ему вернуться. Второе сердце замирает. Бесконечные секунды ничего не происходит, и он думает раздражённо, как и куда убрать трупы, и злое бессилие топит разум, хочется драть глотку и рвать ногтями равнодушную к его безумию землю. А затем на костях чернеет ритуальный рисунок. Медленно, слишком медленно оплетает белое плоть, жилы и кожа. Какудзу даже не замечает своей уязвимости. Того, что сердце гулко стучит в груди и что оно последнее. Потому что одна из пустующих глазниц зажигается алым светом. Легкое функционирует тоже только одно, и его топит кровью, но Какудзу дышит, и от обилия кислорода в крови, там тьма, железо, запах тления и смерти, безумие — от всего этого кружит голову лучше, чем от любого сорта вина. — Ну здравствуй, мертвец, — ухмыляется Какудзу, глядя в его глаза. И кидает на землю косу. Больше никаких ритуалов, никаких молитв — пусть Хидан делает это своими руками. Белые, еле сгибающиеся пальцы — суставы отчетливо хрустят, стягиваемые сухожилиями — мягко обвиваются вокруг рукояти.