Всегда

Драко долго не мог прийти в себя, балансировал на гране сна и яви. Ему виделись какие-то яркие лихорадочные сны, в которых были все участники драмы в гостиной, а главное ‒ Гермиона. Он так часто видел ее корчащейся на знакомом ковре, что почти перестал кричать. Его девочку снова и снова пытали на его глазах, и, как и в реальности, Драко не шевелился, ничего не делал. Его самого запытали до полусмерти. Так, что под конец кровавый ошметок, лишь отдаленно напоминавший человеческое тело, даже не чувствовал боли. Есть грань, за которой человек перестает вообще что-либо ощущать. И Волан-де-Морт заставил всех неудавшихся пленителей Гарри Поттера за нее перейти. Драко даже не пытался представить, сколько новых шрамов останется на нем после этих каникул. Несколько тоненьких ниточек от осколков старинной люстры на этом фоне казались совершенно несущественными. Но, всплывая иногда сквозь туман беспамятства и ловя отголоски разумных мыслей, Малфой чувствовал обжигающую вину перед Гермионой. Теперь он отчетливо осознавал, что предал ее, не помог... Надо было умереть, спасая единственную любимую, а не просто стоять столбом. Драко чувствовал, что потерял Гермиону, навсегда лишился ее доверия, она никогда не простит ему этой ночи... А в бреду ощущал ее нежные руки, страстные поцелуи. Воспоминания о моментах их близости пьянили и дразнили, и потому в тысячу раз больнее было сознавать, что в ту ночь, в собственной гостиной, Драко переступил черту, за которой его не простят. Придя в себя, Малфой принял решение, давшееся ему неожиданно легко. Сколько бы времени это у него не отняло, он найдет Гермиону и попросит прощения, глядя в глаза. Его светлая, добрая девочка не сможет оттолкнуть страстную просьбу заточенного в самый страшный из адов узника, она помилует его, она спасет его из плена собственной измученной души. С этой мыслью Драко уехал в Хогвартс на две недели позже положенного. Когда-нибудь, может не через день, не через месяц, но ему представится шанс пасть ей в ноги и молить о прощении. Малфой представлял такое унижение перед ней с удовольствием мазохиста. Раз за разом наказывал себя, представляя ее гнев или безразличие. Но во всех фантазиях она всегда прощала его, понимала, насколько он раскаялся. Драко никак не мог поверить, что теперь, именно теперь, он навсегда потерял Гермиону, окончательно выбрал между ней и Пожирателями Смерти. Тогда же, отходя от такого количества пыточных заклятий, Малфой отчетливо понял, что его любовь к Гермионе убить невозможно. Даже Темный Лорд со всей своей магией не в силах этого сделать. На свете была, есть и будет единственная женщина, держащая в руках сердце Драко Малфоя, она может бросить его, растоптать, если захочет, но оно ее, как и сам он, весь без остатка, только ее, и навсегда. Ему не нужна другая королева, он ее, даже если Гермиона никогда не будет с ним. Этого не отнять, не изменить. Другая ему не нужна, и точка. В школе в это время творилось что-то невообразимое. Друзья Поттера активизировались и все активнее доставали обоих Керроу, которые вымещали свою злость на всех, кто попадался им под руку. Драко эта безответсвенность бесила. Почему из-за их совершенно тупого героизма должны страдать остальные? — Чего они к концу года с цепи сорвались? — спросил он как-то у Блейза. А перед глазами стояло злобное, удовлетворенное лицо Кребба, от которого мурашки бежали по спине. — Может, Поттер им команду дал. Может, что-то намечается, а мы не знаем, — предположил Блейз. Не так давно Алекто Керроу запустила «Круциатус» в Милисенту, это сделало Забини еще более дерганным и нервным. Он постоянно трясся за свою девушку, которая и сейчас сидела рядом с ним, прижавшись, словно котенок. Драко им, конечно, завидовал. Как бы ему хотелось, чтобы Гермиона была здесь и сидела с ним рядом так же, как Милли сидит с Блейзом. — Но он же должен понимать, какой опасности их подвергает! — вскрикнул Малфой. На самом деле он думал не об опасности для школьников, а для опасности для спутников самого Поттера, для Грейнджер. — Наверно, у него есть план, — пожал плечами Блейз. — Думаешь, они могут свергнуть власть Сам-Знаешь-Кого? — Драко невольно перешел на шепот. — Сомневаюсь. Сомневаюсь, что это вообще кому-то под силу, не то что кучке школьников. Нам теперь всем жить в этом мире и не рыпаться. Но в этом мире не было место для Гермионы. Драко это угнетало. Он все пытался придумать, как помочь ей, но в голову ничего не приходило. А потом события закрутились как в ураганном вихре. Когда Поттер, как последний идиот, появился в Хогвартсе, а большинство учеников и учителей приняли решение защищать его и школу, Драко остался. Все слизеринцы либо бежали, либо были заперты в подземельях, а он остался. Малфой понял, что это шанс найти ее и все объяснить. Причем он, лишенный собственной палочки в ту проклятую ночь в гостиной, вооруженный лишь материнской, не мог понять, на чьей стороне сражается. Драко ни на кого не нападал, просто искал Гермиону. Именно тогда, в самом начале битвы, произошел случай, который Малфой запомнил на всю жизнь. Он потом много читал о подобном, хотя и без книг знал, что это значит. Выскочив в какой-то дворик, Драко увидел девчушку-второкурсницу с Пуффендуя. Подтверждая славу своего факультета, она стояла и молча таращила глазенки на приближающихся к ней трех дементоров. Глупышка даже убежать не пыталась, только раскрыла рот в беззвучном крике, словно сама готовилась к поцелую. «Так не должно быть! Она же еще ребенок!» ‒ подумал Драко. Он вдруг вспомнил Гермиону, ее улыбку, глаза, ее запах лаванды, мяты, какао и яблочного шампуня. Когда-то эта необыкновенная девочка была его, только его. ‒ Экспекто Патронум! ‒ выкрикнул Драко. Этому заклинанию его научил Снейп, но у него никогда не получался настоящий, телесный патронус, как у профессора. Но сегодня заряд, данный счастливым воспоминанием, оказался необыкновенно силен. С кончика палочки Нарциссы сорвалась прекрасная серебристая выдра и храбро бросилась на защиту девочки. Дементоры отступили, а Драко лишь любовался своим прекрасным защитником. Когда опасность миновала, он заставил выдру обежать вокруг него, от чего получил настоящее удовольствие, как от прикосновения Гермионы. ‒ Гермиона! ‒ раздался громкий оклик Рона Уизли, и тот собственной персоной появился во дворике. Рыжий дружок Поттера так и застыл, а серебристая выдра растаяла на кончике палочки. ‒ Почему ты решил, что она здесь? ‒ прищурившись, спросил Малфой. ‒ Это ее патронус, ‒ удивленно пролепетал Уизли. ‒ У нее точно такая же выдра. Уизли быстро ретировался, как и спасенная второкурсница, а Драко еще какое-то время оторопело таращился им вслед. Ее патронус! Как «защитник» Малфоя мог принять ту же форму, что и у Гермионы, хотя он никогда не видел ее патронуса. Может, это какая-то особая магия единения душ? Или подсознательное желание, чтобы его защитил именно образ любимой? Или само воспоминание так сработало, и патронус был воплощением самой Гермионы, пришедшей на помощь? Наверно, это одна из загадок любви.