Генья просто очень долго не был дома

«Генья просто очень долго не был дома.» Он вечно жалуется на неоплачиваемые дополнительные часы работы, на загруженный график, на непутевый коллектив и, особенно, на длительные командировки, которые со временем только стали чаще. Он жалуется на то, что в последний раз полноценный свободный выходной день у него был чуть ли не полгода назад. Те вечные отсыпания в единственный выходной на протяжении 24 часов – не считаются. Он жалуется на то, что, когда у него появляется возможность прийти с работы пораньше - на работу уходит Зеницу, а дома его встречает голодный кот и записка на столе с подробной инструкцией: что и где лежит. Не то чтобы Генья не знал, что у них дома, где лежит, просто Зеницу примерно представляет, насколько уставшим приходит его парень, который может случайно подогреть на плите кошачий корм. Как говорится – «ничто не вечно», а терпение Шинадзугавы, так тем более. В какой-то момент он решает отказаться от очередного проекта в чужой стране, пишет увольнительную за считанные секунды, оставляет ее на столе начальника и уходит домой. Генья даже не жалеет о сумме, которую ему не выплатят за две недели работы из-за ухода по собственному, а по дороге грезит о том, как проведет завтрашний день без нервотрепки, без желания выколоть глаза сотруднику ручкой, с которой он играет, воспроизводя противные звуки щелчка, без мысли разорвать неверно составленный отчет прямо на голове его составителя. Генья позволит себе заслуженно бездельничать неделю, а потом попытается найти что-нибудь, что больше подходит ему, что, возможно, наконец понравится, из-за чего он потерпит «очень долго не появляться дома». Обувь с грохотом падает рядом с ботинками Зеницу. Генья совершенно не боится его разбудить – это практически невозможно. Маленький плюс беспробудного сна блондина, которого разбудит, разве что атомная война. Но это не точно. Босым плетется он к спальне, застывая возле проема кухонной двери, в которой горел свет. Заглядывает и устало выдыхает, задерживая свой взгляд на парне, что развалился на столе, утыкаясь головой в руки. Домашние штаны с футболкой были разбросаны возле стула – то-ли "недоодевался", то-ли "недораздевался". Уголки губ невольно дергаются в теплой улыбке, и Генья подходит к блондину, оттягивая лист бумаги, который был захвачен мертвенной хваткой второго. Типичная инструкция на утро для Шинадзугавы, где текст обрывается на середине. Ах, точно. Зеницу ведь еще не знает о том, что завтра утром он явно проснется не один. Генья поднимает разбросанную одежду, закидывая ее на плечо, а за ними аккуратно забирает на руки и самого Агацуму. Генья искренне не понимает тех, кто не может уснуть, не обняв подушку. Но зачем ему вообще нужна подушка, когда есть Зеницу. Да, он вечно ворочается, может случайно ударить пяткой в лицо, напоминая о своей прекрасной растяжке; а также проснуться в другом конце дома и многое другое уму непостижимое. Но, когда он разворачивается, утыкаясь лицом куда-то в ключицу, приятно щекочет носом шею, ровно дышит, обдавая чувствительную кожу теплым дыханием, и во сне может зарыться пальцами в волосы, приятно поглаживая подушечками пальцев затылок. Генья чувствует разливающееся по всему телу тепло и, словно подзаряжается энергией для следующего дня. Зеницу однозначно лучше любой подушки. Даже сейчас, чувствуя себя разбитым от усталости и напряжения, Генья притягивает к себе тело блондина, плотно прижимаясь к его спине, упираясь подбородком в макушку. И, прежде чем он осознает, насколько сильно соскучился по такой простой и элементарной близости, рука сама тянется к груди парня, мягко оглаживая ее, и медленно скользит по торсу к низу живота. Ему мало всех этих коротких поцелуев на «привет-пока», на которых всё заканчивается, не успев начаться, ввиду занятости обоих. Ему мало просто знать, что его яркий лучик солнца будет рядом после долгого и тяжелого рабочего дня. Ему просто мало Зеницу. И так же медленно поднимается с живота к шее, ласково касаясь острых ключиц, и губами впивается в мягкую кожу на плече. Кусает сильно и больно. Чтобы оставить темно-фиолетовый след, чтобы разбудить и вынудить обратить на себя внимание. Затем проводит языком по небольшим ямочкам, оставленным клыками, грубовато посасывая плоть, и чувствует, как слабое возбуждение мурашками пробегает по телу, прикусывая нижнюю губу, настойчиво царапая короткими ногтями грудь блондина. Шумно выдыхает через нос, прикрывая глаза и спускается к паху, оттягивая резинку чужих боксеров. Второй рукой обхватывает шею, заставляя откинуть голову на свое плечо, и проводит носом по щеке, заметно расслабляясь от близости чужого ровного дыхания. Начинает казаться, будто он постепенно погружается в сон, но руку его внезапно хватают и заламывают за спину. А сам Генья за считанные секунды оказывается опрокинут на лопатки, прижатый к кровати ощутимым весом. Зеницу властно садится сверху на живот, фиксируя руки по обе стороны от головы. Даже под слабое уличное освещение, пробиравшееся сквозь приоткрытое окно напротив кровати, можно отчетливо разглядеть удивление на лице Геньи, пока Агацума разводит колени, прижимая бедра к тазу брюнета и, все также сдавливая запястья рук, наклоняется, чтобы прильнуть к желанным губам, раздвинуть их и протолкнуть язык; и целовать долго, до посинения, тяжело выдыхать, опаляя своим горячим дыханием, судорожно вбирать воздух и пойти по новому кругу, прикусывая нежную, тонкую кожу до припуханий и красных крапинок. Зеницу отстраняется, ослабляет хватку и смотрит в лицо парня, утыкаясь лбом в лоб. Он пытается стабилизировать сбившееся, рваное дыхание и медленно скатывается сначала к линии челюсти, затем к шее и доходит до ключиц, оставляя влажную дорожку поцелуев. Кусается почти также, как Генья, чувствуя, как тот подрагивает, глухо рычит, но не сопротивляется. Не пытается вернуть инициативу. Он просто прикрывает глаза, отдаваясь ощущениям, и позволяет блондину творить, что тому вздумается. Импульсы бегают по телу, как если бы его ударило током, только лучше, намного приятнее. Дышать становится тяжело с каждым прикосновением языка к соскам, мягким покусыванием, с каждым процелованным миллиметром кожи, с каждым выдохом горячего, обжигающего воздуха на влажный от бесконечных поцелуев торс. Генья напрягается, когда в паху тянет от сладостной боли. Когда нижнее белье начинает давить так, словно вырывают связки на шее. И Зеницу будто читает его мысли: он приподнимается, стягивает боксеры, высвобождая полувставший член и проводит своим умопомрачительным языком по выступившей смазке. Шинадзугава моментально выгибается, хватаясь одной рукой за простыню, сжимая ее в кулаке, а другую опускает на голову блондина, дернув за пряди волос. Агацума жмурится от тупой боли и продолжает водить языком по головке, со временем вбирая ее в рот, делает пару поступательных движений и отстраняется, улавливая, как стон Геньи теряется в недовольных матах. Эта мерзкая привычка Зеницу – дразнить его возбуждение, почти доводить до экстаза за пару минут и оттягивать его чуть ли не на часы, заставляя брюнета с силой оттянуть голову любовника за волосы, приподнимаясь на локтях. Но блондин лишь громко усмехается, просит потерпеть и убирает руку со своей головы. Вновь поднимается на колени и, придерживая рукой член парня, садится сверху, медленно вбирая в себя всю длину. Он кусает собственный палец, чтобы не всхлипнуть от резкой боли, и жмурится до белых ниточек в глазах. Зеницу узкий. Слишком узкий. И Генья каждый раз готов кончать, просто войдя в него, без всяких прелюдий. Агацума в свою очередь зажимается, ожидая, когда боль отступит, а партнер поднимается, позволяя обхватить его пояс ногами, вонзить ноготки в лопатки, тем самым приобняв; сам же обхватывает ладонями ягодицы, целует в шею, нашептывая на ухо: — Двигайся. Хрипотца в осевшем голосе заставляет сконцентрироваться на звуках, расслабиться, опрокинуть голову, подставляясь под горячие поцелуи. Зеницу медленно и осторожно начинает двигаться, позволяя Генье за это время искусать всю шею. Он поднимает одну руку, придерживая блондина за спину и, как только тот привыкает, сам начинает толкаться. Прижимается тесно, чувствует, как чужой член потирается его об живот, когда как Агацума кусает губы до крови, обрывисто стонет и царапает спину парня, оставляя красные полосы. — Б-ы-с-т-р-е-е, — еле выговаривает, когда губы Геньи утягивают его в глубокий и сладкий поцелуй. Брюнет опрокидывает любовника на спину, ускоряет темп и раздвигает ноги в стороны. Проводит рукой по внутренней стороне бедра, поднимается к паху, слегка сжимая его. Второй рукой убирает со лба парня мокрую челку, тянет сильно, заставляя метаться под ним. И не без наслаждения наблюдает, как блондин не решается открыть глаза, сводит брови у переносицы, продолжая терзать свои губы, когда тот его не целует. Он пытается надавить на шею, чтобы быть еще ближе, чтобы чувствовать его всего. Генья проводит языком по лицу, слизывает соленые дорожки. Ощущает приближающуюся разрядку, мокро целуя в щеку, в нос, в веки. Ловит губами каждый вдох-выдох и слетает с катушек, когда Зеницу своим милым голосом повторяет его имя через каждый сладостный стон. Блондину хватает нескольких движений ладони по члену, чтобы кончить, вместе с тем прокусывая плечо своего парня. А тот не успевает выйти, когда Зеницу напрягается, сжимая его в себе слишком сильно. Им требуется несколько минут, чтобы отдышаться, размякнуть в объятиях друг друга. Агацума извиняется за искусанные плечи, шею, губы, расцарапанную спину. Он всегда извиняется. А Генья просто лежит и знать не знает куда делась вся эта полугодовая усталость? Хотя. «Он просто очень долго не был дома»