***
На маленькой кухне пахнет горячим чаем и ночным городом — здесь Ястреб окно закрывать наотрез отказывается, даже несмотря на то, что тонкая домашняя футболка не согревает ни на мгновение. Руми не спорит даже, лишь дёргает оборванным ухом и смотрит как-то непривычно. Тоскливо смотрит, будто понимает всё и сразу, будто видит дальше глупого выцветшего принта и глубже полых птичьих костей. Ястреб кидает в кружку два кубика сахара, отрешённо глядя на темнеющее снаружи небо. Он благодарен ей за то, что она не задаёт вопросов, не говорит ничего лишнего, что разрушило бы это мгновение, в котором они вдвоём застывают, словно медлительные мошки — в густой янтарной смоле. Над квадратным столом повисает тишина, мирная и прохладная. На языке вертится много всего, но никто из них не винит другого ни в чём. Хотя, наверное, стоило бы.***
— Ты опять забыл поесть, верно? Ястреб неловко смеётся и ерошит волосы на затылке, смущённо глядя, как она вытаскивает продукты из пакетов на стол. В раковине печально лежит четыре грязные кружки, — две из них остались ещё с прошлого её визита, — и Ястреб со вздохом поворачивает ручку крана, обжигая пальцы кипятком. Он знает, что Руми помыла бы, без лишних слов и упрёков — но он не хочет этого. Она и так делает для него слишком много. Ястреб пенит губку и скашивает глаза на её спину, обтянутую клетчатой тканью рубашки; она уже стоит у открытого холодильника, доставая оттуда упаковку просроченного молока. По шее Ястреба проносятся мерзкие стыдливые мурашки, и он резко дёргает головой, роняя взгляд на блестящее дно кружки. Это молоко она приносила ему, кажется, недели две назад. Ястреб с силой закусывает губу и делает себе пометку почаще проверять холодильник — хотя бы раз в неделю, как раз перед её визитами. Дверца хлопает, и Руми аккуратно теснит его от раковины, чтобы выкинуть нераспечатанную упаковку. Её короткий хвост чуть подёргивается, но она так и не произносит ни слова. Ястреб проглатывает тяжёлый ком, так некстати передавивший собой его трахею. Уж лучше бы она на него наорала. Так было бы проще, думает он. И тоже понуро молчит, беря в руки вторую кружку.***
Они ютятся на диване вдвоём, замотавшись в большой плед и уставившись на мерцающий в темноте экран ноутбука, где кто-то кому-то признаётся в любви. Ястреб устало опускает тяжёлую голову на чужое тёплое плечо и глубоко вздыхает, разбивая возникшую вдруг тишину. Руми мгновенно бьёт по пробелу и аккуратно поворачивает голову. Ястреб не видит её глаз, но он готов поставить всё, что только имеет, на то, что в них сейчас бурлит забота напополам с тревогой. — Я упустил суть, Руми. Она мягко усмехается, ощутимо расслабляясь, и опускает руку ему на макушку. Ястреб прикрывает глаза и льнёт к тёплой ладони, бессильно обмякая. В голове клубится похожее воспоминание, но он жестоко душит его, не давая вырасти в нечто большое и страшное. Не давая себе ни единого шанса на лишние мысли. Сейчас они были бы совсем некстати. — Я тоже, если честно. Уже минут двадцать как. Ястреб тихо смеётся, не поднимая век. Плечо Руми сейчас кажется уютнее, чем все кровати этого мира, и ему хочется просто уснуть прямо здесь и сейчас, окутанным теплом и её заботливыми руками. Впервые за последние дни — счастливым. — Ястреб.. — Кейго. Руми осекается, и в комнате вновь зарождается тишина, которую разрезает лишь смутный шум машин, проносящихся где-то далеко внизу. Из открытого окна тянет свежей весенней ночью. — Мы говорили об этом, Руми. Кейго, не Ястреб. Ястреба больше нет и это больше не имеет никакого смысла. Его тон ровный и непринуждённый, и он ни на секунду не даёт голосу дрогнуть. Лишь притирается щекой посильнее и приоткрывает правый глаз. Свет экрана ложится ему на радужку голубым пламенем, и Ястреб чувствует, как леденеют его ноги. Руми с силой давит тихий вздох, едва дёргая плечом. — Кейго, извини, — её голос мягче обычного, словно она говорит с больным ребёнком. Ястреб обессиленно улыбается, — у меня патруль с утра поставили. Ястреб выныривает из полудрёмы, обжигая лёгкие холодным воздухом. Патруль, конечно. Он не удивлён и даже почти не расстроен — это случается каждый раз, когда она навещает его. Он не позволяет себе тяжёлого вздоха, задирая голову и улыбаясь ей как можно теплее. В конце концов, геройскую работу никто не отменял. Не для Руми.***
В прихожей холодно и Ястреб неловко переступает с ноги на ногу, пока Руми, устав ругаться, молча тянет застёжку на себя — пока та наконец не поддаётся. Она выдыхает, поднимаясь на ноги; ключи мягким блеском позвякивают в её ладони. Руми виновато улыбается и обнимает Ястреба, замёрзшего и сонного Ястреба, осторожно растягивающего губы в ответной улыбке. Они оба замирают, когда раздаётся звонкий стук, тут же тающий в пустоте ночной прихожей — с таким выпадает из дёрнувшейся ладони связка ключей. Ястреб чувствует, как холодеет его спина, когда он видит в алых глазах Руми отражение собственной паники — секундной, несдержанной, но от этого ещё более болезненной. Руми дёргает непослушной рукой, вполголоса шипя на несгибающиеся механические пальцы. Ястреб не отрывает глаз от её ладони, не думая о том, как привычно двинулись лопатки, как шелест перьев на мгновение забил голову. Не думая о том, почему он не поймал ключи секундой ранее — и почему не поднимает их сейчас. Ястреб вообще старается ни о чём не думать, пока Руми морщится и с силой прорабатывает пальцы искусственной руки. Воспоминания в его голове мерзко смеются знакомым хриплым голосом и разлетаются снопом синих искр.***
— Звони мне, ладно? Руми ерошит его волосы и ободряюще светит улыбкой, и Ястреб не находит в себе сил не ответить ей такой же. Она дёргает здоровым ухом и разворачивается, открывая дверь, — и замирая на месте. Ястреб моргает, уставившись ей в затылок; сквозняк разламывает его щиколотки в ледяное крошево, но губы отчего-то отказываются выпускать любой звук, даже самый тихий и ничтожный. — Я приду через несколько дней, — Руми не оборачивается, — и обязательно напишу тебе о результатах патрулей. Мы найдём его, я обещаю тебе. Ястреб продолжает молчать. Ему не нужны эти обещания, но Руми отчего-то каждый раз повторяет их, словно мантру. Или колыбельную — всё для того же больного ребёнка, который никак не может уснуть уже третью ночь подряд. Ястреб тихо шмыгает носом. Лучше бы пообещала себя беречь. Это ведь намного важнее. — Не забывай есть, Кейго. Дверь за Руми закрывается всё с тем же тихим хлопком, оставляя Ястреба одного в пустой квартире. Он поднимает руки, утыкаясь взглядом в мозолистые ладони. Правый глаз медленно затягивает пеленой, и он перестаёт видеть что-либо окончательно. Ястреб почти вслепую бредёт до дивана и бессильно валится на него, не в состоянии больше держаться на ногах. Ноутбук всё также отсвечивает ему в лицо мерзким синим, но Ястребу глубоко всё равно — он хлопает крышкой и растягивается на спине. Ему даже хочется смеяться — он так до сих пор и не привык к тому, как это удобно. Особенно классно стало после того, как затянулись кровящие раны и спина перестала ныть так сильно. Ястреб закрывает глаза. Под веками черным-черно — лишь где-то на периферии светит слепяще-голубым, словно кто-то зажёг далёкую неоновую вывеску. Яркую, манящую. Выжигающую всё своим несдержанным светом. Ястребу впрочем-то плевать. Что бы ни было написано на этой вывеске — приближаться к ней он не собирается. Хватит с него ожогов.