* * *
На выходе из студии Алекс спотыкается — возбуждённо описывает Джеймсу концепт очередной песни, совсем не смотрит, куда идёт, и чуть не летит носом в пол, когда нога цепляется за высокий порог. Майлз не иначе как благодаря шестому чувству успевает вовремя развернуться и поймать его, подхватив за руки и чуть покачнувшись под навалившимся весом. — Ой, — выдыхает Алекс и осторожно, не спеша выпрямляется, а Майлз по инерции так и продолжает держать его, и тот, сознательно или нет, тянется пальцами к его запястью, почти невесомо дотрагиваясь и наверняка чувствуя заходящийся пульс. — Осторожнее, — только и выдавливает Майлз и старается не взглянуть ненароком прямо в глаза, потому что Алекс сейчас до опасного близко. — Вроде вино ещё не открывали, а ты уже падаешь, — фыркает за спиной Алекса Джеймс, и атмосфера разряжается: они тоже хмыкают и отстраняются друг от друга. Дневная жара сегодня настолько беспощадная, что никуда не высунешься, — только и остаётся открыть это самое вино и расположиться в тени веранды, с опаской поглядывая на кажущуюся раскалённой землю и дрожащий воздух над ней, что, кажется, вот-вот зазвенит от напряжения — а может, это просто притаившиеся в траве цикады, тоже потрясённые тем, как припекает полудённое солнце. У вина приятный, слегка терпкий привкус, и Майлз задумчиво отпивает его небольшими глотками, а Алекс, чуть смущённо усмехнувшись, опрокидывает в себя залпом. — Не похоже на сирень. — Хочешь сказать, ты когда-нибудь пробовал на вкус сирень? — …Нет. Но представлял себе по-другому, — обводит взглядом пространство, словно пытаясь подобрать ассоциацию получше, но в итоге пожимает плечами и снова тянется за бутылкой. — Но мне нравится. Майлзу тоже нравится — нравится бездельничать, оправдываясь жарой, и хихикать с пьянеющего Алекса, и медленно осознавать, как идеально всё сегодня прошло. Были, конечно, были опасения, что что-то пойдёт не так, не срастётся, что он не угонится за Алексом в творении на равных, но писать вместе оказывается настолько легко, что уже не терпится снова оказаться в студии и, угадывая мысли друг друга, будто из ничего создавать мелодии. Страшно только чересчур увлечься, забыться и ненароком выдать слишком много — потому что в Алексе, чем больше времени они проводят вместе, тем больше он видит не только друга, и хочется иногда устроить порыв безрассудства — кинуться с головой в омут и признаться. Но Майлз отмалчивается — не потому что не уверен в своих чувствах, а потому что не хочется беспокоить ими Алекса: ставить его в неловкое положение, заставлять чувствовать себя виноватым, безвозвратно нарушать установившуюся между ними гармонию и понимание. Ничего, он переживёт — пусть лучше Алекс навсегда останется просто другом, чем не выдержит его внезапных откровений и отдалится совсем. Алекс ставит бокал на стол и садится вполоборота к нему, подпирая голову рукой. — Я сегодня тебя будто заново узнал, — выдаёт он, бессовестно тыча пальцем в Майлза, и тот от такого заявления слегка теряется. — Спасибо? Если ты, конечно, не имел в виду, что совершенно разочаровался во мне как в музыканте? Алекс поднимает на него ошарашенный взгляд, застывает на пару секунд, будто не может найтись с ответом, и в итоге медленно качает головой, и Майлз верит выражению его лица даже до того, как он начинает говорить. — Нет. Ты даже не представляешь, насколько — нет, — он взъерошивает волосы и направляет расфокусированный взгляд куда-то в небо. — Я целую неделю, наверное, гадал, как это будет. Музыка для меня… Всегда так сильно была завязана на эмоциях — эмоциях, которые ты даже не можешь выразить словами и именно поэтому выражаешь их в песне, понимаешь? И поэтому я не мог перестать думать, как это сработает, если мы будем писать вдвоём, и у меня не хватало воображения представить, что это возможно, — чуть смущённо усмехается. — Да до сих пор не понимаю, почему так хорошо получилось — может, дело в том, что мы чувствуем что-то похожее? Не знаю. Не знаю, и от этого мне только интереснее двигаться дальше, — Алекс хитро улыбается, поглядывая на Майлза из-под полуопущенных ресниц, а Майлз, чувствуя прилившую к щекам кровь, поспешно делает вид, что заинтересовался ползущей по деревянному настилу веранды к его ноге божьей коровкой. — Не могу сказать, что узнал тебя заново, — наконец откликается он, и Алекс в притворной обиде вскидывает брови. — Но сейчас я точно знаю тебя лучше, чем сегодня утром. И влюблён в тебя ещё безнадёжнее и сильнее. — И на том спасибо, — смеётся тот и вдруг склоняет голову, полуложась на стол и вытягивая руку — пальцы почти касаются ножки бокала Майлза. — Знаешь, я часто слышал, что в нашем возрасте люди резко меняют круг общения. Расходятся с друзьями детства… — Да, говорят такое. — Я не очень хочу в это верить, — Алекс закусывает губу, — потому что мы с ребятами, надеюсь, никуда друг от друга ещё долго не денемся… Но ещё говорят, что в наши годы формируются самые крепкие отношения. Друзья на всю жизнь, духовные родственники, чёрт знает что? И вот в это, — чуть выворачивает шею, чтобы взглянуть прямо в глаза, — я поверить готов. Майлз резко выдыхает и почти неосознанно тянется рукой к ладони Алекса, но в последний момент застывает и опускает её на стол, так и не коснувшись. Мог бы огладить его костяшки, едва шевельнув пальцами, — но какое имеет право воспользоваться тем, что Алекс опьянён, поглощён музыкой и в настроении поболтать о чувствах? На признание так и не хватает смелости, и, по правде говоря, вряд ли когда-нибудь хватит, а притвориться и выдать это за дружеский жест — нечестно по отношению к ним обоим. Алекс приподнимает бровь в ответ на его резкое движение, и Майлз, мысленно чертыхнувшись, спокойно и непринуждённо, насколько может, убирает руку чуть дальше — Алекс прослеживает движение внимательным взглядом, но ничего не говорит, и, еле заметно чему-то улыбнувшись, прикрывает веки. — Погуляем вечером? Когда не будет риска заработать солнечный удар? — Давай. Джеймс говорит, если выйти туда в поле, — Майлз машет рукой за угол дома, — будет прекрасный вид на закат. — Тогда обязательно выйдем, — кивает Алекс и устраивает голову на руке поудобнее, не открывая глаз. Солнце постепенно начинает клониться к горизонту, и первый косой луч проникает под крышу веранды, касаясь макушки и уха Алекса и края бокала, отсвечивая: Майлз чуть сдвигается в сторону, чтобы блик не попадал прямо в глаз, и позволяет себе на минуту, ни о чём ни думая, умиротворённо любоваться этой картиной. И даже немного жаль, что уже через пару часов опустится вечерная прохлада и вернёт их к жизни, вырвав из эфемерной, зыбкой, как жаркий воздух, но несомненно приятной дрёмы.* * *
Лучи наполовину скрывшегося за горизонтом солнца заливают просторное поле, и они шагают прямо навстречу закатному буйству красок, творящемуся сейчас на небе. Если долго идти в этом направлении, сказал Джеймс, в конце концов упрёшься в шоссе, но до него и на машине путь неблизкий, и отсюда, конечно, ничего не видно и не слышно — так что легко представить, что края у поля нет: так и тянутся бесконечно вдаль спутанные пожелтевшие стебли травы, пока не сгорают у кромки неба. Майлз идёт чуть впереди, прикрывая рукой глаза от солнца, и Алекс против света видит только его силуэт, резкими очертаниями выделяющийся на фоне световых всполохов. Хоть ещё и далеко не конец лета, трава уже вымахала до ужаса — почти им по пояс, и они, не замечая под её зарослями неровности и кочки, то и дело спотыкаются, смеются друг с друга, но продолжают идти вперёд, пока дом за спинами не превращается в едва различимую точку, — словно хотят догнать скрывающееся солнце. Алекс, впрочем, не против его захода: уже чувствуется, несмотря на жар бьющих в лицо лучей, украдкой подступающая и проникающая за воротник ночная прохлада, и дышать в ней хочется глубоко и легко, и краски на противоположной стороне неба уже становятся мягкими и приглушёнными, словно укрывая с головой безмятежностью и спокойствием ночи. Они наконец останавливаются, когда ночь уже почти совершенно вступает в свои права — только тонкая светлая полоска ещё держится над горизонтом последним отблеском бесконечного летнего дня. Алекс замирает в шаге от Майлза и косится на него: тот, прищуриваясь, внимательно и будто чуть взволнованно наблюдает, как вокруг медленно опускается полумрак, и у самого Алекса тоже сердце начинает биться чуть быстрее. Потому что под покровом ночи он, пожалуй, способен решиться на то, для чего не хватало смелости в дневном свете. Потому что он почти не приукрасил, сказав Майлзу, что узнал его сегодня заново, и потому что не может выкинуть из головы и перестать перебирать в ней спектр сегодняшних впечатлений — разных, но неизбежно сводящихся к одной точке притяжения. Улыбка, трогающая губы Майлза, когда они — в очередной раз — мыслят одинаково, выбирая, к какому завершению привести мелодию. Его удивлённый вздох и очаровательное в своём замешательстве выражение лица ровно перед тем, как с поразительной ловкостью подхватить, не давая упасть. Рука, почти коснувшаяся его собственной, но неловко остановившаяся на расстоянии в волосок. Над горизонтом, если это не обман зрения, можно разглядеть первую слабо мерцающую звезду, а от солнца осталась только розоватая полоса на темнеющем небе, и сейчас, на границе дня и ночи, когда всё кажется немного нереальным, легче обычного видеть желаемое в действительном и превращать любой случайный намёк в неоспоримое доказательство. Майлз поворачивает к нему голову, улыбаясь чуть неуверенно: словно тоже не уверен, что этот неуловимый момент догорания дня — не сон. — Красиво здесь, — шепчет он севшим голосом, и слова почти теряются, подхваченные прохладным дуновением ветра, и Алекс наконец решает отбросить осторожность. Потому что если не сейчас, то, возможно, так и не найдётся сил никогда. Глубоко вздыхает, как перед погружением, и тянется рукой влево, пока не касается пальцев Майлза — они оба вздрагивают, как наэлектризованные, но Алекс, поборов секундную панику, сжимает его ладонь в своей и двигается на полшага ближе. Они стоят, не шевелясь, несколько мгновений: Алекс прикрывает глаза, и мир вокруг расплывается, начиная казаться ещё менее реальным, — а Майлз вдруг сжимает его руку в ответ, и это и вовсе слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Ты мне нравишься, Ма, — он слышит свой голос будто со стороны, как и последовавший за ним изумлённый выдох, и зажмуривается совсем: даже сейчас смелости не настолько много, чтобы посмотреть, что за выражение на его лице. А потом — щеки, мягко оглаживая, касаются кончики пальцев, и Алекс распахивает глаза, встречаясь с подозрительно блестящим взглядом Майлза — всего на секунду, прежде чем они одновременно подаются вперёд для поцелуя. Выходит чуть неловко, чуть поспешно, чуть отчаянно — и так хорошо, что, едва Майлз отрывается от его губ, Алекс немедленно притягивает его обратно, обнимая за шею и едва успев жадно глотнуть воздуха, чтобы не так ошеломляюще кружилась голова. Майлз, кажется, первым немного приходит в себя: смеётся прямо в поцелуй, и прижимает Алекса к себе, будто давая понять, что нет нужды так сильно вцепляться в его плечи, и медленно гладит большими пальцами запястья, успокаивая, и грохот собственного сердца в ушах действительно немного стихает — Алекс с прерывистым вздохом отрывается от губ Майлза и прислоняется лбом ко лбу, не в силах пока говорить. А Майлз — тепло и чуть хитро улыбается и шепчет едва слышно: — Ты мне тоже, Ал, — и, сглотнув, добавляет уже серьёзно и хрипловато: — Спасибо. Я бы никогда не смог первым. Алекс качает головой, кладя палец ему на губы. — Дай мне насладиться знанием, что я всё это себе не надумал. И на краю сознания последние сомнения, что с ним сейчас происходит очень реалистичная галлюцинация, наконец рассеиваются, отступают перед нежностью, с которой смотрит на него Майлз, и теплом его ладоней, и безнадёжно сбитым дыханием. Темнеет всё быстрее и быстрее, и даже на ничтожно малом расстоянии лицо Майлза уже едва различимо, но он несомненно улыбается. — И что будет дальше? — шепчет он и фыркает, будто тут же посчитав этот вопрос нелепым. Всё что угодно, хочет ответить Алекс, но от такой формулировки он и сам немного впадает в ступор, и начать, наверное, лучше с чего-то более осязаемого. — Целая ночь, например? — он быстро целует в уголок губ, но Майлз не даёт отстраниться, удерживая за талию, и Алекс склоняет голову к его плечу. — А завтра продолжим альбом — спорим, будет получаться ещё лучше? И надеется интонацией и взглядом донести то, что не выходит словами: им теперь не о чем волноваться и некуда спешить — ночей на то, чтобы во всём разобраться, впереди бесконечность. Обратно они направляются в кромешной темноте, которую едва рассеивают поблёскивающие над головами звёзды, но она не тревожит, и ускорять шаг не хочется — впереди светится растущей точкой окно на первом этаже дома, а Майлз крепче сжимает его руку, переплетая пальцы. Сжимает так, словно обещает не отпускать никогда.