******
… Эдмунд любил анализировать. Эдмунд не был горячим на всю голову, как Лу, и не рвался в бой защищать своих родных и друзей. Он не был таким гипер-ответственным, как Питер, который норовил всех и вся уберечь ото всего, что могло принести опасность. Эдмунд защищал иначе. Он просто… был рядом, когда это было необходимо. И когда Сьюзен так позорно сбежала от них, сорвав многолетний ритуал Певенси, именно Эдмунд первым пришел к сестре в комнату. — Я, конечно, не Лу… и даже не твоя любимая миссис Бобриха, — усмехнулся он тогда, внося дымящуюся кружку ее любимого липового чая, — Но я тоже умею заваривать чай… — Спасибо, — девушка приняла из рук брата напиток… но пить не стала, поставив его на прикроватную тумбочку. — Не скажешь, что происходит?! — скорее утвердительно спросил Эд, присаживаясь на кресло рядом с сестрой. Сьюзен посмотрела на брата и неопределенно пожала плечами. — Не знаю, братец… наверное, я слишком устала… — О, я представляю… — усмехнулся Эдмунд, — Америка завертела, закружила… — А вот это тебя не касается, — строго ответила Сьюзен, серьезно смотря своему младшему брату в глаза. Эд вдруг явственно услышал, как льдинки в ее карих глазах звякнули… Повисло долгое молчание… — Я, наверное, скоро уеду… — сказала Сью. — Обратно? — спросил парень. Сестра кивнула, — Тебя кто-то ждет? — Да, ждет… — У вас… всё серьезно? — Пока не знаю, — Сьюзен Певенси отзеркалила фирменную ухмылку брата, смотря прямо ему в глаза… и Эдмунду показалось, что в комнате стало на порядок холоднее… как в замке Джадис, когда он был ребенком. Младший брат поежился и потер вдруг озябшие руки. — Он тебя любит? — справившись с волнением, спросил Эд. — А какая разница, любит-не любит, — голос сестры вдруг стал горьким, как дым сожжённой полыни удушливой июльской ночью, и ее вдруг потянуло на откровенность, — Нам… хорошо вместе. Он… старше меня, у него есть связи и деньги… Он — коллега отца, отец хорошего о нем мнения… — … и он — женат, — закончил за сестру младший из братьев Певенси. Сью впервые прервала зрительный контакт с братом и закрыла лицо руками. Эдмунд был… не то, чтобы потрясен… нет. Он был немного взволнован. Зная характер Сью, он и предположить не мог, что она сможет опуститься до уровня… — Ты считаешь меня шлюхой? — наконец спросила старшая Певенси… и горечь полыни вдруг стала так удушающе явственна, что Эду захотелось открыть окно и впустить декабрьский лондонский воздух, с его смогом и дымом, в эту комнату… Только чтобы перебить этот горечно-горестный запах… — Я не считаю тебя шлюхой, — Эдмунд постарался сделать всё, чтобы в его фразе не прозвучала и толика жалости… Сью иначе этого не стерпит… — А как ты… будешь ко мне относится… если узнаешь, что я сделала аборт? А вот это было неожиданно… больно. Хотя парень не сталкивался пока с подобным здесь, в Англии… но груз прошлого опыта взросления в Нарнии всё мешал Эдмунду спокойно соображать, если дело касалось таких, морально-этических сторон вопроса… Он, как никак, был Королем Эдмундом… Справедливым. И, справедливости ради, ему сейчас хотелось начистить морду тому американцу, который довел его сестру до такого состояния… — Это… тот сын посла, о котором ты писала Люси перед нашим путешествием в Нарнию? — Хуже… Это — его отец. Голос Сью звучал безжизненно и сухо, будто трещала сухая трава и сучья, охваченные лесным пожаром. — Он изнасиловал тебя? — как можно более равнодушно спросил Эдмунд, встав с кресла и уставившись в окно. Он наперед знал — ей так будет легче сказать. Сью не выдержит, если будет смотреть в лицо брату и говорить… такие вещи. А то, что ей надо было выговорить это… он не сомневался. — Это произошло так… спонтанно. И я даже не помню, как это получилось. Вернее — я помню приём, на который меня пригласил Джек… его сын… Помню, как танцевали с ним два тура вальса… Я влюбилась, как не влюблялась никогда. И он… он говорил, что любит меня. А потом эти дурацкие свидания, вздор, который пишут в журналах — как я на них повелась…. — горькая усмешка все также скользила по лицу девушки, — Когда я очнулась от этого бреда, поняла, что беременна. Срок был небольшой, а в Лос-Анжелесе, где я учусь, есть много частных клиник… — И он… тебя не остановил? — Эд не выдержал и повернулся к сестре. Сьюзен не плакала, а лишь нервно теребила подол платья. — Он, — опять эта ухмылка, которая до зубного скрежета напоминает Эдмунду Джадис и лютую стужу подземелий ее Белого замка, — Он подвез меня тогда прямо к дверям клиники и сдал с рук на руки санитарам. — Подонок… — не выдержал младший брат и стукнул по подоконнику кулаком, — Подонок… — Не кипятись, — Сьюзен наконец подняла на него свой ледяной взгляд. Слёз в глазах не было — видимо, она уже проплакала их давным-давно. И разговор с братом не принес ей облегчения — это было видно по тому, как она всё еще была напряжена. — И что ты… будешь делать? — вопрос был настолько глупый, что Эд мысленно дал себе подзатыльник. Сьюзен лишь улыбнулась… но эта улыбка не добавила ей ни живости, ни мягкости. — Я уезжаю обратно в Америку. Родители скоро прибудут в Британию. Питер останется в Лондоне, закончит магистратуру. А мне… мне тесно здесь, — она обвела рукой стены ее девичьей комнаты. — И.... когда ты уезжаешь? — Завтра. Первым же рейсом на пароходе. — И не останешься открыть подарки? Наивность этого вопроса чуть-чуть «приподняла» маску на лице Сьюзен… по крайней мере, Эд мог поклясться именем Аслана, что увидел… вернее, уловил… теплоту, с которой она опять улыбнулась ему. — Это ни к чему, Эд. Ты же знаешь… Он-то знает… Эдмунд был самым холоднокровным из Певенси. И он слишком хорошо понимал Сьюзен. Но, Великий Аслан, он многое отдал бы, чтобы иметь бедовую голову… чтобы спасти её…*****
… У Питера была отличная память. Он помнил, как они провожали Сьюзен до порога — дальше она их не пустила. Он помнил, как она тепло попрощалась со всеми — как поцеловала Люси, как обняла неизвестно откуда прибывшего Юстэса, как подошла к Эдмунду и что-то долго ему говорила вполголоса… Когда же очередь дошла до него, Сьюзен взяла его руку и, глядя ему в глаза, произнесла: — Береги их, ладно? И Питер… просто кивнул. А слова, которые он заготовил для Сью пробулькали у него где-то на уровне кадыка. Девушка еще немного постояла на пороге, потом открыла дверь и потихоньку начала выставлять свой багаж на крыльцо. Питер подхватил ее сумки и чемодан и помог сестре донести это всё до машины. А когда Сьюзен подходила к такси, у Питера было такое предчувствие, что… Он больше её никогда не увидит… Они еще раз крепко обняли друг друга, Питер положил чемодан и пару сумок с вещами в багажник машины и усадил сестру на заднее сиденье… А потом еще долго-долго провожал взглядом машину, моля Великому Аслану только о том… Чтобы Сью обернулась… чтоб посмотрела… Сьюзен Певенси так и не обернулась. Первая весточка от сестры пришла, как все этого ожидали, вскоре после того, как она прибыла в Америку. Люси радовалась этому письму, как ребенок радуется рождественскому подарку. Само письмо было достаточно приветливым… но сухим. Таким сухим, что у Питера першило в горле, когда он его читал. Эдмунд старался вообще его не читать, лишь через плечо бегло просматривал аккуратный, витиеватый почерк Сьюзен. Словно пытался только по почерку понять, как настроение у старшей сестры Певенси. Все остальные письма Пит помнил смутно. Он переехал к профессору Кёрку и стажировался у него, как практикант-архивариус, чтобы получить повышенную стипендию от Оксфорда. Все письма Сьюзен ему пересказывала Люси, через те же письма и так, как она умела — живо, ярко, ослепительно прекрасно. Вот только Пит знал — ничего такого ослепительного Сьюзен не писала и писать не могла. В те короткие моменты, когда старший Певенси всё же бывал в Лондоне, он видел те письма от «Мисс С.Певенси»… и все были, как под копирку — достаточно вежливые, достаточно милые… но безумно сухие, будто галеты в пайке у британских солдат. Регулярно, раз в две недели, из далекой Америки прибывали эти письма, как будто через них Сью пыталась сказать: — Я жива… всё нормально… не переживайте. И родные не переживали. Питер пытался ей писать с той же регулярностью, но из-за занятости в университете это редко получалось делать. Эдмунд вообще ничего не писал — он готовился к поступлению в элитный лицей. А Люси… о, та заваливала бедную старшую сестру своими письмами, рисунками и набросками. Она рассказывала Сьюзен о том, какая у нее жизнь, как она учится, что ей снилось. И очень часто она говорила о Нарнии, об Аслане… особенно после того, как Юстэс побывал в этой чудесной стране снова…. Почему Питер и об этом знал? Потому что однажды он получил от Сьюзен письмо, в котором вежливо, корректно, но твердо она просила «больше никогда не упоминать ни в письмах, ни в моем присутствии эту глупую страну и наши детские глупые игры»… Видимо, Люси она написала не так жестко… но бедная девочка проплакала полдня, прежде чем смириться с неизбежным…. Сьюзен выросла… У Питера была хорошая память. Он помнил взрослую Сьюзен другой. Благородной девой, смелой и храброй. Он видел, как сломала ее жизнь здесь, в этом мире. Не понимал, как и чем могла жизнь ее так сломать, но — сломала. И, видимо, в этом мире Сью взрослела как-то иначе… … в самом уродливом понимании этого слова. Пит не упрекал ее в этом — он не знал толком, за что ее упрекать… Он любил свою Сьюзен, как любил Эдмунда и Люси, маму и папу, профессора Кёрка и всю честную компанию «анонимных нарнийцев» (как их всех окрестил Юстэс после знаменитых приключений с Серебряным Креслом). У Верховного Короля для каждого из его близких был свой уголок в его душе. Но… Сьюзен не спешила быть частью его души… Больше не спешила. — Всему своё время, Сын Адама, — сказал Великий Лев уже потом, в Настоящей Нарнии, смотря Верховному Королю Питеру Великолепному прямо в глаза, — Эта магия ожидания — самая тяжелая магия, с которой сталкивается всё живое в твоём подлунном мире. И тебе придется научиться этой магии, если ты хочешь быть не только хорошим королем, но и мудрым человеком. Ничего нельзя повторить, всё когда-то проходит. Печаль, горе, радость и счастье. Но как что-то уходит из нашей жизни, что-то обязательно должно придти. Поэтому - всему своё время... У Питера была хорошая память… и он учился ждать.