Истребление

             Я вышел на крышу, когда башенные часы отсчитывали последние минуты до начала истребления. Городской шум стих, однако тут и там мелькали демоны, кто-то в последней безнадёжной попытке найти убежище, кто-то уже смиренный и принявший свою участь.       Пентаграмма над центром города притухла и багровела мрачным смазанным светом. Небо выглядело больным, оно как будто местами прогибалось под циклопической тяжестью чего-то, давящего извне. Огромные опухоли наливались нездоровыми отблесками цветов, которым не было названий.       Я вспоминал рассказы Лавкрафта и По, которые то урывками, то запоем заглатывал при жизни. Черт побери, это мои холмы безумия? Они ЭТО видели в своих снах?       Часы начали бить, звук заметался, чудовищно искажаясь и затухая в воздухе. Потом возник едва слышный противный комариный писк и, быстро нарастая, заполнил всё вокруг. Заложило уши.       Одна из небесных опухолей тяжело вздрогнула, провиснув брюхом почти до пентаграммы, и под ней, а потом и везде в небе, на сколько я мог видеть, начали появляться длинные изломанные силуэты, проступая в реальности, словно капнувшая на мокрую бумагу тушь.       Я замер на месте, оглушённый, на глаза навернулись слёзы, и, когда я попытался смахнуть их, перчатки порозовели от крови. Мир исказился и потёк, но я продолжал до боли всматриваться вверх, запрокинув голову. Зрение калейдоскопом рассыпалось на битые кусочки, и в каждом я видел что-то, отличное от других.       Черные расплывчатые тени, мечущиеся на грани восприятия. Небесные открытые врата, льющие яркий свет на белокрылые фигуры в балахонах. Чудовищно растянутые силуэты с ломаными гранями и протянутыми почти до земли длинными сходящими на нет ногами-ходулями. Огромные зубастые пасти, живые, хищно клацающие, но ни к чему не прикреплённые. Ровный строй полупрозрачных теней с копьями наперевес. Бесконечно длинные извивающиеся тела многоножек. Рассыпающиеся скелеты в тлеющих плащах. Люди-птицы, похожие на ласточек. Небесное воинство, каким бы оно ни было, выстраивало свои ряды там, наверху.       Тело задеревенело от напряжения. Одна часть меня молила бежать сломя голову, вторая готова была подломить ноги и смиренно ждать конца, но нашлась и третья, заставившая тело напружиниться, а зубы оскалиться в хищной усмешке. Она звонко трубила, зовя выждать момент, сигануть вверх и ввязаться в безнадёжную схватку.       Мешочки с ядом набухли во рту, когти пробили перчатки и подмётки обуви, я ощутил бесшабашный восторг, смеясь и продолжая заливать кровавыми слезами лицо.       Писк перешёл в стон и взвился отчаянным визгом. Снизу заходились криком, кто-то пытался сбивчиво молиться. Сквозь все звуки, словно крутили ручку настройки радио, пробился истеричный голос телепроповедника, источавший восторженную ненависть:       — Покайтесь, грешники! Падите ниц!.. — На высокой ноте его закружило и унесло прочь.       Моё сознание расширилось так, что достало до того ужаса наверху, и не нашло там ничего утешающего, а потом занырнуло в глубину, о которой я даже не подозревал, погружаясь сквозь толщи слоёв тьмы, всё глубже в то, чего не должно было быть. И там, на дне, в тысячелетней тине воспоминаний, которую я глупо потревожил, мельтеша блестящей бестолковой рыбкой, медленно и неохотно шевельнулось что-то огромное, настолько необъятное разумом, что одним этим вело к безумию.       В центре моего мозга, перекрывая визг, чётко и насыщенно, с ноткой недовольства прозвучал короткий аккорд церковного хорала, до краёв наполнив собой голову:       — Пора?       Я отчаянно заорал, не слыша себя, по зубам и подбородку, смешиваясь со слезами, хлынул яд из опорожнившихся желёз.       Небесная армия наверху двинулась, насилуя реальность вокруг себя, с виду медленно, но наверняка стремительно обрушиваясь на город.       Тело пригнулось ещё ниже, ноги напряглись, руки уже нащупывали всё доступное и такое бесполезное вооружение.       И тут что-то ударило в грудь, раз, другой, третий, удары слились в барабанную дробь, в лицо прилетела пощёчина.       Я моргнул и медленно сглотнул, теряя концентрацию. Уши немного разложило, а сознание подцепленной на удочку рыбой рвануло вверх, возвращаясь из противоестественной глубины, где то огромное уже снова расслабилось и утратило всякий интерес ко мне.       — Энжел!.. Энжел?! — Орал на меня сорванный девчачий голос. — Пожалуйста!       Меня толкнули с неожиданной силой, и я отступил, едва не потеряв равновесие.       — Энжел, да бегом же! Они близко! — До меня наконец дошло, что это невидимка из нашей команды.       — Эш? — Выдохнул я сквозь пересохшее, обожжённое собственным ядом горло. Она вцепилась в мою руку и дёрнула изо всех сил. Меня развернуло, я сделал один неверный шаг, другой, кинул быстрый взгляд на спускающуюся армаду, на ощупь сгрёб её в охапку и огромными скачками, высекая когтями искры из пола, ломанулся прочь с крыши, вниз по лестнице, в укрытие.       Невидимка подвывала, вжав лицо мне в грудь, отчаянно вцепившись в мех и одежду, такая невероятно отважная и непостижимо глупая.       Я ворвался в подвал через щёлочку едва приоткрытой тяжёлой двери и обоими ногами лягнул ее так, что она с грохотом захлопнулась. Запоры лязгнули, вставая на места. Не останавливаясь, я вмиг преодолел ещё два пролёта вниз и тем же образом закрыл вторую, уже сейфовую дверь. Привалившись к стене, пытаясь перевести дыхание, я медленно сполз на пол и прижал рыдающую девушку к себе, укачивая её как ребёнка.       — Всё, уже всё… — Я врал, потому что наверху всё только начиналось. Глубина подвала не могла заглушить ни многоголосый вопль отчаяния и ужаса, царивший там, ни тихий размеренный посвист опускавшегося и поднимавшегося в сосредоточенной косьбе оружия. Она, к счастью, не могла этого слышать, поэтому я просто до бесконечности повторял:       — Всё хорошо, всё будет хорошо…       Слёзы продолжали течь.