Глупцы

      Он целует молочно-белую бархатистую кожу на тыльной стороне ладони, едва касается.  — Ваше Величество, Анна Австрийская.       На тонких бескровных губах играет ухмылка, насмешливая, но на удивление спокойная. Авторства Ришелье. Как обычно. А в голосе, как обычно, отдаёт хрипцой густая, как богатое вкусом вино, ленивая страсть. Раньше, совсем в начале их пути, она была волнительной и пылкой, почти бренчащей, как горная речка, — теперь стала пресыщенной. Но от этого даже приятней.       Её Величество щурится, как кошка на солнце, слегка сжимая руку мужчины подле неё и чуть заметно подводя плечами. Раньше она неосознанно дичилась, спешила убрать руку, будто могла обжечься, — теперь же она расслабленно подставляет её под поцелуи, словно под лучи солнца. И так тоже приятней. Намного.  — Кардинал Ришелье.       Она одаривает его по обыкновению колкой улыбкой, смягченной бархатным звучанием голоса. Ещё секунду длится незримый для посторонних диалог: сплетающиеся взгляды, насмешливые и искренне смеющиеся одновременно; соприкосновение кистей рук, невесомое, но длящееся чуть дольше положенного.       В подобных местах, на балах, на официальных приёмах, они могут позволить себе только это, прежде чем разойтись. Ни танца, ни имён, ни беззастенчивой фамильярности, которая остаётся между ними наедине. Только «Ваше Величество» и «Кардинал Ришелье», после которых он удаляется в мрачный угол залы, а она, напротив, стремится в середину, в гущу танцев, света и пёстрых нарядов.       Так было всегда, с тех самых пор, как они стали действовать сообща: она была в гуще событий, блистала в свете, плела интриги, а он наблюдал и направлял из тени, защищая её, словно окутывая чёрной мантией. Анна знала, что могла довериться ему — своему покровителю, сообщнику, любовнику. Любимому.       Любимый, совсем другой, не такой, как недалёкий супруг, которому приходилось улыбаться. Совсем фальшиво, преувеличенно мягко и приторно. Без тени колкости и усмешки, без искренности, без всякой радости.  — Мой муж полный дурак, — почти со злостью сообщает королева своему приспешнику, ускользнув от толпы и скрывшись во тьме в дальнем углу.  — Согласен, твой муж безнадёжный глупец, душа моя, — кивает кардинал. — Только глупец не превознёс бы такую женщину, как ты.       Он говорит это с едва заметным самодовольством, проскользнувшем в его хитром взгляде, но при этом так спокойно и уверенно, будто простую истину. И это приятно. Никто из мужчин, которых она знала, не умел делать комплименты так к месту, так просто и изысканно одновременно. Губы её величества сами собой растягиваются в улыбке.  — И только глупец будет превозносить её настолько, чтобы подвергать опасности собственный народ ради обладания её портретом.       Он как будто невзначай роняет эти слова, намекая на заморского воздыхателя своей любовницы. Любимой. Анна не злится — наоборот, улыбается шире: она научилась различать его эмоции по голосу, особенно точно она знает оттенок ревности. Нарочито лёгкий и прохладный.       Она сокращает расстояние между ними, запускает руку в волосы Ришелье, вплетает пальцы меж прядок, как невесомые шёлковые ленты, и одаривает сомкнутые в полоску губы таким же невесомым, быстрым и жгучим касанием. Замирает. Смотрит на реакцию. На плохо скрываемые удивление и растерянность в оторопевшем взгляде.  — Ты бы и мир отдал за мой портрет, если бы был не подле меня, душа моя, — тоже невзначай роняет она и самодовольно щурится, накручивая одну из прядей на палец.  — В таком случае, я очень рад, что наши интересы схожи и мне не нужно быть где-то ещё. — Он в секунду меняется: урчит как приручённый хищник, слегка склоняя голову и заглядывая в её глаза своими, тёмными от той самой пресыщенной страсти. — Анна.       И уже он накрывает её губы своими, быстро, но нежно, почти трепетно. Ришелье целует её в дальнем углу залы, называет по имени, а она и не против. Ничьи комплименты не были так изысканы в своей простоте, и ничья простота не казалась такой интимной.  — Ришелье, — судорожно выдыхает королева, не успев ответить на поцелуй.       Ещё секунда контакта, незримого ни для глупца за морем, ни для глупца в зале, ни для окружающих его глупцов. Секунда, пока сплетаются два распалённых нежных взгляда. А после она снова спешит в толпу и на свет, оставляя его в тени и одиночестве.  — До скорого воссоединения, Ваше Величество. Я буду ждать, Анна.