Элегантность

Пулеметчик был грузным, он был тяжелым. Но с этим и надежным, вызывая невольную ассоциацию с настоящей живой горой. В сравнении с остальными, так, наверно, и было. Русский крепко сжимал свой огромный пулемет, который был, должно быть, тяжелее самого шпиона, и медленно, уверенно шел вперед, ломая всякое сопротивление с обороной, давя самую сильную атаку на корню. Не без товарищей, конечно, да и в этом заключался смысл команд. Но спай только кривит губы. Он был лишним. Нет, ему, честно, без всякой разницы — это констатация очевидного факта. Шпион, тонкий, легкий и худой, действовал мгновенно, исподтишка, наперекор всем принципам его, якобы, товарищей. У шпиона не было вообще каких-либо принципов, поэтому он и остается одним из лучших. Хотя, должно быть, вражеского медика этого не касается, да и какие вообще принципы у команды RED, сборища конченых придурков? Тем не менее, француз отдавал должное: эти конченые придурки действовали в большинстве случаев превосходно, даже у них вышла некая связь взаимопонимания. Вообще, если сравнивать поведение красных на поле боя и на базе, то можно сделать удивительные выводы. Но шпион оставался неизменным. Хотя его недолюбливают не только по этому поводу, и не только по указанной выше причине. Сам шпион был мерзким. Но лицо команды так не считало. Спай не предпочитает стучать. Он приходит в самое неожиданное время, под чужой личиной (даже своего союзника, за что его тоже не очень принимают), но чаще всего невидимым, пользуясь своими часами. Но в эту комнату он стучится. Ровно три раза, костяшкой среднего пальца, тихо и размеренно. — Открыто, — и только после этого слова он аккуратно открывает дверь, без портсигара или своего КПК. Его комната не отличается чем-то от других. В ней тот же стол, тот же шкаф, тумба, окно. Но здесь ему спокойнее. Спина перестает быть строго расправленной, мышцы расслабляются, мужчина перестает следить за всем вокруг, пропадает ощущение того, что позади должно случится определенно нечто неприятное, когда это нечто неприятное сзади — исключительно он сам. Пулеметчик молча встречает его взглядом, хмурится, когда спай проходит по комнате. — Маленький человек снова не ел? Михаил давно знал: если шпион не приходит утром есть, то тот в большинстве случаев не ест вообще. На завтрак агент, естественно, приходил редко. — Да, — француз легко кивает. Когда Хеви это впервые спросил, то шпион ответил, что не его это дело, и тогда специалист на него посмотрел пристально, хмуро, и спай, хоть взор и выдержал, стушевался, пускай и не говорил с особым вызовом, как вражеский разведчик. Кажется, в нем возрождались те черты, которые он сам в себе как раз и душил. Это было странное чувство: профессиональный лицемер не мог бороться с ним, несмотря на все свои усилия. Теперь он у него в комнате. — Будешь? Здоровяк кивает на тарелку с бутербродами. Вообще, это неожиданно удивило агента, потому что он не ожидал банки пива от инженера, того, кто мог предложить ее даже вражескому механику. Единственный, с кем у него были хорошие отношения, так это у Пиромана, и то, благодаря его... Пироландии. Из-за нее и приходилось нередко за поджигателем и присматривать. — Пожалуй. Ведь отказывать тому, кто о тебе решил заботиться (пускай это смешно. Наемник заботится о наемнике, который свое здоровье никак не посадит. Впрочем, оно было посажено задолго до всего этого и какой смысл что-то исправлять, если оно не восстановится) было невежливым тоном. А шпион, прежде всего, джентельмен. Но и скрывать факт того, что он сам приятный, шпион от себя не собирался, хотя очень было привлекательным. Шпион был самым лживым, но был самым честным с самим с собой, что было весьма удивительно. И это одна из черт, которая помогала разбираться в людях и легко манипулировать ими. Но контролировать русского агент не решался. Мысль не раз приходила, но мужчина отмахнулся от нее: Хеви уж точно не такой имбицил, каким может казаться на первый взгляд. Тот не особо кичился своими достижениями, но о степени доктора шпиону было прекрасно известно. Вообще, он много чего знал, остальные даже и преположить не могли, что о их секретах знают не только они, а Пулеметчик это понимал. «Пригрел змею на груди» — вспоминается, но позже шпион неожиданно осознает, что змеей себя рядом с пятым не чувствует. Есть не хочется. Чаще всего спай обходится легкими перекусами, и тех вполне хватает, однако он заставляет себя доесть сытный бутерброд. Пулеметчик следил за каждым своим товарищем. За его любым состоянием, и был готов всегда дать необходимую помощь нуждающемуся, чего нельзя было сказать о шпионе. Да и если бы тот хотел, то не успел бы, а вне поле боя никому особо помощь шпиона не нужна была. Он очень внимателен. Если вражеский хеви обладал хоть схожими чертами, то французу было бы куда сложнее расправляться с синими. Шпион спрашивает себя, что он нашел в русском, и спрашивает себя, что Пулеметчик нашел в нем. Ответ до сих пор в поиске, но это как-то не волнует: француз уверен, что эта интрижка явно надолго не продлится. А Хеви уверен в другом. Тощее тело льнет к куда более мощному, ловкие пальцы расстегивают пуговицы на чужой одежде, сильные руки крепко придерживают его за бедра, неспеша расправляются с замком брюк, снимают пиджак, стягивают темную водолазку. В такие моменты шпион позволяет себе не беспокоится об идеальном виде вещей, хотя обычно он предпочитает спокойно раздеться и сложить одежду. В такие моменты его топит сильная страсть, она не позволяет долго терпеть и заставляет ерзать на Пулеметчике. В такие моменты он чувствует себя вновь молодым, пускай возраст был не слишком критичен. Тот все еще позволял наведываться к Смит, но внезапно рядом с ним стал все чаще и чаще появляться Хеви. А теперь они в его закрытой комнате. Возбужденные, трутся друг о друга. И шпион не понимает, радоваться этому, или жалеть об этом. Русский дышит ему в шею, легко кусает кожу с ключицей. Несмотря на скаута синих, спай давно осознал, что ему это нравится. Быть вжатым в стену или постель. Каждый раз он спрашивает себя, каким образом это закончится, и каждый раз делает вывод, что не в силах чему-то противостоять.