Vergiss mich

Это конец. "Конец" — эхом отдавалось в мыслях Рейхсканцлера, глухо ударяясь набатом безысходности о стенки черепной коробки. Он находился с единственным сыном, запертым в своём кабинете один на один, подбирая слова и складывая мысли, словно малыш кубики, что стремительно рассыпались в несвязные слова и фразы. Наконец собравшись, Нацистская Германия вздохнул, подходя к распахнутому навстрежь окну. — Что ж, полагаю, это конец. Младший лишь зябко поёжился от холодного тона, отрицательно мотнув головой. — Ты не можешь так говорить. Воодушевление — твой конёк, отец! Мы ведь сможем договориться, мы.. Ты говорил, что у меня талант, что я особенный, так значит я смогу- — Ты не особенный, Германия. Никто из нас. — Дитрих холодно глянул на сына, заводя руки, облачённые в накрахмаленную рубашку, за спину. — Суть нашего мира не в слепом стремлении к тому, чего мы, объективно, в силу разных причин, не сможем достичь. За потугами добиться того, для чего мы не были рождены, человеческие сущности тратят дни, месяц, годы своей жизни, а всё для чего? — В голосе мелькала сталь. — Ради признания? Славы? — Раздался хриплый, прерывистый смех на грани безумия. — Какая глупость. — Заключил Рейх, снисходительно ухмыляясь. — Как жаль, что понять это мне удалось лишь после феерического провала, который понёс за собой ужасающие последствия как для всего мира, так и для моей семьи. — Немец горько усмехнулся. Повернувшись к окну, Германия задумчиво сощурился, выдержав продолжительную паузу. — Запомни, сын, не каждый может стать великим художником, но великий художник может придти из ниоткуда. Подумай над этим. Хорошенько. В двери раздался отчаянный стук. Они уже здесь. Они пришли за ним, уже желают разорвать его глотку, вырвать сердце, располосовать и показать изуродованный труп на главной площади, раскинув шкуру на входе в злосчастный Рейхстаг. Рейх горько усмехнулся, положив ладонь на плечо сыну, после потрепав по волосам. — Будь разумным, Германия. Не повторяй моих ошибок, сын. После чего, развернувшись, не дав Людвигу вставить и слова, нацист выхватил из кобуры свой верный Маузер, плотно прижав дуло оружия к пульсирующей на виске венке. — Тебя ждёт светлая жизнь. Дай людям то, чего не смог дать я - уважение и признание. — Отец, постой, я ведь, без тебя, как же я- — Прости. — Внезапно молвил немец совсем тихо. — Прости меня и мою слабость, Германия. Ты всегда был достоин лучшего. В слепых попытках отдать любимому первенцу всё, что я мог я совсем забыл о том, как родитель обязан заботиться о своём ребенке, просто будучи рядом. Ладонь в холодной кожаной перчатке больно обожгла осторожным прикосновением горячую щёку Германии, мягко поглаживая. Не сдержавшись, младший немец прижал руку родителя своей ладонью, не желая отпускать. — Н-но ты.. всегда был лучшим, всегда, даже сейчас. Тебе не за что- — Поверь, есть за что извиняться, сын. Я виноват. Сильно виноват. И твоя доброта.. она всегда поражала меня. Ещё с твоего рождения я заметил этот яркий лучик света в тебе, в маленьком солнышке, жизнь которого я очернил и испортил. Неправильной, жестокой любовью. — Не правда! — Глаза наполнились влагой. — Ты винишь во всём себя, но разве власти не играют роли? Мы, воплощения - марионетки, красиво отыгрывающие свои прописанные роли на мировой арене, разыгрывая этот дурной спектакль на потеху народу! — И роль злодея выпала именно нашей нации в злосчастной рулетке действующих лиц. — Заключил Рейх, приподняв губы в горькой улыбке. — Ты не по годам умён, сын. Тебя ждёт великое будущее. Нацист отошёл от наследника, приложив указательный и средний пальцы к сердцу — их сакральный знак ещё с детства, который Германия трепетно хранил в памяти по сей день - знак расставания, предполагающий будущую встречу, зеркально повторив движение отца. — Я люблю тебя, сынок. Раздался громкий звук выстрела, заглушивший все окружающие звуки, сфокусировав всё внимание на падающем на пол, словно в замедленной съёмке, мертвом теле. Зрачки Людвига сузились, а из горла вырвался душераздирающий крик. Падая на колени рядом с ещё горячим телом, немец судорожно протянул трясущиеся в истерике руки к Рейху, приподнимая того и прижимаясь к широкой отцовской груди, зайдясь в громких рыданиях и всхлипах. Плечи тряслись, тело охватил болезненный тремор, а разум покинул бренную физическую оболочку, дав волю эмоциям. Пока разбитый Германия прижимал к губам костяшки сложенных воедино двух пальцев родителя, слёзно прося вернуться, сказать, что всё это глупый розыгрыш и это - неудачный спектакль и вот сейчас из-за стола выйдет живой, дышащей полной грудью, с хитрой, привычной лисьей улыбкой Дитрих, потрепав сына по макушке, кинув лишь короткое, но такое родное "глупыш", дубовые двери кабинета разлетелись в щепки, пропуская в помещение вооруженных солдат. Во главе стоял Советы, хмуро окинувший открывшуюся картину. В тот вечер Германию еле оттащили от мертвого тела, напичкав успокоительными и вколов несколько ампул снотворного. Пережитое навсегда клеймило молодой разум, не давая жить спокойно, дышать полной грудью, открыться кому-то, да просто поговорить с кем-то, перекинувшись чем-то большим, чем два слова стало невозможным. С каждым годом Людвиг всё больше и больше закрывался в защитной скорлупе, выстраивая вокруг себя спасительную стену одиночества и полной изоляции наедине со своим горем. Такая жизнь его устраивала, на что-то лучшее он и не рассчитывал, пока во снах не начал являться родитель, что лишь молча, скорбно смотрел на сына, так и не проронив ни слова за всё то время, пока приходил к несчастному Германии в царстве Морфея. В один из таких визитов, Дитрих всё же заговорил, прошептав что-то совсем не различимое, но такое важное тогда для самого Людвига. Подорвавшись с кровати, с невероятной свободой в душе, Германия глянул в ночное окно с радостной, счастливой улыбкой. Смеющийся, с сияющими в полутьме мягкими, молочного цвета крыльями за спиной, немец прищурился, рассматривая ночной город с небывалой лёгкостью, желая обнять весь окружающий мир. Он наконец освободился от веса произошедшего, он наконец смог пережить и оставить прошлое в прошлом, даже не заметив стоящий за спиной печально улыбающийся, еле заметный силуэт родителя, по прежнему строгий, но ласково поглаживающий сына по спине, от чего Германии вдруг стало теплее и уютнее. Он смог отпустить. На следующий же день немец удивил всех своей несвойственной активностью и лучезарностью, и даже оглядывающиеся и перешёптывающиеся страны его не смущали. В конце дня, когда пришло время отдавать рапорты и отчётности, а все воплощения собрались в одном большом зале, Франция, что сидел ближе всего к сияющему от радости Германии, мягко поинтересовался. — Друг мой, сегодня вы необычайно легки и радостны. Вас.. не гложет более прошлое? Германия лишь непонимающе улыбнулся, переводя наивный взгляд на Франциска. — О чём вы, коллега? — Ну как же.. ваше подавленное состояние, замкнутость, скрытность, ваше лечение в конце концов? Весь зал оторопел, после того, как Людвиг сдвинул брови домиком. — О каком лечении речь? Это какая-то шутка? Тут не выдержал Союз, поднявшийся и глянувший на Германию исподлобья. — После собрания, будь добр, подойди ко мне. Кивнув, немец продолжил вечерний отчёт как ни в чём ни бывало, активно перебирая бумаги и принимая рапорты от своих коллег. Лишь после окончания собрания, когда все страны покинули огромный и такой пустой теперь зал, Германия, как и обещал, подошёл к задумчиво опирающемуся на сложенные ладони Союзу, мягко улыбаясь. — Вы хотели встречи, и- — Скажи честно. — Перебил Александр, глядя единственным глазом в окно. — К чему был весь этот спектакль? Людвиг непонимающе завис, на что русский лишь замученно цыкнул, поджигая только что выуженную из портсигара самокрутку, дымя прямо в зале собраний. — Твой этот довольный видок. — Уточнил Союз, выдыхая сизый дым в сторону. — Пытаешься создать видимость того, что всё нормально после случившегося? — Случившегося? — Германия. — Вскипел русский, сжимая закрученный в бумажёнку табак в зубах. — Не строй из себя дурачка, твоему отцу это не понравилось бы. — Выплюнул славянин. — Честно говоря, складывается такое впечатление, будто ты издеваешься. Ввиду твоего тогдашнего состояния, я никогда не поверю, что ты так быстро отпустил смерть Третьего Рейха. Вот только невинный, совсем уж открытый и не таящий в себе и доли лукавства ответ, полученный от Людвига заставил Александра резко поперхнуться пеплом от сигареты, зайдясь в хриплом шокированном кашле. — Кто такой Третий Рейх?