Ах да, кресло!..

      Питер словно взбесился. Куда вас всех несёт, человеки? Ах да, Новый год скоро. Впрочем, такая толчея — тоже своего рода маскировка, — думал Виктор, натягивая пидорку Юри поглубже на глаза. Хорошо, что в сумке валялась, иначе затрахали бы автографами — Чемпионат России закончился буквально на днях и светлый облик победителя ещё маячил в новостях. К тому же, люди в приподнятом настроении, всем хочется праздника, а Виктор совершенно не хотел насиловать себя притворным энтузиазмом, если вдруг найдётся особо глазастый фанат.       И кой чёрт понёс его в метро? Мог бы вполне на такси доехать. Ах да, машинально заскочил, а опомнился только на эскалаторе — и всё, поздняк метаться, как говорит Плисецкий. Привычка. Они с Юри постоянно так домой возвращаются — японец обожает бездонное питерское метро, бесконечные эскалаторы, утягивающие в самое нутро земли, радуется каждый раз, как ребёнок. Чудо в перьях. Только сейчас Юри с ним нет. Пусто. Непривычно. Холодно и тягостно, будто где-то в черепной коробке радость отключили за ненадобностью.       Ладно, перетопчемся, навалилось просто — отходняк после чемпионата, день рождения этот... Ах, да — у него сегодня, мать вашу, день рождения! От этой мысли стало как-то ещё гаже. Любовь его сонноглазая с утра позвонила, что-то там пробормотала поздравляю-желаю... вот, собственно и всё. Ну, ещё Плисецкий добавил что-то там про старпёров и песок "по всей хате"... И на тренировке пара человек поздравила. Не юбилей, конечно, но в конце-то концов.       Никифоров определённо начинал злиться. В первую очередь сам на себя — что он, как капризное дитя, обидки какие-то детсадовские. Соберись, тряпка! Однако, очередной тяжёлый вздох лёг облачком между НЕ и ПРИСЛОНЯТЬСЯ. Прислониться бы сейчас... Кое к кому.       Юри... Вчера стоял на своём золотом пьедестале в национальном. Сейчас его наверняка насилуют японские СМИ, а потом семейство Кацуки будет неделю квасить, не забывая продавать воду из онсэна, где нежил своё бесценное тело их чемпион. У Юри свой праздник, а ты Витя, как-то так, как-нибудь сам... Ведь с днём рождения самого Юри получилось ужасно неловко — тренер непременно хотел подарить своей пассии новый шикарный костюм (японец за год сильно похудел), а пассия капризничала и артачилась. Перемерив половину приличных магазинов, оба психанули и Юри остался без подарка. Естественно, тортик со свечками у него был, но... сами понимаете.       Подходя к дому, Виктор в смешанных чувствах забыл даже на окна посмотреть. Консьержка тоже вела себя обычно. Если бы к Никифорову завалилась толпа народу в его отсутствие, Эльза Эдуардовна непременно ему сказала. А если бы её попросили не говорить ради именинника, выражение лица всё равно бы выдало. Однако, сердечко-то потряхивает, а, Витя?.. Как ребёнок, честное слово. Успокойся, нет там никого. Может, Юрио со своим Бекой и Мила с тортиком.       Открывая дверь, Виктор усмехался самому себе — ладошки вспотели, в горле пересохло. Дитё-дитём, божечки... В прихожей темно. Квартира тёмная. Виктор только глаза закатил досадливо, когда мозг на аркане любопытства потащил его в гостиную — ну пойдём, посмотрим! Вдруг дверь откроешь, а там хлопушки и крики — СЮРРРРПРИИИИИЗ!!! Ребята улыбающиеся... И вдруг, ну вдруг!.. Звенящий смехом, счастливый Юри, очками блестит... И глазками...       Пустота.       Тихая гостиная знакомо наложилась на сетчатку неподвижными силуэтами. Сердце бухнуло и больно заныло. Ой, дурак. Виктор, уймись уже... Может, на телефон что пришло? Мол, ждём в кафешке, где ты болтаешься?       Ничего.       Аж слёзки навернулись — божечки, расчувствовался, валенок старый.       Резко садануло в грудь — уйти куда глаза глядят, засесть в баре и надраться. Ах да, и телефон выключить. Пусть поищут. Побегают. М-да, Никифоров. От детского сада до малолетней тупой пизды дорос. Ну, прогресс. Там, глядишь, начнёшь воспринимать жизнь как взрослый человек. Пора бы, да, Витя? Сколько, говоришь, годочков-то тебе?..       Дверь в спальню была чуть приоткрыта. Буквально сантиметров на десять. Странно. Виктор толкнул её, включая приглушённый свет, и тут в его светлую голову снизошли одновременно две мысли: где, собственно, Маккачин и...       ...что ЭТО за хрень?!       Прямо напротив двери стояло чужое кресло и в нём кто-то сидел!       Долгих пять секунд Виктор тупил по-страшному, замерев и открыв рот. Затем мозг всё же приступил к своим прямым обязанностям и с трудом узнал в предмете мебели то самое кресло, в котором он в молодости (ха-ха, молодости, ага) снимался в образе для знаменитого плаката. А в сидящем незнакомце... свою блудную пассию?! Юри?! Голова-то работать, вроде, начала... Но рот открылся ещё шире, а обмякшему телу пришлось привалиться к косяку.       Первый импульс — броситься (скучаю-божечки-приехал), почему-то не достиг нужных отделов мозга. Человек, сидевший в кресле, вроде бы обладал обликом его роднули, но... Хм... Но...       — Виктор. Вот и ты. — обронил человек в кресле. Негромко, томно, с эдакой аристократической ленцой.       Голос. Что с голосом — привычным, мягким, так мило неуверенно-детским?       Будто не ждал тут в кромешной темноте, а наоборот, без конца докучающий его высокородию Виктор был наконец допущен, в качестве одолжения, пред сиятельные очи.       А очи-то какие! Несомненно, эрос mod, но что-то ещё. Не та влекущая жажда, пожирающая заживо, которой невозможно противостоять и остаётся лишь отдаваться безоговорочно, молясь выдержать жаркий неистовый напор.       Тут же было нечто другое — чуть пресыщенная, снисходительная благосклонность, отточенная холодность, но в якобы равнодушно прикрытых очах — раскалённые угли, опасно отсвечивающие красным.       Поза. Расслабленная и напряженная одновременно. Благородная, породистая осанка с капелькой пикантной небрежности.       Костюм! Новый костюм невообразимо шикарен, он какого-то неуловимого господитыбожемой тёмного цвета, вызывающего в горле Виктора восторженные спазмы. Белоснежная рубашка и элегантный галстук. Перчатки — нет, вы видели это?! Тонкие чёрные кожаные перчатки, туго облепляющие небольшие кисти, делая их ещё более хрупкими.       Причёска — волосы профессионально уложены, а не просто закинуты назад пятернёй и лачко́м-лачко́м. Ах да, маска, кажется, я вас знаю! Не тот ли вы Принц, которого поклялся вылепить Виктор из скромной пухленькой свинки?.. Нет, не тот самый. Свой собственный. Эрос которого вот сейчас, в эту секунду, УЖЕ опережает самого Виктора — тренера и творца.       Глупое сердце и так готово разорваться, но и этого Его Высочеству мало. В довершение ко всему, благородное создание сидит босиком. БОСИКОМ, мать вашу! Это же прямое покушение на убийство, да ещё с особой жестокостью. Причём жертвы, находящейся в заведомо беспомощном состоянии.       Узкие точёные ступни со всеми своими беззастенчиво обнажёнными ссадинами, ранками, синяками — прямо по живому...       Юри элегантным неуловимым жестом велит подойти. Виктор делает пару шагов и опускается на колени перед Его Высочеством, безраздельным властителем всея его души. Тонкая усмешка Юри лезвием полоснула по сердцу раз, другой. Густые, тяжёлые капли крови сочатся вниз, к паху, где их слизывает хищным язычком, питая себя, набирающее силу вожделение.       Вместо вялой руки Виктору была милостиво протянута выгнутая коромыслицем ступня — всё как он любит. Никифоров невесомо принял ступню пальцами, прикоснулся губами к напряжённому подъёму.       — Мой принц!..       Ну Юри, ты серьёзно думаешь, что я остановлюсь?       Однако, ножка ловко вывернулась, упёрлась в грудь, слегка отодвигая задохнувшегося поклонника... И тут же большим пальцем воткнулась снизу в подбородок, вынуждая задрать голову, чтобы смотреть прямо в глаза, обжигаясь о внезапно вспыхнувшие угли.       Убедившись, что воздыхатель покорно замер, большой палец ноги скользнул вверх, по подбородку, нажал на нижнюю губу, слегка её оттопырив и погладил с нажимом — явный намёк на тот первый раз, когда Виктор прикосновением пальца будил эрос совершенно невинного Кацуки. О-о-о! Как изыскано. Вот только Виктор отнюдь не невинен. Почувствуй-ка разницу... Кончик языка выскользнул наружу и чувственно обвёл ноготь большого пальца, совершенно однозначно имитируя любимую ласку — медленно водить языком по самому краешку крайней плоти, постепенно стягивая её с головки члена Юри.       Льдистый взгляд, надеясь наверняка посеять смятение, уколол лицо возлюбленного. Полыхнувшие угли мгновенно свели на нет эту скромную попытку, и вместо робкого японца Никифоров сам потёк, как гимназисточка. Чувствуя полную потерю контроля, Виктор отводит глаза, уворачиваясь, чтобы немного прийти в себя. Не тут-то было! Ловкая ножка снова хватает двумя подвижными пальчиками отведённый в сторону подбородок и довольно резко разворачивает оторопелое лицо обратно, к тонкой, как бритва, усмешке.       — Ложись на кровать, Виктор. — так же тягуче молвит Принц, чуть заметно мотнув головой.       От этой фразы у Никифорова чуть не останавливается сердце. Да что с тобой? Это же Юри, любимка твой, вы же трахаетесь как не в себя уже полгода как? Однако, в эту секунду Виктор понятия не имеет, что будет дальше. Его отсылают в койку, как потаскуху. От этого крыша едет так, что в глазах марь, но ослушаться — смерти подобно.       И Виктор покорно идёт "в койку", вернее, в свою собственную шикарную итальянскую кровать, при взгляде на которую Юри в первые дни чуть в обморок не падал от смущения. Теперь же, насмешливо наблюдая, как его "каприз на эту ночь" устраивается на ложе, рассеянно трогает пальцем в кожаной перчатке свой круглый подбородок.       Наконец, Принц одним отточенным движением вынимает своё благородное тело из кресла, направляется к кровати. Божечки, костюм ИДЕАЛЕН! Понятно, почему Юри не захотел ничего другого — ЭТОТ просто совершенен, шит на заказ явно мастером, который из горбатого крокодила способен сделать Аполлона, а уж из такой конфетки, как миленький японский фигурист... Раняще хрупкий, одновременно мужественный, строгий и изысканный. Опасный. Искушённый.       Чёртова кукла!..       Виктор пытался сохранять расслабленно-фривольный вид, да только получалось из рук вон плохо. Настолько его штырит сейчас, до сбитого дыхания и густой жаркой дымки в голове.       Фигура приближается томительно медленно, бесцеремонно и насмешливо разглядывая свою жертву с головы до ног. Принц не спешит — он никогда не торопится. Пусть жаждет и захлёбывается восторгом тот, кому сейчас будет снисходительно дарована высочайшая милость Его Высочества.       Неуловимым движением балерины вскидывает босую ногу и тут же замирает сверху, ловко оседлав бёдра сегодняшнего любовника. Жарит раскалённым взглядом из-под ресниц. Тянется к своему галстуку, привычными размеренными движениями распутывает узел и медленно протаскивает податливую ткань сквозь чёрный кулак. О! Виктор ловит намёк прямо в воздухе и тянет расслабленные кисти Принцу. Юри благосклонно окидывает взглядом изящные длинные пальцы, чуть касается их перчатками, едва уловимо поглаживая... и безжалостно скручивает широким концом галстука. Вытягивает руки жертвы за ткань вверх, прикусывает оттопыренный мизинчик и тащит к спинке кровати, фиксируя там. Разумеется, и узел не до боли тугой, и фиксация так себе — Никифоров может в любой момент выпутаться. Но, конечно, не посмеет — таковы правила.       Виктор давно перестал что-то из себя строить и только впивается в своего повелителя ярким взглядом, тяжело дыша. Самая страшная пытка для такого конченого кинестета, как Виктор — не трогать руками. Это визуал Алтын может пялиться на Плисецкого часами, ему этого достаточно. А Виктору жизненно необходимо касаться, тискать, мять, кусать, целоваться до потери пульса и получать в ответ то же самое. Что же ты задумал сотворить со мной, Юри?       Сочные губы ныряют к лицу, останавливаются в паре сантиметров, обдавая горячим парким дыханием. Виктору становится физически больно от желания — как же давно они не целовались, как же трудно было справляться с этой зависимостью. Сейчас его рот пульсирует, в языке покалывает от предвкушения... Пальчики в чёрной остро пахнущей коже мягко сжимают нижнюю губу Виктора, слегка перекатывая.       — Не разочаруй меня, Виктор. — Голос мягко вибрирует, пробирая аж до костного мозга. Именинник приоткрывает рот, готовясь принять ловкий горячий язычок.       Однако, Юри тут же выпрямляется, вынуждая беспомощного любовника застонать от напрасных надежд...       Глядя высокомерно на эти страдания, Его Высочество небрежно скидывает свой опупенный пиджак, пуговичка за пуговичкой расстёгивает рубашку Виктора. Резко распахивает её на груди, и, чуть прикусив губу, благосклонно оглядывает гладкое белоснежное тело. Едва касаясь кончиками пальцев в перчатках, водит по коже, намеренно задевая чувствительные приподнявшиеся соски. Тело под ним вздрагивает, подаётся вверх за лаской. Но жестокие пальцы уже спускаются ниже, позвякивая ремнём и молнией.       Юри приподнимается, захватывает пояс брюк, ждёт, пока Виктор выгнет бёдра, и одним рывком стягивает всё вместе с бельём к коленям. Налившийся член шмякается на живот. Японец выуживает из кармана глянцевый квадратик презерватива, небрежно раскатывает невесомую резиночку по каменной плоти. Достаёт презерватив безумного неонового цвета для себя и до поры до времени зажимает его зубами. Усмехаясь, садится сверху и едва двигая бёдрами по кругу, массирует любовника, пока расстёгивает свои брюки.       Итак, последняя часть умопомрачительного костюма отброшена, и Его Высочество остаётся лишь в наглухо застёгнутой рубашке, коварно скрывающей августейший член... И в перчатках. Руки в чёрной коже оглаживают одна другую и вдруг выхватывают откуда-то из-под покрывала флакон со смазкой.       Виктор завороженно следит за медлительными движениями: смазка с высоты тягуче хлюпает прямо на вытянутые чёрные пальцы.       Засим сиятельный Принц грациозно разворачивается на бёдрах любовника, приподнимается, задирает рубашку на талию. Великолепная гладкая попка совершенно бесстыже выпячивает сокровенное — небольшую дырочку с тёмными выпуклыми краешками, по которой Никифоров так давно с ума сходит. Юри прогибается в спине, вытягивая руки назад. Одна перчатка обхватывает и тянет в сторону кругленькую ягодицу, а вторая... растопырив пальцы соскальзывает вниз по позвоночнику, где средний и безымянный пальцы медленно и чувственно проникают внутрь, оставляя рокерскую "козу" на виду. Виктора словно плетью выстёгивает, когда пальчики в чёрной коже, глянцево поблёскивающей от смазки, исчезают внутри тугого мышечного колечка.       Юри начинает себя растягивать. Прямо в, мать вашу, перчатках. Обычно в их паре этим делом занимается Виктор — маленький японец обожает чувствовать в себе прохладные длинные пальцы. Такие умелые, ловкие... А сейчас, ну что вот он творит такое?! Сначала одной рукой, потом присоединяется и вторая, растягивая, растаскивая тугое колечко в разные стороны. При этом двигается туда-сюда над лежащим на животе членом, как бы скользя вдоль ствола, невзначай поглаживая его мягкими горячими яичками. Голова Виктора разрывается — бедный мозг пытается выжать всё возможное из неразвитых рецепторов зрительных нервов, раз уж другие каналы восприятия безжалостно перекрыты. Насилует все эти палочки и колбочки, извлекая из своих страданий какое-то новое, слегка извращённое удовольствие. Смотреть, как чёрные блестящие смазкой пальцы в разных комбинациях трахают его Принца... Смотреть во все глаза... Смотреть, смотреть...       Наконец, одна рука подныривает под попку, нащупывает член Виктора и оглаживает, выпрямляя вертикально. Два пальца в монаршей заднице с усилием растягиваются ножничками в разные стороны, приоткрывая тёмную пещерку. К этой влекущей дырочке прислоняется блестящая крупная головка в мутной обёртке резинки. Офигевая совершенно, Виктор следит, как его головка медленно проникает в гостеприимно приоткрытую пещерку.       И тут, как занавес, на всё это великолепие сверзается край рубашки, закрывая самое интересное. Никифоров воет, как от боли — как же жестоко с ним поступают! Юри медленно насаживается до основания, их яички мягко соприкасаются в самом низу. Ни черта не видно, когда гибкое тело в белоснежной рубашке начинает скользить вверх-вниз на его члене, с лёгким звуковым сопровождением еле слышных стонов и свистящих вдохов.       Юри всё же проявляет милосердие — руки в чёрной коже активно включаются в процесс, оглаживая мягко двигающиеся бёдра, задевая край рубашки и чуть обнажая тело то тут, то там. От мелькнувшей на секунду картинки собственного ствола, исчезающего в блеснувшей дырочке, Виктора опять выстёгивает и он вскрикивает мучительно. Кто бы знал, что вот такое утаивание заводит гораздо, гораздо сильнее, чем бесстыжая демонстрация.       Вдруг Его Высочество ловко, не вставая с члена, разворачивается лицом к ошалелым льдистым глазам и снова насмешливо-понимающе усмехается — мол, обомлел? какие же вы все слабые и не стойкие... И опять задвигался в темпе.       Маящийся без дела неоновый член Юри нашёл таки лазейку, высунувшись в щёлочку под последней расстёгнутой пуговицей. Это так сногсшибающе эротично, что Никифоров стонет протяжно, не в силах вынести рвущие сердце противоречивые ощущения.       Однако, милый Принц возбуждается всё сильнее — постепенно, жест за жестом, отдаётся во власть своему новому особому Эросу. Самозабвенно трахается на всю длину, подкручивая бёдра, чтобы проникновение было ещё плотнее, ещё туже. Черные перчатки, как самостоятельные участники разврата, рыскают по телу, безжалостно скрытому белоснежной тканью... Юри постанывает нетерпеливо, словно не понимая, как же преодолеть это препятствие и вызвать облегчение.       Превозмогая себя, Его Высочество натужно тянет полы рубашки в разные стороны... Кнопочки с характерным треском разлепляют свои крепкие объятья, обнажая вожделеющую ласки кожу. (Парочке давно пришлось перейти на этот вариант застёжки — Юри замаялся каждый раз после особо бурных прелюдий пришивать пуговицы обратно, да и не всегда они находятся полным комплектом.)       Прошёлся с нажимом перчатками по благородному, матово светящемуся в полутьме телу, от тонких подвздошных косточек до самой шеи, выгнулся упруго, простонал что-то неразборчиво... Что-то странное начало твориться с Виктором, жадно вглядывающимся в чувственные движения пальцев в чёрной поскрипывающей коже. Где-то на периферии ощущений горько-сладко царапало, будто это его ладони так беззастенчиво скользят по любимому телу, не пропуская ни одной впадинки, ни одного бугорка...       Когда-то Никифоров читал об одном эксперименте — подопытному закрывали перегородкой руку и выводили на экран "её" изображение. На самом деле на экране была чужая рука, вернее, имитация человеческой руки. Человек мог шевелить пальцами, сжимать кулак и производить нехитрые движения — рука на экране всё повторяла. Со временем, человек настолько свыкался с этим образом, что когда ненастоящую руку щекотали пёрышком — кожа испытуемого чувствовала прикосновения. А когда в руку на экране со всей дури втыкали нож — бедный подопытный вопил, как потерпевший и чувствовал сильнейшую боль.       Вот и сейчас Виктор, осознавая, что его руки связаны где-то над головой, тем не менее фантомно чувствует горячую гладкую кожу Юри прямо через перчатки и расстояние. Опытный и сладострастный, повидавший и испытавший в сексе много чего, Никифоров мог бы поспорить даже на деньги, что в его собственной постели, без использования игрушек и других приспособлений, без причинения боли и, чёрт возьми, в СОВЕРШЕННО обычной позе (детское связывание галстуком, разумеется, вообще не в счёт) — ничего нового ему уже не постичь. Но это было минут (сколько там?) назад. А теперь... Он ошеломлён этими ослепительными ощущениями, теряется и не понимает, за какую эмоцию хвататься — как подросток, которому в первый раз умело делают минет.       Как под гипнозом сознание Виктора расщепляется и этот двойной/тройной набор ощущений захлёстывает, топит, разрывает... Он не в состоянии переварить и перечувствовать их все, поэтому просто валится в эту вакханалию без разбору, упиваясь троекратной дозой экстаза.       Юри, скорее всего, чувствует то же самое, воображая на себе руки Виктора. Его ладное тело выгибается назад, запрокидывая голову, ненасытные пальцы в чёрном тянутся к соскам. Виктору снизу отчётливо виден их рельеф на фоне белого потолка — две остроконечные тёмные вершинки, вздымающиеся в такт сбитому дыханию. Вот, чёрные узкие пальцы тянутся к соску — сминая, поглаживая, вдавливая — и вдруг оттягивают тонкую податливую кожицу вверх на безумную пару сантиметров, отпускают и вершинка, подрагивая, медленно начинает принимать первоначальную форму.       Виктор никогда не разглядывал все эти тонкости и подробности — некогда было в угаре страсти. Сколько же он упустил, оказывается, и сколько им предстоит ещё интересного открыть друг в друге и в самих себе...       Принц протяжно, с надрывом стонет и выпрямляется. Его потерянный взгляд вновь фокусируется на любовнике. Юри бросает тело вперёд, упираясь выпрямленными руками по бокам головы Никифорова, нависает сверху, прожигая насквозь полыхающим взглядом из-под чёрных ресниц.       Вдохи, лёгкие стоны теперь обращены только к Виктору, как и жадные глаза, пожирающие на лету любую крохотную эмоцию, дрожь губ, изумлённый изгиб бровей, острый блеск расширенных в экстазе зрачков. Юри замирает, вглядываясь в жертву, двигая только бёдрами — лениво, протяжно, пытая неторопливостью.       Не выдерживая эту сладкую мýку, Виктор начинает сам, вскидывая бёдра, вгонять себя в истязателя, выбивая из того стоны прямо в лицо. Резче, ещё резче, до самого основания, до шлепочков. Юри перехватился руками за спинку кровати и держит мощные толчки жёстко, чтобы не подаваться вперёд по инерции. Раскалённый алчный взгляд поплыл, стоны становятся рваными, сумбурными — Виктор снова чувствует свою власть над этим гибким телом, как награду за терпение.       Юри закатывает глаза, рычит, мотает головой — пытается скинуть чужую волю, которая невзначай свергает правление Его Высочества. Но шанс упущен, его тренер наслаждается превосходством, вытрахивая из Юри такие стоны, что кожа исходит пьяными мурашками, а сам факт того, что маленький японец сопротивляется до конца — штырит ещё больше.       Толчки становятся нестерпимо частыми и резкими, Юри кусает губы, напряженно запрокидывает подбородок, ярким блестящим язычком слизывает капельки пота над верхней губой; затем начинает крупно вздрагивать, сжимая Виктора внутри, мучительно зажмуривается и вопит, срываясь на тонкий девчачий визг; каждая мышца судорожно, до боли, стискивается; тело хрустко выгибается мостиком и обессиленно падает на тело любовника. Виктор, тут же выпутываясь из злополучного галстука, заваливает податливое тело, подминает под себя и вбивается в еле дышащего Юри не соображая ничего, со всей дури, пока не кончает исступлённо, почти теряя сознание.       Виктор первым приходит в себя, подтаскивает привычно хихикающую пассию ближе, прижимает изо всех оставшихся сил, целует наконец, НАКОНЕЦ, дорвавшись до любимых горячих губ.       Нежность накатывает тяжёлой волной, почему-то до боли сжимая сердце, мешая дышать. Мой. Какой же ты весь мой... Внутри, снаружи, даже в голове. Начиная от самой первой детской влюблённости, до подростковых фантазий — моё имя шептали твои губы, когда руки, в первый раз испачканные горячим, сжимали дёргающийся член — "Виктор!... Виктор...". Эта влажная кожа не знала ничьих прикосновений, кроме моих. И слава боженьке. Виктор не простил бы мирозданию ничего другого. Только я в тебе, в твоей голове, на твоём теле — только так я могу хоть как-то дышать, и больно всего самую капельку.       — Витя, я скучал... — опять чёртовым лезвием прямо по сердцу.       — Родной мой, а я как скучал, как же ты взял и всё бросил?       — Я не смог не ехать. Офигел? — божечки, нахватался всякого от заразы Плисецкого... И выдаёт периодически с милым видом. — Виктор, нас все ждут в баре. Поездили? Мне выдали всего два часа для тебя. Маккачина и котика взял Юрио. Он завтра у Отабека. Ночью можно делать что захотел, но сейчас ездить.       Японец очень старательно говорит по-русски, хоть и не всегда правильно. От чего Виктор каждый раз приходит в полный восторг. Говорить по-японски Юри тренеру не разрешает категорически — затыкает уши и делает вид, что плачет.       — Ну, я даже не знаю, Юри... Что скажешь, если я тебя галстуком привяжу, м? И продолжим?..       Брови задрались, в ореховых глазах испуг:       — Виктор, будет нехорошо! Нас ждут! — ах ты ж глупындель, до сих пор юмор нам не удаётся.       — Шучу, родной. Поедем, конечно. Чтоб они провалились все... — сказал Виктор и улыбнулся. Японец понял, что про провалились тоже шутка и захихикал. Милую улыбку Юри можно целовать бесконечно, греясь под влюблённым благоговеющим взглядом.       — Люблю тебя...       Юри как всегда отводит глаза, кривит губы — всё ещё не верит Виктору. Это больно, это ранит. Но ничего, впереди целая жизнь — чтобы поверил, принял, заявил единоличное право собственности на любовь своего кумира.       — Виктор, тебе понравилось подарок?.. — родные ореховые глаза посмотрели с восторженной надеждой.       — Ох, Юри, это настолько потрясающе, что я никак в себя не приду, на миллиард баллов из ста! Я в полном аху... ах, как ошеломлён, просто чума...       Юри довольно хихикает, счастливо улыбается и начинает путано рассказывать, как он разыскивал похожее кресло, потому что "то самое" ему продавать отказались; и как далеко его пришлось доставлять, а накануне что-то перепутали и сюрприз чуть не накрылся...       — Ах да, радость моя, кресло... просто обалденное!