Наказание

      Наказание –это самое страшное в его жизни. Его, мальчика — альбиноса, никогда не били, не ставили в угол, не ругали. Всегда получал его младший брат, чтобы не случилось. Так уж сложилось в их семье. Но сегодня все наоборот. Сегодня будут наказывать его. Того, кто никогда не получал от родителей за маленькую пакость, кто всегда оставался в плюсе. А кто будет его наказывать? Брат… Тот, кому надоело терпеть чужую боль и унижение, надоело брать и нести в себе эту несправедливость, кому уже это все не в тягость. Это месть. Самая настоящая месть. Пора ему играть. Пришла наконец-то его очередь, да и судьба удачно ему повернулась. Это наконец-то случиться.              Он лежал на бархатном красном покрывале, которое мягко щекотала его оголенную бледную кожу, возбуждала и согревала. Всем телом он ощущал некую тревожность, которая нависла в комнате, но он мог только предполагать. Он не мог ни видеть, ни двигаться. Его в прямом смысле привязали к кровати. Вернее, перевязали руки плотной красной верёвкой, перекинув её через металлические прутья изголовья кровати. А затем, а может ранее, наделили чёрную повязку.              Альбинос жадно глотал воздух, дергая руками, пытаясь освободиться от своих «оков», пытаясь что-то сделать, но только елозил тонкими стройными ногами по бархату, что скользил под ним. А потом оно сладко постанывал, прогибаясь в спине дугой. Что-то вибрировало внутри его, заставляя мальчишку раскраснеться, а по телу пробежала дрожь, вперемешку с потом. Сердце бешено начинало колотиться, только он все пытался освободиться.              Но в конце он так и сдался, не выдержав сильного напора мощности. Он сильнее только задергал ногами, покусывая губы. Волосы давно намокли, превратившись в грубые бело-серые сальные пряди, путаясь в небольшие клубочки. А вот и первая струя, которая брызнула прямо ему на впалый животик, пачкая рядом ткань. А затем…              Зачем раздается довольный смешок, который отразили стены комнаты, пропитывая звонкий голос младшего Куроми, запоминая его.              — Все же, как же смехотворно наблюдать за тобой, мой старший братец. Ты сейчас похож на невинную девочку, которую собираются изнасиловать. Хотя, ты, наверное, уже понял, почему ты здесь, братец.              Фай нервно взглядывает слюну.              — Это был наш уговор, брат. Проигрыш — наказание, моё возмездие за все года. Я так этого ждал. И вот наконец-то это случилось. А ты… — парень с лавандовыми волосами снова начал смеяться.              — Ты никогда не изменишься, Хартц! Я обещаю тебе, что ты получишь у меня! — Фай сам уже не верит в свои слова. Он сам согласился на этот контракт, уверяя, что пожалеет именно младший брат, но все сложилось как раз в его пользу, будто он все специально построил. Но он сам продал свое тело на растерзание младшему брату и теперь получает это. Хартц лишь выполняет свою часть сделки.              — Я шестнадцать лет получал из-за тебя! Все, чтобы ты не делал, всегда доставалась именно мне! Теперь твоя очередь получать!              Холодное лезвие соскользнуло по оголенному торсу, оставляя вдоль небольшой тонкой ранки, из которой сочилась бордовая кровь, обжигающая своим теплом оголённый участок кожи. Фай же, всхлипывая и чуть приподнимаясь, пытается оттолкнуть от себя брата, не подпустить. Но потом он чувствует, как ног коснулось снова что-то холодное, что немного щекотало кожу. Это что-то было красной веревкой, которую Хартц использовал, чтобы привязать руки брата к изголовью кровати. А комната, в которой они находились, была родительской спальней, которую младший давно приберёг для брата.              Младший Куроми развел ноги старшего и перевязал их верёвкой, привязывая с каждой стороны к небольшим столбикам — бортикам, выполненным из такого же металла. Фай в последний раз полной грудью глотает воздух, а потом шумно выдыхает, будто захлебываясь чем-то.              Хартц удобнее устраивается между ног старшего брата, нависая над оголенным телом и ехидно улыбаясь. Он не просто так затеял эту игру и намерен довести её до конца. Фай ощущает, снова и снова, как новые раны появлялись на его теле. Альбинос вскрикивал, дергая руками и ногами, а Хартц продолжал издеваться над телом брата, хихикая. Он будто что-то пытался вырисовать на его теле, оставить пометены такие, который Фай запомнит на всю жизнь, но про это будет знать только он и младший брат.              — Тише ты, а то нас может услышать Эвел (Ивел), хоть я его и предупредил, чтоб он не заходил сегодня в эту часть особняка, — парень с лавандовыми волосами приложил указательный палец на розовые припухшие губки брата, а затем лизнул своим длинным языком ранку на коже, слизывая кровь.              — Хороший мальчик, — Хартц, словно добивался послушания брата, пусть и зная, что Фай будет сопротивляться до последнего.              Зачем он осторожно касается губами чужой ротик и впивается в него страстным поцелуем, покусывая кожу на губах. Фай сладко постанывает в ответ, протягивая губы брата глубже, засасывая их, а потом чу-чуть прикусывая. Хартц не медлит и навалится всем телом на брата, плотнее прижимая к кровати. А затем углубляет поцелуй, посасывая кожу на бледных губах.              Но через какое-то время им приходится оборвать поцелуй из-за нехватки воздуха, но младший спускается вниз, по тонкой шее, оставляя красные огненные поцелуи. Спускался по ключице, сжимая руками, обхваченное, горло, давя на кадык. Спускается все ниже и ниже, оставляя засосы, жадно меча кожу, будто он дикий зверь, поймавший добычу за сотню лет, и теперь он хочет растянуть это наслаждение, издеваясь над своей жертвой.              Фай же рывками пытался глотать воздух. Сил сопротивляться уже не было, но и уступить брату он не мог. Но что он, связанный по рукам и ногам, может сделать?              Хартц водил языком около паха, дразня и больше возбуждая брата, наслаждался соком своей добычи. Пот стекал прямо к нему, и так и просился попробовать его на вкус. Младший же не останавливался, продолжая снова и снова, дразнил брата, водя языком у основания пульсирующей плоти. Фай был на пределе. Последний вздох и ему хотелось вновь вскрикнуть, изливаясь себе на живот. Но его опередили и заткнули ему рот чем-то твердым и круглым, перекидывая через голову. От этой новой игрушки с ротика Фая потекла слюна, а он продолжал пытаться дышать, пусть и выходило с большим трудом.              Младший Куроми грубо выбирает в себя пульсирующий орган и начинает посасывать, полизывая языком, пробуя на вкус. Он то вытаскивает его полностью и снова грубо вбирает, посасывая и полизывая вдоль всего члена, то чу-чуть выпускает, дает Фаю вздохнуть, но потом снова вбирал до основания и сладко посасывал. Старший же постанывал через кляп, с которого стекали слюни на щёки и бархат. И продолжалось это, пока старший не кончит, иначе Хартц будет сильнее и грубее сосать, чтоб Фай наконец-то понял, что он связался не с тем человеком.              — УУУ! — стонет Фай, вновь прогибаясь в спине, вытягиваясь дугой вдоль позвоночника, будто кошка, а затем, с громким рыком кончает, изливаясь в рот младшего. Тот выпускает член и сглатывает слюну, облизывая языком.              — А ты довольно вкусный ~, — ехидно ухмыляется Хартц, посматривая на брата. А в ответ только тихий рык. Грудь Фай то поднимается, то отпускалась. Он жадно глотал через нос воздух, а потом его выдыхал, как пар. Сердце бешено колотилось.              «Это ещё не конец», — проговорил про себя парень с лавандными волосами, вырывая из колечка мышц, отбирая игрушку, вибратор. Теперь он уже ни к чему. Фай должен был привыкнуть к постороннему предмету в его теле, пока Хартц наблюдал за ним со стороны. А он лежит тут уже не первый час.              Дикому зверю надоело терпеть, надоело тянуть и медленно терзать, ему захотелось быстро и резко, ведь ещё он успеет испробовать всё, что только в голову взбредет. Ведь впереди целый месяц мучений и боли, где страдать будет Фай, а Хартц наказывать.              Хартц приподнимает ноги брата над собой, и входит, в пульсирующее от боли, от неприятных ощущений, колечко мышц. Входит сразу на всю длину, от чего альбинос жмётся, щуриться и вскрикивает, а повязка намокает от слёз, что пробились у него. Это первый раз, когда Хартц видит, что Фай плачет, но больше от того, что в него резко вошли и это ответная реакция организма.              Внутри все сжимается, пульсирует. Нутро пытается вытолкнуть член брата наружу, не позволяет издеваться над своим хозяином. Но Хартц этого и добивался. Он хотел, чтоб брат наконец-то тоже почувствовал эту боль. Как это мерзко и неприятно. Как это ты запоминаешь на всю жизнь.              И он начинает толкаться. Тот большими резкими толчками, то тихими и маленькими. Фай же рычит сквозь кляп, дергает руками, сжимает внутри себя член брата. Тот сильнее и больнее толкается, плевав на то, что его сжимают и ему неприятно. Фай — жертва, а Хартц — охотник. Сегодня они поменялись ролями. И теперь Фай должен это запомнить навсегда. Запомнить этот день, когда наказывали его, больно и долго. И предусмотреть это в следующий раз.              Через сотню, наверное, толчков, Хартц наконец-то изливается в брата, а тот снова себе на живот, пачкая покрывало. Младший, делая последний толчок, выходит с рыком, и грубо вздыхает, глотая воздух. А потом снимает повязку и забирает кляп с брата, вот только тот сжимает губы, захлебываясь своими же слезами.              — Это ещё не конец, — рычит младший, а затем уходит в ванную комнату.