sweet boy

Альфа нервно постукивает костлявыми пальцами по столу в школьной столовой, и наблюдая за трапезой друзей, кривится в отвращении, воздерживаясь от нелестных комментариев о школьном рационе питания и закидывая в рот мятную жвачку.   — Я не понимаю, он настолько тупой, что не понимает, что я не понимаю эти тупые сульфаты с уравнениями? — ворчит он, получив низкий балл по физике. — Отец уши натянет, я ж обещал взяться за учебу.   — Тэ, это к физике не относится. — заливисто смеется под причитания альфы омега, но, чуть не подавившись яблочным компотом, натыкается на недовольный взгляд и замолкает, подавляя рвущийся наружу смех и присасываясь к соломенной трубочке.   Альфа передразнивает тонкий голос Чонгука, что ему вообще-то ровно, к чему это там относится, класть ему на школу. Отец, приближенный к вышке, обеспечит счастливой жизнью. Уроки его не ебут, хотя физик очень даже, но Тэхен не заинтересован, не его типаж, он любит помладше. У него в голове полный хаос, где нет места ненужным знаниям, не пригодным в жизни. Продолжая громко материть старого холерика, он даже не пытается быть тише, не беспокоясь, что кто-то услышит, а услышит обязательно. Не услышать невозможно.   Только это не беспокоит совсем, ведь большинство омег любят Тэхена, того самого плохого мальчика, пахнущего мятой и обитающего в шайке таких же оболтусов, вытворяющих незаконные вещи, прожигая молодость по полной. У него много татуировок, и даже есть бэха, подаренная отцом, но не суть, главное есть. На самом деле, он очень хороший, и неважно, что уже несколько раз стоял на учете по делам несовершеннолетних и давно должен был сидеть за «хранение наркотических веществ» и нанесение «тяжких телесных».   И его лучший друг Чимин, мирно зависающий сейчас в телефоне, тоже входит в этот круг школьной элиты. Правда бэхи и такого количества тату у него не имеется, зато репутация не хуже. На улицах его величают как поставщика дури, и он полностью оправдывает свое погоняло. Он не менее любим омегами, что сходят сума от кислого яблочного запаха, да и от альф, в силу мягких черт лица (или упругой задницы) внимания не меньше.   А еще у них есть общий лучший друг Чонгук, и он омега. Но он на смелое утверждение «дружбы между альфой и омегой не бывает» — смело демонстрирует их с хенами долгую и крепкую дружбу. Чонгук добрый, любит рисовать цветочки на полях тетрадок и носить милые вещи. У него более десяти видов кигуруми и разбросанной по дому акварели, которой он рисует любимых мультперсонажей. На моментах поцелуев в фильмах, его щеки окрашиваются в милый румянец, не говоря уже о постельных сценах, когда он смущенно отворачивается от экрана и что-то недовольно бурчит в шею одного из альф, сидящего ближе. И вместо татуировок имеет коллекцию розовых наклеек и переводных тату, ведь настоящие делать рано, хены не разрешают портить его белоснежную мягкую кожу, пахнущую растопленным маршмэллоу.   — Поднимемся на крышу? — спрашивает Чонгук, когда они гуляют до поздна после школы. Он семенит впереди друзей и, дойдя до дома Тэхена, не дожидается ответа и уносится по лестнице вверх, вынуждая альф, заебавшихся бегать за его гиперактивной тушкой, ползти следом.   На крыше пыльно. Они сидят на самом краю широких бетонных плит, глубже укутываясь в куртки, совершенно бессильные в борьбе с колючим морозом, и слушают ровный голос Чонгука, рассказывающего разные глупости, волнующие его одного, но он, конечно, этого не знает. Тишину ночного города и скучный рассказ Чонгука дополняют стрекочущие цикады. Невзначай холодные пальцы Чона касаются обжигающе теплой руки Чимина, тут же стягивающего свою куртку, чтобы одеть на омегу, ругая за то, что молчал и не говорил, что замерз. А Чонгук негромко бурчит «они всегда холодные» и отворачивается, обидевшись. Обижается он ровно до тех пор, пока чужая грудь не прижимается к его спине, разделяя тепло на двоих. Вдыхая кислый запах альфы, омега поднимает указательный палец в небесную звездную гладь. — Смотрите, если соединить эти звезды, то получится Лира. — шепот кажется хрустальным в звенящей тишине, в глазах отражаются звезды, а свет фонаря создает тень на бледных губах, что кажутся иссиня-черными, вкупе с темной бездной глаз. — А знаете, почему это созвездие так назвали?     Испуская тихий тяжелый вздох, парни синхронно поднимают головы вверх. Черное полотно усеяно множеством сияющих звезд, однако самая яркая совсем рядом, в объятиях Чимина. И Тэхену стоит лишь вытянуть руку, чтобы почувствовать ее фарфоровый холод. Чонгук перебирает пальцы хена, даже на морозе со слабым ветром сохранившие свое тепло, рассказывая легенду и скользя взглядом по небу, не задерживаясь на чем-то одном. Он одновременно здесь, на промерзлой крыше невзрачной девятиэтажки, и где-то далеко рассекает просторы необъятного космоса верхом на белом пегасе с радужной гривой, покрытой инеем.   Чонгук восторженно шепчет «красиво», еле шевеля губами, к которым прикованы взгляды альф. Тэхен фыркает, ведь нет ничего красивого в скоплении газа, закусывает губу, сдерживая под замками желание впиться в эти мягкие на вид губы, разрывая, упиваясь сахарной кровью и высокими стонами. А Чимин, пропитываясь запахом омеги, пахнущего звездной пылью, тихо угукает и крепче сжимает в объятиях, успокаивая бешено бьющееся сердце, страдающее от отрицаемой любви и невозможности коснуться розоватых губ, что наверняка мягче зефира в миллиарды раз.   Чонгуку комфортно и спокойно, когда Чимин и Тэхен рядом. Он любит друзей, а они любят его, и совсем неважно, что Тэхен, вцепившись в подушку зубами, ночами до болезненной истомы дрочит на него, а Чимин захлебывается в тишине от неразделенных чувств, хотя хочется кричать громко, истошно, но он молчит.   Чимин хочет душу наизнанку вывернуть. Он ничего не может сделать, не может вырвать больное от любви сердце, но если Чонгук попросит, — вырвет не задумываясь. Бросит к его ногам, пусть пользуется, а разобьет — не страшно. Он научился склеивать осколки запрещенными веществами, день ото дня ведя борьбу внутри с самим собой. Возможно, он совершил самую большую ошибку, давая мыслям волю мечтать о взаимной любви с лучшим другом.   Тэхен хочет засадить омеге глубоко и до основания. Хочет сорвать с него одежду, почувствовать подушечками пальцев бархат снежной кожи, покрывающейся мурашками от нескромных прикосновений, и кровавые полосы на своих лопатках от его ногтей. Возможно, он совершил самую большую ошибку, однажды впервые представив, как тонкие изящные руки стягивают с его песочных плеч футболку, льющиеся только для него стоны и аппетитные бедра под ним.   Омега продолжал что-то рассказывать, и казалось, все звуки ночного города затихли, внимая его словам.

× × ×

Лампочка под потолком, единственный источник света, тускло освещает маленькую кухню холодным светом. Мир погружается под толщу воды. В сознание возвращает легкая боль от иглы, вошедшей глубоко под кожу, разливая чистый героин по венам, смешивая с давно сгнившей кровью. Тэхен прикрывает глаза, сглатывая вязкую слюну и откидываясь на стену позади. Реальность сохраняется током на кончиках пальцев, сдерживая в этом мире, но проглотив таблетку экстази со сладко-мерзким послевкусием, перед глазами пролетают разноцветные кометы, унося в далекие заоблачные дали, где виднеется граница конца этого ебаного мира и начала чего-то фееричного. Рядом товарищ, расслабленно развалившийся на хлипком столетнем стуле, поцарапанном в некоторых местах чем-то острым, встряхнув густой шевелюрой с отросшими корнями, порядка месяца назад выкрашенной в рыжий, убирая спавшую на лицо челку, сворачивает косяк, поджигая и делая тягу. После высыпает на стол с прожженной падающим с сигарет и косяков пеплом скатертью некое количество порошка, бледными пальцами заворачивает рандомную бумажку, судорожно подставляя ее к белоснежному неровному ряду и быстро затягиваясь через нос, попутно передает дымящуюся скрутку протянутой трясущейся руке друга. Он с глухим стоном жмурит глаза, наркотик плавно проникает под корку черепа, уносит за грань. Мятноволосый запрокидывает голову, выдыхает едкий дым, лениво размыкая губы и следя, приоткрывая глаза, как тот утекает через открытую форточку вверх, через тучи, прямиком к одиноким звездам. Тяжелое дыхание рядом кажется таким далеким и нереальным, что закрадываются подозрения, вдруг это галлюцинации? Он бы задумался и непременно дотронулся до чужого тела, чтобы проверить, если бы не было так откровенно похуй. Сейчас так хорошо, что совершенно не ебет галюны это или что похуже. — Чимин, — медленно переводит взгляд на рыжеволосого. — ты любишь Чонгука? — Конечно. — дергает кадыком, пытаясь сглотнуть, но противный дым высушил горло. По спине бегут липкие мурашки из-за открытого окна, совсем не от бьющих холодом глубоких зрачков Кима, заслонивших радужку. Когда Пак понимает, что в вопрос был вложен немного иной смысл и, пойми он это сразу, так легко бы не ответил, его лицо сменяет эмоции со скоростью крутящегося калейдоскопа. — Расслабь булки, мне плевать. Как было плевать и неделю, и месяц, и год назад, и когда ты только начал блевать чертовыми сердечками при виде его мордахи. — привычно насмехается, пробивая на колкости. — Помнишь, когда это было впервые? Я помню. — Когда ты пустил слюну на его зад, пихнув меня в плечо и шепнув, что у него пиздецки блядская фигурка? Помню. — бесится, закатывая глаза. — Не заводись, бро. — запрокидывает голову к пожелтевшему потолку, взрываясь сумасшедшим жутким хохотом и запуская пятерню в волосы, но в миг становится серьезным, и смотря на друга прежними покрытыми льдом зрачками, в которых Чимин видит лишь пропитаную ядом усмешку, продолжает, угнетая рыжеволосого своим низким прокуренным к чертям голосом, опираясь локтями о колени: — По крайней мере, я этого не скрывал от тебя, как последний трус, а ты даже себе признаться не можешь. — каждое слово острыми осколками впивается в кожу. — Слабак. — с отвращением выплевывает совсем тихо и затягивается марихуаной. Чимин слышит, теряясь еще больше. Тэхен на него больше не смотрит, надолго задерживая дым в легких на шестнадцать секунд. Чимин считает, растерянно бегая глазами по кухне. Идиллию разрушает стук в дверь. Чимин испускает вздох, медленно поднимаясь с насиженного места. В глазах темнеет, звезды взрываются, но наводнение быстро рассеивается, и он на заплетающихся ногах плетется открывать нежданному гостю. Пак открывает дверь, опираясь плечом о дверной косяк, чтобы не рухнуть на ватных ногах, и складывает руки на груди, фокусируя взгляд на неопознанном объекте перед ним в виде невысокого омеги, укутанного в персиковое худи, больше его на несколько размеров. Сердце замирает, чтобы начать биться с удвоенной силой. — Привет, хен. — бодро говорит Чонгук, подпрыгивая с ноги на ногу и заглядывая за спину неуверенно пропускающего его внутрь Чимина, проскальзывает в квартиру. — Я ненадолго, наушники заберу и побе...гу. — чуть медленнее, настороженно говорит нахмурившись, почуяв сладковатый дым и наивно надеясь, что от сигарет, при этом прекрасно понимая, что не от них. — Вы ведь обещали... — шепчет, нижняя губа начинает мелко дрожать, а глаза рассеянно бегающие от одного угла к другому наполняются слезами обиды. — Вы обещали мне, что больше не будете! — кричит омега, а удавка предательства на шее затягивается сильнее, перекрывая кислород колючим репьем в трахее. — Не истери, — мягко тянет появившийся за спиной Чимина Тэхен, разгоняя перед лицом дым. — Иди сюда, конфетка. — скалится в полуулыбке, не внушающей ничего, кроме неоправданного страха, ведь это все тот же Тэ-тэ, которого Чонгук знает с детского сада, приобнимая отнекивающегося омегу за плечи, ведет в свою комнату. — Н-но... — сглатывает, — я не уверен, что оставил их именно там. — пищит, судорожно вспоминая где оставил чертовы наушники, когда большая ладонь сжимает его плечо сильнее, а ее хозяин испускает тихий смешок. — Поищем сначала здесь твои наушники. — толкает деревянную дверь, мягко, но настойчиво подталкивая брюнета в спину. — Чимин-а, ты идешь? — игриво бросает через плечо, переступая порог с застывшей на губах ухмылкой. Внутри что-то кричит не идти и выставить Чона за дверь пока не поздно, но пьяный, накуренный Чимин решает проигнорировать остатки здравого смысла, заходя в комнату, несмотря на широкую улыбку Тэхена, запирающего за ним дверь, не сулящую ничего хорошего. А Чонгук слышит за спиной звук вставшего в паз замка и не успевает сообразить, как оказывается на диване, придавленный к спинке с разведенными коленями, между которых мягкую софу придавливает острое колено альфы. -- Хен? -- Чонгук уворачивается от бледной руки, цепляющей его подбородок, удивленно-недовольно смотрит в блестящие глаза напротив. Тэхен любит его «дразнить», легко шлепая по упругой заднице или целомудренно целуя в уголок губ, оглаживая худое тельце под мешковатой одеждой. «Я играю, конфетка, ну ты чего?» -- растягивает прямоугольную улыбку он, когда Гуку становится неуютно от поглаживаний его ног в опасной близости к паху и он обижается, потому что Тэхен не слушает, продолжая, а потом заразительно смеется, извиняясь и протягивая леденец на палочке. При этом совсем не чувствуя вины. Тэхен опять играет. Только на этот раз он пройдет уровень до конца. Дойдет до главного босса. Как так получается, что в игре, построенной по его правилам -- он всегда проигравший? Он настроен на победу, Чонгук это понимает по похабной улыбке, закрытой двери и количеству наркотика и алкоголя в крови друзей. Чувствуется, скоро они станут бывшими. Просто воспоминанием о том, как сломалась психика юного омеги. -- Чимин... -- дергается омега, когда мятноволосый обхватывает его запястья, заводя над головой, и просит не сопротивляться. Скорее раздраженно рычит возле уха. Полные паники глаза цепляются за альфу, присевшего рядом, что с мутным сожалением машет головой, соленую влагу собирая с нежных щек губами. -- Тэ, пусти, мне больно. -- не сдерживает слезы, жмуря глаза и извиваясь, выворачивая кости, из-за чего сильнее прижался чувствительным местом к колену, которое и так давит. -- Не бойся меня, Чонгук-а, я не сделаю больно. -- Чимин отвечает лишь за себя, Тэхен сделает больно, уже пробираясь рукой под одежду, он знает. Чимин крепко держит омегу за подбородок, припадая к приоткрытым дрожащим губам, блестящим от слюны и слез, напористо целует, врываясь языком в девственно-чистый рот. Кажется, у них все же галлюцинации. Ну не могут эти губы быть настолько сладкими. Они еще мягче, чем он представлял. Но это просто сон, по пробуждению от которого все забудется. Правда? Определенно. И не понятно кому он снится: Чимину, жадно терзающему окровавленные губы, высасывая из чужих легких последний вдох, будто если не поцелует, тут же умрет; Тэхену, кое-как стянувшему худи, сминающему желанное тело, отчего друг получает в губы протестующее мычание, наверное он делает больно, оставляя синяки и укусы до багровых пятен, словно голодный хищник, дорвавшийся до жертвы после долгой игры и подаренной на жизнь надежды, или Чонгуку, который давясь слезами, мотает головой, кусая чужой язык и уворачиваясь от пересчитывающей ребра шершавой ладони, только бы не чувствовать на себе грязные прикосновения людей, что до этого момента были всем. Мозг плавится, глаза щиплет влага, а губы раздирает засыхающая бордовая корочка. Там, где руки альф бессовестно блуждают, обдает кипятком. Грань безумства пройдена. Будьте прокляты, чертовы наушники! Омега видит выпирающие бугорки альф и горько плачет с мольбой прекратить. Безрезультатное сопротивление и безнадежность, бьющая океаном из глаз распаляет, черти внутри ликуют. Без особой аккуратности Ким расправляется с ширинкой на джинсах омеги, резко приспуская до колен, Чонгук только помогает, извиваясь и приподнимаясь. Мило. У него белье нежно-голубое в белую крапинку. Совсем ребенок. Были бы они в адеквате, Чимина сожрала бы совесть, Тэхена она бы не тронула, совесть -- его молчаливая подруга, он себе не враг. Чонгуку освобождают руки на время, стягивая свою одежду, и он пользуется моментом, ничего перед собой не видя из-за слез, смешанных с горящим ужасом, бьет мятноволосого альфу по лицу. Тот утробно рычит, поднимая горящий взгляд на омегу и склоняя голову к плечу, слизывает выступившую в уголке губ кровь. Уголки их взлетают вверх. Он резко переворачивает Чона на живот, мертвой хваткой зажимая заломленные за спину руки с покрасневшими запястьями, и ставит на колени, вжимая зардевшимся лицом в диван, стягивая белье. Тонкая ткань трещит по швам. Чимин улыбается, ленивым котом развалившись рядом, как истинный садист наслаждаясь картиной перед собой, рядом не стоявшей с «Звездной ночью» Ван Гога. Игнорируя все хорошее в себе, что не каким снотворным не усыпить, он усмехается. Что-то внутри шипит этому голоску заткнуться, и становится тихо. Он любит Чонгука и больно не сделает, как обещал. Ангел внутри может спокойно помалкивать. Чонгук вздрагивает, почувствовав твердую плоть, скользнувшую меж сжавшихся половинок, и продолжает ерзать, вилять бедрами, только подстегивая застонать в голос от открывшегося вида. Аж дух захватывает: что у одного от страха что у другого от предвкушения. Молочные бедра в песочных руках смотрятся до нельзя правильно. Тэхен пристраивается, ловя на лету кислотные пятна, что повсюду, будто художник разлил яркие краски, и сплевывает на ладонь, размазывая по члену заместо лубриканта. Омега, придавливаемый чужим весом, скулит, вырывая руки из хватки Чимина, но безуспешно, так же безрезультатно, как просить остановиться. Когда крупная головка настойчиво давит на вход, но соскальзывает, проходясь по поджатым яичкам, Чонгук судорожно выдыхает, но в следующую секунду взвизгивает. Ким удобно держит за выпирающие тазобедренные косточки и рывком натягивает дрожащее тельце на себя, одним толчком входя на всю длинну, шипя от узких стенок, тесно обволакивающих плоть. Заглушая вопль в обивке дивана, царапающей омеге лицо, он сразу переходит на редкие, но глубокие, резкие толчки, невзирая на боль: свою и Чонгука. Тот впивается ногтями в ладони, подаваясь вперед, уменьшая длину проникновения. Чимин соскользнул на пол, поглаживая изящное тело, увидеть которое сродни Божьей благодати. Ах, в такой момент не стоит упоминать его. В груди сердце бьется о ребра свободолюбивой птицей, никому не нужной любовью пропитано каждое касание пальцев, зарывающихся в мягкие пряди волос. Стирая соленые дорожки с пунцовых щек, альфа не замечает упавшую с его щеки слезу, встречаясь взглядом с омегой, чьи зрачки кажутся неоново-зелеными. Чонгуку кажется он слышит как рвется мышца под напором, но уже как-то не особо волнует. По бедрам что-то стекает вниз, марая мебель. И ему лучше не знать, что это. Балансируя на грани реальности и чего-то ранее неизведанного, он не понимает, в сознании он или нет. Только слезы никак не заканчиваются, хотя кажется куда еще-то? Отсутствие смазки, грубые аритмичные толчки, тяжелое дыхание над ухом и хрипы из-за сорвавшегося голоса -- адская смесь. Все, что ниже поясницы немеет, пылая синим пламенем, боль не чувствуется. Но она хочет чтобы ее чувствовали. Парадокс. Омега не знает, сколько времени прошло. Альфы тоже. Темное предрассветное время миновало, все позади. За окном рассвет робко проникает в комнату красноватым сиянием, не встречая преград в виде задернутых штор. Их просто нет. Чонгук лежит на спине, немигающе уставившись в грязный потолок. На животе чужое остывшее семя, кожу согнутых в коленях ног стягивает засохшая кровь, а корни волос осторожно оттягивает Чимин, массируя кожу головы. Между ягодиц скользко, холодно от пустоты и горит порванное кольцо мышц. Противно, но все равно. Чимин еще ловит цветных мушек, смотря в никуда, а Тэхен вторую сигарету сидя на подоконнике в одних шортах на нагое тело курит. Этим утром Чимин смывает в унитаз все наркотические вещества. И, кажется, это конец. Конец дружбе..? Да и не дружба то была. Похоть и любовь -- чистое желание. ...конец всему.