Солнечная

Первый грозовой раскат заставил Лили нервно дернуться, и она с некоторым удивлением посмотрела в окно. Это была первая гроза в этом году, и как иронично было то, что прогремела она именно в ее день рождения. Сильнее стиснув в руках конверт, который получила десять минут назад, Лили мучительно прикрыла глаза, испытывая странное и нездоровое желание просто взять и спрыгнуть с Астрономической башни. Даже унижение Мэри не доставляло ей былой радости; сбежавшая ото всех, Лили сидела в своей комнате, нервно теребя конверт в руках. Ей опять писал отец. И она до ужаса не хотела знать, что именно, но сжечь его на виду у всех… конечно, Лили не могла позволить себе такой роскоши, а оттого, бросая нервные взгляды на письмо, она пыталась решить, что же ей делать. Джеймс и Альбус связались с ней через камин еще в обед, и, смотря на их обычные перепалки, которые чередовались с поздравительными словами, Лили испытывала грусть. Казалось, она была единственной в этой семье, кто все еще не ощущал эту пресловутую родственную связь. Тяжелый вздох сорвался с губ, и Лили резким движением разорвала конверт, выуживая тонкий лист пергамента. Она не читала отцовских писем уже слишком давно, а оттого его неаккуратный почерк вызвал в ней странную дрожь. Потому что в глубине души мисс Поттер мечтала просто прижаться к его широкой груди и почувствовать собственную защищенность; она мечтала быть маленькой дочуркой Лили, которую Гарри Поттер водил на выступления бродячих циркачей. Горько усмехнувшись, Лили медленно раскрыла пергамент. «Дорогая Лили. В этом году я послал тебе ровно восемьдесят два письма и не получил ни на одно ответа. Полагаю, что ты даже не читала их, и у меня нет абсолютно никакой уверенности, что это-то будет прочтено. Но… сегодня же твой день рождения, малышка, разве я мог оставить тебя без поздравления в этот день? Мне бы хотелось сказать тебе слишком многое, но при этом я понимаю, что ни одно мое слово не имеет значения, ведь ты никогда не слушаешь меня, Лили. Но при этом я все же хотел сказать тебе, что я всегда буду рядом, даже если тебе этого совершенно не хочется. Я желаю тебе быть счастливой. Мама бы гордилась тобой, Лили, потому что ты выросла сильным человеком. Надеюсь, ты проведешь этот день в компании близких и значимых для тебя людей. С нетерпением ожидаю нашей встречи после твоего окончания шестого курса, чтобы наконец вручить лично тебе подарок в честь твоего совершеннолетия. Люблю тебя, папа». Пергамент под натиском ее пальцев сжался, и Лили, оторвавшись от неровных букв, с яростью стиснула зубы, чувствуя внутри крышесносящую ненависть. Как ненавидела она в этот момент своего отца, до чего же сильно хотелось ей закричать в голос от душивших ее эмоций. Не отдавая себе отчета, Лили разорвала пергамент и кромсала она его до тех пор, пока от бумаги не остались одни жалкие маленькие лоскутки. Мама бы гордилась тобой. До чего же ей хотелось в это верить, как сильно она мечтала об этом. Но разве была Лили дурой? Разве не понимала очевидного — ее мать бы первой влепила ей пощечину из-за ее омерзительного поведения. Лили ужасный человек, о, она знала это слишком хорошо, чтобы пребывать в розовых мечтах, но помимо этого она знала и то, что в том, кем стала Лили Поттер, виноват отец. Сильнее стиснув зубы, Лили, откинув покрывало, залезла под одеяло и, прикрыв глаза, стала усиленно делать вид, будто спит. Думая, она даже не заметила, как скрипнула дверь и вернулась Элен, не заметила она и того, как Хогвартс медленно начал погружаться в сон. Всем, о чем Лили думала, было этим проклятым письмом, и внутри нее порождалась такая ярость, что причина, почему она не закричала в голос, оставалась загадкой даже для нее. Отец сказал, что она сильная. Не говорило ли это о том, что он совершенно не знал свою дочь? Жалкий авроришка, погруженный в свою работу, не замечавший никого… Лили презирала Гарри Поттера. Презирала за то, что, имея такую власть из-за своего титула, он медленно угасал на глазах; презирала за то, что он абсолютно не был сведущ в политике и даже не пытался повысить престиж своей семьи. Ведь Поттеры — изгои. Им улыбаются в лицо и плюются в спину; о них пишут по десять статей в год, но ни в одной из них не было ни капли восхищения или сочувствия. Весь мир хотел их падения. Альбус же дал им повод вылить скопившуюся желчь. Что сделал ее отец? Попытался ли он кого-нибудь заткнуть? Как последний неудачник он смирился, и Лили ненавидела его за это. За то, что он никогда не боролся за свою семью. Распахнув глаза, Лили внимательно всматривалась в ночную темень комнаты, а потом, неслышно выскользнув из кровати, она медленно побрела прочь. Перешагивала ступень за ступенькой, едва скрипнула портретом, а потом, огибая коридоры, словно зачарованная, шла мимо знакомых ниш и портретов. И думала лишь об одном: даже если ей суждено однажды упасть, она не позволит этому обществу растоптать ее. Она не будет, как отец. Лили озлобленная, сломленная и точно жалкая, но у нее есть то, чего не достает многим, — стержень. Выбив еще в далеком детстве правило — сила в борьбе,— она неизменно следовала ему и знала: пока Лили будет вставать раз за разом, пока будет идти вперед, несмотря ни на что, — она будет жить. Даже если вся ее жизнь сплошное поле битвы, на котором столько трупов, что она вот-вот споткнется, Лили все равно будет следовать дальше, вперед, потому что в глубине ее души все еще теплилась глупая надежда: она до сих пор почему-то до отчаянья верила, что однажды точно будет счастливой. Судорожно вздохнув, Лили подошла к Выручай-комнате и подняла голову, сразу же замечая Скорпиуса, который, облокотившись о стену, внимательно глядел на нее. Они молчали, когда Лили до ужаса хотелось говорить, но, не дав себе воли, она молчаливо подошла к стене, в которой медленно, штрих за штрихом, прорисовывалась дверь. В комнате опять было до лютого холодно, только сквозняк был каким-то вялым, едва ощутимым. Слабый лунный свет просачивался сквозь открытое окно, и Лили, замерев посередине комнаты, бросила внимательный взгляд на простилавшийся вдалеке Запретный лес. Ей не хотелось садиться за Мариус, потому что, как только она перельет его в склянки, ни у него, ни у нее не будет больше причин оставаться здесь. И почему-то одна только мысль о их неминуемой разлуке, вызывала в Лили едва ли не большее отчаянье, чем любое размышление о собственной семье. Медленно повернувшись, Лили увидела стоявшего перед ней Скорпиуса, который молчаливо изучал ее и даже не пытался скрыть свой взгляд. Что видел он, когда смотрел на нее? Кем она была для него? Серые, безмятежные, такие спокойные глаза… в них, казалось, Лили могла смотреть вечность и стремительно падать в какую-то пропасть. — Скорпиус, — тихо проговорила Лили, вцепившись в него своим взглядом. Почему-то чувство неизбежного конца вынуждало ее внимательно всматриваться в эти черты, чтобы навсегда выбить их в памяти. — Это наша последняя встреча, поэтому… можешь ли ты сказать, что по-настоящему думаешь обо мне? — Пытаешься восполнить свою самооценку? — слегка насмешливо протянул он, засунув руки в карманы, а потом задумчиво посмотрел в окно, и слабый лунный свет упал на его щеку. — Я думаю, что ты великий манипулятор и абсолютно ужасный игрок. Фыркнув, Лили презрительно сощурилась, а потом, развернувшись, подошла к котлу, открыла крышку, и горький запах полыни ударил ей в нос. В комнате было до убогого темно, но привыкшая к мраку Лили различала пенистую жидкость, и, достав из своего кармана склянки, она бессмысленно посмотрела на свою раскрытую ладонь. Потому что слова так и разрывали ее нутро; они, запертые на семь замков, вырывались на свободу. — Я всегда была такой, — тихо проговорила Лили, даже не собираясь посмотреть на Скорпиуса, который так и остался стоять возле дивана. — Впервые я осознала свою власть над сознанием людей в тринадцать. Право, до тех пор я никогда не понимала, почему люди постоянно ссорились возле меня. До меня никогда не доходило элементарное: что я чертов манипулятор, который, используя слова, сталкивал между собой всех, кто попадался мне под руку. Невинная, солнечная, с рыжими волосами… как меня хвалили на семейных праздниках, и, Мерлин, никто никогда не задумывался о том, что именно мои слова являлись причиной грандиозных скандалов. Именно я, сама того не осознавая, манипулировала их сознанием, а потом наслаждалась ссорами, скандалами… их падением. Рассмеявшись коротко, Лили, зачерпнув склянкой жидкость в котле, почувствовала приятное жжение кожей. А потом, незаметно спрятав ее в карман юбки, взяла следующую склянку. — Когда же я осознала это, то… мне стало страшно. Тогда мне еще хотелось верить, что я могу быть хорошим человеком, но, Скорпиус, некоторые люди были рождены для того, чтобы творить подлости. — Ладонь ее дрогнула, и пара капель упала на кафельный пол. Лили смотрела на свои руки и думала о том, почему, черт возьми, внутри нее такая пустота. — Над некоторыми висит рок с самого рождения, и уже тогда я знала, что буду несчастлива всю свою жизнь. Понимаешь? Что бы я ни делала, к чему бы ни прикасалась, все это безвозвратно летит в пропасть. Вся моя жизнь — это череда борьбы с самой собой. Мой удел — это прятать свое истинное «я», и вонзать ножи в спину. Притворяться покорной, ненавидеть тайно, преклонять колено и сладко улыбаться, но, видит Мерлин, подвернись возможность засадить нож по самые гланды очередному уроду, возомнившему себя выше меня, и я воспользуюсь ей, убью наповал, — усмехнувшись, Лили тяжело вздохнула. — Ни принципов, ни веры, ни совести… ничего у меня нет. Лили подняла наполненную склянку, а потом, понаблюдав за тем, как остатки зелья в котле испарялись, превращаясь в черный дым, поднялась с колен и подошла к Скорпиусу. Он стоял у окна, облокотившись о стену и наблюдал за каждым ее действием; в руке его привычно тлела сигарета, и чарующий запах распространялся по комнате. И с каждой минутой, что она подходила к нему, внутри нее рождалось неконтролируемое желание. — И ты такой же, с поправочкой на родословную, — спокойно протянула Лили, поравнявшись с ним. Теперь лунный свет полностью освещал его лицо, и Лили думала, что Скорпиус абсолютно некрасив. У него было бледное лицо с едва выступающими скулами, едва прочерченными губами и широким лбом. Ничего не было в нем такого, за что могло бы зацепиться воображение, но его горящие каким-то серым свечением глаза, его насмешка, то, как он склонял голову и как решительно говорил перед людьми — все это было намного привлекательнее и намного интереснее самой красивой внешности на свете. Именно этим Скорпиус и подкупал. — Я? — с привычной насмешкой бросил он, затянувшись, а потом, выдохнув густой дым в ее сторону, криво усмехнулся. — Увольте, у меня такой драмы в жизни не было. Как видишь, родился без рыжих волос и солнечного лика, — он замолчал, слегка склонив голову, и, когда сигаретный дым растворился в воздухе, она заметила, как на лице его появилась едкая меланхолия. — От меня, напротив, все и всегда ждали какой-то подлости… как иронично, что самая подлая здесь ты, Лили Поттер, единственная дочь Героя Войны. Скорпиус улыбнулся, посматривая на нее прищуренными глазами, и Лили почему-то млела, глядя на него в ответ. Такой насмешливый, ироничный, знал ли он, что был первым, кому она открывала свою прогнившую душу? Думал ли о том, насколько избранный, раз она демонстрирует ему свою сущность? Лунный свет игрался в его бесцветных волосах, поблескивая, они отливали сталью, и Лили мечтала зарыться в них руками и целовать его лицо до потери сознания. — Неужели тебе никогда не хотелось упасть в самую бездну? — тихо прошептала Лили, подступив к нему еще на один шаг, но Скорпиус даже не шелохнулся. Ее сердце билось слишком дико, а перед глазами маячили только его губы, и Лили чувствовала, как знакомое влечение и желание обладать им, поднималось волной. — Ты не понимаешь, чего хочешь, — понизив голос, проговорил Скорпиус. И хотя вид его был по-прежнему равнодушен, Лили заметила, насколько потемнели его глаза, с какой силой он сжал тлеющую сигарету в своих руках. — Понимаешь ли, основное отличие детей Пожирателей смерти от остальных магов как раз и заключается в том, что мы находимся на дне, когда как вы, любимчики жизни, изначально имели слишком много благ, чтобы ценить это. Вы хотите падения в бездну, но вам никогда не приходило в голову, что оттуда не выползают. В нашем мире подняться с самого дна просто невозможно. Его дыхание сбилось, и Скорпиус, сморщившись, резким движением потушил бычок о подоконник, а потом оторвался от стены, почти что вплотную подойдя к Лили, так, что она могла слышать его гулко бьющееся сердце. Казалось, что не одна она находилась в плену момента; не одной ей хотелось стереть грани рационального, и от осознания, что Скорпиус так же хотел ее, Лили прикусила губу и сильнее сжала склянку в руках. — Всю свою жизнь я только и делал, что доказывал кому-то, что я не моя родня, что их ошибки не мои. Но всем было как будто плевать… никто не хочет видеть Скорпиуса. Все замечают только Малфоя. Горько улыбнувшись, Скорпиус посмотрел на нее с какой-то презрительной искоркой в глазах, и Лили отчего-то почувствовала странный, чужеродный стыд. Он как будто… называл ее избалованной, капризной гриффиндоркой с золотой ложкой на лбу, но Лили никогда не была такой. Вся трагедия ее в жизни заключалась как раз в том, что она не хотела родиться дочерью Гарри Поттера. Она тоже хотела быть просто Лили. — Политика «Содружества» лишь укоренит пропасть между нами, бывшей и новой элитой, и если мы обладаем историей и являемся носителями нашей магической культуры, то магглорожденные… кто они? Не магглы и не волшебники, они меньшинство, но мы раболепствуем перед ними. — Резко дернувшись, Скорпиус отошел от нее и облокотился о подоконник, с такой яростью сжав его, что костяшки пальцев у него побелели. И Лили стояла, словно парализованная, внимательно наблюдая за ним, прекрасно, черт побери, понимая его. — Мы дошли до того, что любое оскорбление маггла или магглорожденного, воспринимается на уровне государственного преступления. Никому нет дела, когда поносят слизеринцев из-за их принадлежности к этому факультету или когда унижают детей Пожирателей смерти, но упаси тебя Мерлин не так посмотреть на магглорожденного… и это то, что они называют политикой. — Он со всей дури ударил кулаком по стене, впечатывая ладонь прямо в камень. — Все это блядское «Содружество» во главе с Гермионой Уизли, очередной героиней войны, несет наш мир в бездну. Их нужно остановить. Его спина вздымалась, словно он с каким-то отчаяньем пытался устоять на ногах, и Лили почувствовала мелкую дрожь в пальцах. Слова, изученные и так долго охраняемые, проделывали внутри нее черные дыры, и Лили, прикрыв глаза, едва слышно вдохнула. Никто не замечал Скорпиуса… но замечал ли кто-нибудь Лили? Всю свою жизнь она провела с чувством полного одиночества в грудной клетке; сколько бы людей ни было возле нее, Лили никогда не чувствовала себя целой, нужной. Для всех она всегда была Поттер, девчонкой, с которой нужно было подружиться из-за отца, и Лили, еще искренняя, слегка беззаботная, в далеком втором курсе не раз принимала меркантильность за долбаную дружбу. И ее семья… когда-то она вместе с родителями и братьями каждое воскресенье посещала Косой переулок, но от тех дней остался один пепел. Им всем пришлось заплатить за свою славу, не потому ли она так ненавидела своего отца? — Бродячие цирки — редкие гости в Лондоне, — бессмысленно и тихо прошептала Лили, отвернувшись от Скорпиуса, обнимая себя руками. Чувство какой-то опустошенности дробило ей внутренности, и остановить свой поток слов у нее не получалось. Лили чертовски, до ужаса хотелось говорить. — В цветастой одежде, такие… удивительные. Я так любила ходить смотреть на их выступления, что не пропускала ни одного раза. Дыхание сорвалось, и Лили, обнимая себя еще сильнее, чувствовала, как плавился пол под ее ногами. Она со страшной силой летела прямиком в бездну, и становилось даже страшно. Пойдет ли Скорпиус за ней следом? Или она единственная здесь пропащая? — В тот день мама не разрешила мне пойти на представление. У нее скопилось столько работы… и папа… его никогда не бывало дома! — с яростью воскликнула она, коротко и нервно рассмеявшись, а потом волна ненависти накрыла Лили с лихвой. — И я сбежала. Открыла окно и выбежала из дома. Эти ужасные июльские дни… теплые и липкие… и я так запыхалась, когда увидела яркий шатер перед глазами. Эти циркачи такие прекрасные, — прошептала Лили, обернувшись и посмотрев прямо в лицо Скорпиуса, который больше не сжимал подоконник, а смотрел на нее, внимательно пронзая взглядом. И Лили рвало на части от того, как сильно ей хотелось поведать свою историю. — Они свободны, Скорпиус. Они вольны идти, куда хотят. И даже если они закованы в цепи на радость публики… у них хотя бы есть надежда избавиться от оков. А у меня? — просипела Лили, и, нервно усмехнувшись, отцепила свои руки, и дотронулась ладонью до щеки. — Я всегда буду пленницей своей фамилии, репутации, общественного мнения… У меня нет никаких надежд. — Что было после? — охрипшим голосом проговорил Скорпиус, когда Лили, забывшись, бессмысленно уставилась в пол, не думая, не пытаясь как-то сконцентрироваться на реальности. — Ты знаешь, — бессмысленно протянула Лили, чувствуя усталость во всем теле. Хотелось упасть ничком на пол и забыться. Чтобы не видеть ничего… чтобы не видеть воспоминаний того дня. — Об этом писали все газеты. Жена великого Гарри Поттера была убита сбежавшим из Азкабана Пожирателем смерти. Какая ирония! — с диким ревом проговорила Лили, схватившись руками за свои волосы. — Ведь отец знал! Это ублюдок, Шафрик, писал через своих посредником письма моей матери, угрожал ей. И знаешь, что? — она дернулась всем своим корпусом, сверкнув не по-доброму глазами. — Он ничего не сделал. У него ничего не получилось. Какой же он герой, раз не смог спасти свою жену? Громовой раскат, прогрохотавший вновь, заставил Лили слегка вздрогнуть, и именно в тот момент она осознала, что дрожит. Обмякшее ее тело, казалось, теряло всякую способность находиться га ногах, и Лили боялась своего падения, потому что совершенно не верила Скорпиусу, что так внимательно смотрел на нее, слегка посверкивая бездонными серыми глазами; она не верила, что он подхватит ее. — Я бежала домой со всех ног, когда закончилось представление, — дробя себя каждым словом, тянула Лили, улыбаясь криво. Волна боли была настолько сильной, что становилась даже приятной. — Скорпиус, я никогда не видела столько крови. Она стекала по деревянной лестницы, ведущей со второго этажа в гостиной, и в доме стоял такой запах… кислый, удушающий, — усмехнувшись сильнее, Лили чуть дернула головой, осознавая, что пелена откуда-то взявших слез застелила ей все. Она так давно не плакала, что с нескрываемым удивлением провела пальцами по векам, чувствуя холодную влагу. — Я просидела с ней почти час, оцепенев от ужаса, наблюдая за тем, как медленно течет этот кровяной поток. И когда наконец вернулся отец… я не заметила этого. Просто смотрела и не могла поверить: что было бы, если бы я осталась в тот день? Отец бы по-прежнему оставался на работе, а братья наслаждались бы Чемпионатом по квиддичу во Франции. И тогда мы бы умерли вместе с мамой… о, какая бы эта была роскошь! Какой подарок! Резко отвернувшись, Лили прикрыла рот рукой, чтобы не закричать в голос. Перед глазами мелькали картинки из детства и везде была ее мать, красивая, рыжеволосая женщина с солнечной улыбкой. Они были абсолютно не похожи: у ее матери были выпуклые черты лица и темные рыжие волосы, и глаза ее карие были на два оттенка светлей. Легкая, какая-то эфемерная… именно такой она приходила к ней в моменты, когда Лили, захлебываясь Мариусом, бездумно валялась в этой комнате и тихо рыдала, видя ее образ. Она скучала; скучала так сильно, что хотела бы непременно умереть, лишь бы увидеться с ней, почувствовать эту ласку и нежность, но все, что осталось у нее, — никчемный отец, неудачник-Альбус и простак-Джеймс. У нее никого не было. — Вот она, моя сопливая история, — слегка дрогнувшим голосом, проговорила Лили, когда вдруг почувствовала его присутствие позади себя. Ее еще бил озноб, когда его теплые руки развернули ее и заставили посмотреть прямо в его глаза. Он был отчего-то очень внимателен и серьезен, и Лили стало так неловко, потому что душа ее была открыта нараспашку. — Ты варила Мариус, чтобы увидеться с ней. Поэтому так усовершенствовала напиток? — Да, — чуть вскинув голову, уверенно ответила она, сверкнув глазами. Если бы Скорпиус только посмел ее упрекнуть хоть в чем-то, то она бы непременно накинулась на него, но только он молчал, а потом проговорил хрипловатым голосом: — Я восхищен, Лили Поттер. Ты… действительно удивительная ведьма. Сердце забилось так, что у нее на секунду потемнело в глаза, и Лили, тяжело вздохнув, широко распахнула глаза. Его слова не были насмешкой, она понимала это слишком отчетливо, и какое-то странное чувство разливалось внутри нее: печаль, вызванная воспоминаниями о матери, сходила на убыль, и Лили забывала о ней. Потому что вместо нее в голове появлялся Скорпиус. Неловкость заставила ее нервно поежиться, и, видя, что Скорпиус собирается что-то сказать, она резко выпалила, отчего-то стыдясь еще больше: — А зачем тебе Мариус? Для чего? Тихая усмешка появилась на его губах, когда он задумчиво посмотрел в ее лице, и, судя по стеклянным серым глазам, Лили понимала, что сейчас Малфой не замечает ее. Наверное, именно в этот момент она вдруг осознала, что абсолютно ничего не знала о Скорпиусе Малфое. Когда он знал о ней все. — Мне не он нужен, — просто ответил он, и Лили резко вынырнула из своих мыслей и удивленно вскинула брови. Скорпиус выглядел слишком серьезным, чтобы можно было уличить его во лжи, и Поттер, сжимая склянку с зельем в ладони, неверяще фыркнула, хмуря брови. Что… что если у всех его действий был мотив, который она не замечала? «Великий манипулятор и ужасный игрок… а ты? Ты хороший игрок?» — с ужасом подумалось ей, когда, вглядываясь в безразличные серые глаза, Лили окончательно падала в бездну. Опустив голову, Скорпиус, взяв одной рукой ее ладонь, медленно что-то достал из левого кармана, и Лили, словно зачарованная, перевела взгляд на его руку. Это был небольшой квадратный футляр, и у нее замерло дыхание, когда, невербально шепнув, он приоткрыл крышку, и перед Лили предстал красивый браслет, имитирующий змею. Из белого золота, он был тонким и даже под лунным светом можно было заметить аккуратно вырезанную чешую. Глаза змеи, выполненные маленькими рубинами, сверкнули, и Лили с небывалым удивлением посмотрела на Скорпиуса. Он усмехнулся, а потом, на секунду опустив ее руку, взял браслет, отбросив в сторону коробку, и аккуратно нацепил на руку, и змея, ожившая на секунду, резким движением обвила ее запястье и, замерев, сверкнула напоследок глазами. — С днем рождения, солнечная Лили Поттер. Лили смотрела на него во все глаза, боясь моргнуть, и чувствовала, как заливается предательской краской. Ночная темень давала ей слабую надежду, что он не заметил ее смущения, и, мысленно обрушившись на себя с оскорблениями, Лили стояла, ощущая тепло от его ладони, и ей было так… сладко. Будто все горести прошедших дней испарялись в одночасье. Не отдавая себе отчета, она приблизилась к нему на шаг ближе, ощущая свое сбившееся дыхание и вглядываясь в его шею, не решаясь поднять глаза, прошептала: — Спасибо. Новый грозовой раскат заставил ее опомниться, и Лили, выдернув свою руку, подняла горделиво голову, а потом, развернувшись, медленно подошла к зеркалу, что висело на стене напротив открытого нараспашку окна и внимательно посмотрела в свое отражение. На улице начиналась буря. Запретный лес шумел, будто избитый, и вдалеке сверкнула одинокая молния. Воздух в комнате становилось не просто холодным, но и каким-то необычным, с запахом дождя. Проведя пальцами по змее на своей руке, Лили, не отрывая взгляда от собственного отражения, проговорила насмешливо, одновременно боясь и не надеясь услышать ответ: — Я красивая? Она поймала его взгляд в зеркале, и пальцы ее остановились, перестав поглаживать красивый металл. На задворках сознания пролетела мысль, что принимать от него подарок совершенно не стоило, но, вглядываясь в него в зеркале, Лили не могла думать ни о чем рационально. Потому что Малфой, подойдя к ней, вглядываясь уже в ее отражение, проговорил серьезно, вынуждая ее сердце забиться с чудовищной силой: — Очень. Если и были до этого какие-то границы, то теперь они окончательно были снесены. Развернувшись резко, Лили обвила шею Скорпиуса, и тот, словно только этого и ожидая, схватил ее за талию, приблизив к себе, и Поттер, не мешкая, властно поцеловала его. Сбившееся дыхание мешало ей полностью погрузиться в поцелуй, и, то и дело прерывая его, она с не меньшим остервенением продолжала целовать его, чуть прикусывая нижнюю губу, оттягивая ее. Он отвечал с не меньшей силой, и в какой-то момент Лили лопатками ощутила каменную стену, холод которой обжигал распаленное тело. Безумно было все: начиная от той смеси чувств, что фонтаном брезжили внутри, заканчивая мать-его-Скорпиусом, у которого была девушка и куча причин для того, чтобы точно не прижимать ее к стенке в этом темном помещении. Когда Лили осознала, что поцелуй переходит рамки дозволенного, а ее руки инстинктивно сползли к его рубашке и явно собирались расстегнуть пуговицы, она резко прервала поцелуй, с сбившемся дыханием прижавшись головой к стене. Тепла больше не было; Лили думала лишь о Мадлен Селвин и об их отношениях, понимая, черт возьми, что их связывают обоюдные чувства. И это вызывало такую ярость, что Лили, криво улыбнувшись, бросила, делая небольшие паузы между словами: — Мадлен Селвин сказала мне, что любит тебя, Малфой, — усмехнувшись сильнее, она опять приблизилась к нему, и гнев бурей метался внутри, когда она видела, насколько спокоен он. — А ты явно влюблен в нее. Так какого черта творишь? Резко дернувшись, она обошла Скорпиуса, а потом, протянув, не глядя на склянку, бессмысленно посмотрела в окно, за которым дождь хлестал с бешеной силой, каплями ударяясь о пол Выручай-комнаты. — Наша сделка выполнена. Ты свободен. — Ты общалась с Мадлен? — насмешливо бросил Скорпиус, и ее вытянутая рука дрогнула. Развернувшись, Лили сверкнула карими глазами и, решительно подойдя к нему, схватила его за руку и вложила в нее склянку. — О да, имела честь, — ядовито протянула Лили, чувствуя внутри себя странные болевые ощущения. — А теперь иди к ней. Твоя сука и так распускает крайне интересные слухи, которые вредят моей репутации. Советую приструнить ее, пока не поздно, иначе кое-кто рискует попасть в мой черный список. А оттуда, знаешь ли, со здоровой самооценкой и психикой, не вычеркиваются. — Узнаю Лили Поттер. Даже осознавая, что твое поведение уничтожает тебя, все равно бросаешься в бездну, да еще с каким рвением, — проговорил он, жестко выговаривая каждое слово, и, схватив ее за руку, не позволяя ей отстраниться, холодно проговорил на ухо: — Поплакать ты, поплакала, да? Но так и хочется вновь сделать из себя лицемерную дрянь, что равняет людей с мусором. Ну же, солнечная, скажи: счастлива ты, живя так? — Замолкни, — прошипела Лили, яростно сверкнув глазами. Она чувствовала себя дурой из-за того, что открылась ему, но больше всего ее раздражало именно то, насколько хорошо он все понимал. «Вот же сукин сын», — думалось ей, когда, всматриваясь в его потемневшие глаза, она вновь мечтала, чтобы его руки впечатали ее в стену и никогда не отпускали. — Как же ты меня раздражаешь, драккл тебя раздери! И Скорпиус криво усмехнулся в ответ, резко дернув свою руку, из-за чего Лили попятилась на шаг назад. А потом, бросив странный взгляд, он спрятал склянку в карман брюк и проговорил со сталью в голосе прежде, чем безразлично развернуться:  — До новых встреч, Лили Поттер. — Не будет больше встреч! — с яростью крикнула она ему в спину, а потом, отвернувшись, сморщилась сильнее, совершенно не понимая, что с ней творится. Почему она была так зла? Ведь все закончилось, она теперь свободна от обязательств, чертов Малфой покинет ее жизнь, а после его выпускного они и вовсе не встретятся. Так почему же было так тошно? Словно кто-то выкачал из нее весь воздух и бросил умирать. Осознание, что она так просто рассказала ему свою историю… «Какая же я дура», — со вздохом подумалось ей, и, прикрыв глаза, она дотронулась до губ, и чувство какой-то досады налетом покрывало внутренности. Лили опять говорила не то, что думала, совершала не то, что хотела. Потому что прямо сейчас ей хотелось рвануть следом за Малфоем, развернуть его к себе лицом и сказать ему, что, возможно, ему намного выгоднее быть с ней, нежели с Мадлен. В конце концов… она же Поттер, она бы могла… Схватившись за голову, Лили всхлипнула, пытаясь выкинуть такие ненужные мысли из головы. «Сдался он мне», — со злобой подумала она, прекрасно осознавая, что Малфой уничтожит ее, если она позволит и дальше пребывать в своей жизни. И боль внутри Лили была настолько сильна, что, сморщившись, она безжизненно посмотрела в окно, мечтая забыться. Быстрым движением выудив склянку с шипящей жидкостью, Лили, забывая о собственных запретах, откупорила ее, и, отпив маленький глоток, упала на пол, прямиком в подушки и, расхохотавшись горько, откинулась назад, чувствуя головой холодный кафель. В Выручай-комнате было тихо. Через какое-то время она и вовсе перестала ощущать сквозняк, и где-то вдалеке она услышала музыкальный звон. Это был Бетховен, девятая симфония, и Лили, знавшая эту музыку наизусть, блаженно прикрыла глаза. Только перед ней больше не восставал образ ее матери. Эфемерной Джинни Уизли не было, вместо нее она увидела странный черный фон, который трескался медленно, постепенно превращался в Запретный лес, в ту самую опушку, на которой она и Скорпиус, окруженные стаей фей, собирали нужные корешки деревьев. Сквозь пустоту в голове Лили вздрогнула. Потому что отчетливо осознавала — это уже был приговор. Скорпиус Малфой, чертов куколовод, пустил свои ниточки глубоко; он опутал ее.

***

Прошло три часа, когда, резко вскочив с подушек, Лили раздраженно посмотрела на настенные часы. Был четвертый час ночи, и Лили откровенно рисковала, задерживаясь здесь, а потому, резко вскочив с пола, Лили бессмысленно обвела взглядом комнату. Воспоминания выстраивались поочередно, и, когда она вспомнила все, то, яростно фыркнув, схватила склянку с Мариусом, в котором еще оставалась три четверти зелья, и, наложив на него заклинания, спрятала в карман. Распахнув дверь Выручай-комнаты, не успев сделать и десяти шагов, Лили резко зажмурилась, потому что поток яркого света с силой ударил ей в глаза. Смятение, страх и даже какой-то панический ужас обуяли ее, и она почувствовала, как волнение липкой жижей наполняло ее вены, будоражило кровь. — Мисс Поттер, — услышала она обеспокоенный голос директора, и, наконец открыв глаза, Лили увидела Минерву МакГонагалл, профессора Долгопупса и… Мэри Томас, которая, скалясь своей фирменной улыбкой, методично накручивала локон на свой пальчик. — Попрошу вас немедленно проследовать в мой кабинет. Никогда еще Лили не чувствовала такой тяжести во всем теле. Казалось, будто кто-то повесил камень на ее шею, иначе почему каждый шаг давался ей с таким трудом? «Вот оно, падение», — почувствовав горечь на кончике языка, усмехнулась Лили, осознавая, что она попалась. Но… может быть был хоть малейший шанс? На дрожащих ногах она присела напротив директора, и, чувствуя на себе взгляды своего декана и Мэри, с силой сжала складки юбки. Тот факт, что в ее кармане находился Мариус, очень беспокоил Лили, и она мысленно пыталась придумать себе оправдания, прекрасно осознавая, что такого нет. Ей не спастись. — Мисс Поттер… я, — Минерва запнулась, слегка нахмурившись, а потом пронзительно посмотрела на Лили. И было что-то в ее глазах такого, что сразу давало понять — ей все известно. Абсолютно, черт возьми, все. — Боюсь, я вынуждена сообщить, что вы… отчислены. — Что? — воскликнула Лили, резко подскочив с места. Смятение, паника, страх… все перемешалось между собой, и, сглотнув комок нервов, она улыбнулась очаровательно, намеренно дробя себя на куски: — Почему? Я же одна из лучших учениц Гриффиндора… что такого я могла совершить?! — О да, — пропела Мэри, и Лили, забывшая о ней, резко повернулась, уставившись в голубые глаза Томас, которые сверкали каким-то торжеством. — Особенно ты хороша в Темной магии. Не так ли? Лили неверяще махнула головой, вновь переведя свой взгляд на директора, и посмотрела на нее настолько искренне, как только могла, однако не стоило думать, что Минерва поведется на жалкую провокацию. Она, казалось, видела Лили насквозь. И в эту секунду чувство неизбежности собственного падения накрыло ее с головой. Это был конец. Оттого, наверное, не найдя никаких слов в оправдание, Лили безмолвно села обратно на стул, вцепившись пальцами в директорский стол, дабы подавить дрожь в теле. — В вашей комнате обнаружены склянки с запрещенными зельями. К тому же, к нам поступила информация, что прямо сейчас вы употребили опасный, запрещенный на территории Британии, наркотик, — взмахнув палочкой, Минерва невербально призвала к себе странно прозрачного цвета склянку, а потом, внимательно поглядев на Лили, сухо произнесла: — Прямо сейчас мы проверим, находится ли в вашей крови данное вещество или нет… — Профессор! — воскликнула Лили, и на задворках сознания у нее возникла какая-то паническая, отчасти чужеродная мысль рассказать о Малфое, о том, что наркотик ей был не нужен. Но именно в этот момент, когда с губ почти сорвались слова, по рукам ее как будто пробежала электричество, и Лили вспомнила — Непреложный обет. Она умрет, если расскажет хоть что-то. Силы резко покинули ее, и Лили, не замечая уже глубокого хихикания Мэри, бессмысленно посмотрела на свои руки, слыша чьи-то голоса. Все мысли разом смешались, оставляя одну только пустоту, и даже сквозь нее она пыталась осознать всю глубину своего падания, совершенно не доверяя своим чувства. Потому что вдруг странная мысль одолевала ее: Скорпиус Малфой сдал ее. Скорпиус Малфой настучал на нее. Скорпиус Малфой… предал ее. Она не хотела в это верить. Все ее естество вопило против этого, но как тогда можно было объяснить, что его не было в кабинете? Почему его не поймали? И каким же именно образом директор знала, когда и во сколько ей нужно караулить Лили? Погрузившись в свои мысли, она не заметила, как Мэри вышла из кабинета, не заметила, как выпила протянутое зелье, которое дало положительный результат. Это было очевидно. Лили погибла. Она упала в самую бездну. И ей было плевать, право! Только лишь бы все ее мысли были неправдой, лишь бы он не предавал ее. Ведь одна только эта мысль привносила в нее невыносимую боль. — Я оповестила вашего отца… Думаю, вам стоит сходить и собрать свои вещи. Услышала она сквозь пелену и, резко вскинув голову, бездумно посмотрела на директора. Странная апатия не давала воли сказать хоть что-то, и, поджав губы, она лишь в последний раз внимательным, цепким взглядом посмотрела на Макгонагалл, улыбнувшись вдруг криво… почти что оскалившись злобно, замечая, как удивление на секунду промелькнуло в глазах директора. И, резко встав с места, Лили прошла мимо Невилла Лонгботтома, не удостоив его даже взглядом, и стремительно спустилась с лестницы, улыбаясь, черт возьми, улыбаясь, дробя себя же этой улыбкой. Уже был седьмой час. Хогвартс оживал, и ей чудились чьи-то липкие взгляды и осуждение. Ежившись, Лили испытывала такую нервозность, что почувствовала, как к глазам подошли слезы, из-за чего вольная улыбка напрочь слетела с уст. Лили боялась. Общественного осуждения, всех этих слухов, уничтожения своей репутации. Она столько боролась за нее, так грызлась за нее… как презирала Лили Альбуса, так чем же сейчас она лучше?! Не повторила ли она его судьбу? — Я совершенно не ожидал от тебя такого, Лили, — проговорил удрученный Невилл, и Лили, бросив злобный взгляд из-под челки, увидела на его лице сочувствие. И странное дело, это выбешивало еще больше, чем если бы он презирал ее или осуждал. — Ты… такая умная, милая, солнечная. Как ты могла? — О Мерлин! — яростно протянула Лили, чувствуя, как нервы сдают полностью. Впервые в жизни она могла позволить себе быть собой и, испытывая какое-то дьявольское веселье, почти выплюнула: — Да подавитесь вы уже со своей солнечной. Не такая я, непонятно, что ли?! И, ускорив шаг, Лили стремительно добралась до портрета, просипела пароль и уверенно зашла в гостиную. На нее смотрели все: взгляды были озадаченные, насмешливые, презрительные. В какой-то момент Лили поняла, что просто стоит посередине комнаты, под самым прицелом всех этих идиотов, и, вздернув голову, резко дернулась по направлению к своей комнате, толкая каждого, кто стоял на ее пути. Какие-то слезы злости душили ее, и, сдерживаясь из последних сил, она сильнее сжимала руки в кулаки, зная, что не может позволить себе сейчас упасть еще больше. Лили должна быть сильной. У нее нет ни единого права дать уколоть себя. Зайдя наконец в собственную комнату, Лили увидела перевернутые полки и шкафчики, а потом, запустив в волосы руки, она вдруг вспоминала, как Скорпиус предупреждал ее о том, что она хранит зелья под кроватью и что при обнаружении их можно было все понять. Откуда он это знал? Нет. Откуда об этом узнали остальные? Злость новой волной накрыла ее, поэтому, резко вытащив чемодан, Лили схватила стопку одежды и кинула ее прямо туда. Вскоре в чемодан полетели фотографии, книги, зеркало, которое пошло трещинами, и Лили, всматриваясь в свое надломанное изображение, увидела, что плачет. Слезы сверкали на ее щеках, и, взвыв, она яростно вытерла их, захлебываясь внутренней истерикой. — Лили. — Она резко крутанулась и увидела перед собой Элен, которая, печально хлопая своими глазищами, смотрела на нее так, словно понимала. Но, черт возьми, разве могла эта идиотка хоть что-то понимать? — Мне так жаль… — Напрасно, — холодно проговорила Лили, ногой дернув крышку чемодана, захлопывая его. — Если бы ты была на моем месте, я бы была первой, кто бросил в твою сторону камень. Никогда не жалей меня, Элеонора. Потому что мне никого не жаль. Схватив ручку чемодана, Лили поравнялась с Спинетт, и, поймав ее жалостливый взгляд, с яростью вонзила коготки в ладонь. Почему она смотрела так? Почему не осуждала? Ненависть новой волной накрывала ее, и, не сдержавшись, Лили зашипела, мечтая Элен причинить такую боль… чтобы той никогда больше вздумалось жалеть ее: — Ты такое ничтожество. Сколько раз я сдерживала себя, чтобы хорошенечко не встряхнуть тебя, — криво усмехнувшись, Лили презрительно повела бровью. — Мямля, об которую все вытирают ноги. Кто ты без меня? Добилась бы своего? Тебя даже использовать не весело. Потому что ты полный ноль. И, видя растерянность в этом кукольном лице, она усмехнулась сильнее, резко распахнув дверь, опять ощущая на себе тысячи взглядов. Они жаждали ее падения. Смотрели так, словно ожидали, что она упадет прямо на ступеньки и будет слезно вымаливать у них прощения. «Не дождетесь», — холодно усмехнулась Лили и, не находя больше причин мило улыбаться, презрительно фыркнула. А потом уверенно спустилась вниз, где ее уже поджидали Мэри и Бекки Берк, которые, хихикая, следили за ее движениями взглядом хищника. — Как же так, Лили, — цокнула Бекки, скрестив руки. Конечно, эта тупая сука была рада, в конце концов, она теперь могла полностью завладеть Годриком… знала бы она, что он ей даром не сдался. — Вся такая правильная, хорошая… а в итоге все, как я говорила: такая же лицемерная дрянь, как и твоя мамочка. — Лучше оставь разбор родословной на потом, — холодно отозвалась Лили, сильнее сжав ручку чемодана, подавляя новый яростный прилив. — Помнится мне, ты внебрачный ребенок от проституки из Лютого, — и, криво усмехнувшись, замечая, как мрачнеет с каждым секундой Берк и как тихо подсмеиваются над ней окружающие. — Наверное, тоже в мамочку пошла? — О, Лили, а ты, оказывается, такая резкая, — усмехнулась Мэри, явно довольная унижением Бекки. Взмахнув резко рукой, тем самым призывая Берк к молчанию, она приблизилась к Лили и улыбнулась, сверкая голубыми глазами. — Какая жалость. А ведь мы могли быть настоящими подругами… если бы ты просто не перешла мне дорогу. Лили задохнулась, крепко сомкнув губы, и с прищуром поглядела на Мэри. Да. Она недооценила ее, и Малфой опять оказался прав. И чувство полного бессилия резко накрыло Лили, когда Томас, склонившись над ее ухом, сладко прошептала: — Ты действительно влюбилась в Малфоя, дура. Как жаль. А ведь если бы не он, твоего падения можно было избежать… или отсрочить его. — О чем ты? — с яростью спросила Лили, чувствуя страх. Она боялась ответа Томас, потому что… как такое можно было пережить? Вскинув резко глаза, Лили вдруг наткнулась на Годрика, который явно слышал каждое слово сестры и смотрел на нее с какой-то горечью в глазах. Казалось, но ему тоже было жаль ее, во всяком случае, он был на ее стороне, и Лили, презрительно усмехнувшись, резко оборвала зрительную нить. — Он рассказал все Мадлен Селвин. О ваших встречах. О Мариусе, — чеканя каждое слово, шептала Мэри, дьявольски сверкая глазами. — А дорогая Мадлен рассказала уже все мне. Вот так вот, Лили Поттер. Ты проиграла. Н-е-у-д-а-ч-н-и-ц-а. Резко толкнув Мэри в плечо, Лили бегом пустилась прочь из гостиной, ощущая такую боль, что точно бы взвыла, не будь на нее направлены взгляды стольких людей. «Скорпиус Малфой предал меня!» — кричало сознание, и Лили, давясь от собственной боли, стремглав шла мимо коридоров, направляясь прямиком к выходу из Большого зала, а потом, поставив чемодан у статуи, запечатала его надежно магией и выбежала на улицу, идя прямиком к Запретному лесу. Скорпиус был первым, кому она доверилась; он был единственным человеком, кому она рассказала о матери. Но… в итоге Малфой плел свою паутину, изначально зная, чем все это обернется для Лили. Он играл с ней, запутывал сильнее, и Лили повелась. Она, черт побери, поверила ему. Резко вскричав в голос, Лили упала на колени прямо в траву и с силой сжала ее в руках. Она рыдала. Вонзая ногти в ладони, крича, повалившись у самого начала Запретного леса. Никого вокруг не было, и даже птицы от ее полувскриков улетели прочь. Ей было до того больно, что, обведя взглядом толстые стволы, она думала лишь о том, как они гуляли здесь. И сердце ее сгорало от ее чувств. О, как она ненавидела Малфоя. Как сильно она мечтала о его страданиях, и именно эта злость заставила ее резко подняться на колени. Лили смотрела в мрачный густой лес, будто бы мечтая запомнить навсегда это мгновение. Внутри нее разгорался пожар, и лес, густой, такой волнующийся, словно полностью понимал ее. Здесь Лили чувствовала себя свободной, и, вдохнув полной грудью, она перестала плакать, закрыв глаза. А потом, решительно развернувшись, побрела от него прочь, вытирая по дороге слезы, пытаясь привести себя в более-менее подходящий вид. Но, не успев сделать и десять шагом, она была вынуждена остановиться, потому что навстречу к ней стремительно шел Скорпиус Малфой, который, затем нерешительно остановившись, с каким-то странным лихорадочным блеском смотрел в ей глаза. «Ты же так и жаждешь уничтожить меня, солнечная Лили Поттер. Боюсь, тебя ожидает фиаско», — именно так он сказал ей, когда они пошли в лес, и Лили, смотревшая в его глаза, которые бегали как-то странно, чувствовала такую горечь, что точно могла разрыдаться. Она не могла поверить в такое предательство. Малфой был ублюдком, да, но у него все же были принципы, а оказалось… с самого начала он все просчитал, все наметил. — Зачем? За что ты так со мной? — бессмысленно проговорила Лили, чувствуя, как злость поднимается в ней, потому что Малфой молчал. Он не говорил ни слова. — О Мерлин! — воскликнула она, безумно сверкнув глазами, потому что какая-то исковерканная ярость за собственную слабость обуяла ее, словно охлаждая — никогда больше она не будет стараться понять причину его поступков. Отныне он для нее был лишь врагом… таким, которого неминуемо хотелось уничтожить. — Прямо сейчас я готова рассказать все даже ценой своей жизни… плевать на Обет! Лишь бы ты страдал! — Угомонись, — прошептал он, схватил ее за запястья, когда Лили, замахнувшись, хотела ударить его. Между ними почти не было расстояния, и Лили слышала гул его сердца, такой живой и такой завораживающий. — Ты слишком печешься за свою жизнь, чтобы вот так вот ей разбрасываться. Так что не сделаешь. Не пойдешь, — оскалившись, быстро-быстро заговорил Скорпиус, словно себя стараясь убедить. Это было выше ее сил. Неимоверная ярость завладела сознанием, стирая на своем пути все. — Я уничтожу тебя, — чеканя каждой слог, выплюнула она ему в лицо, и губы ее скривились в улыбку. Хотелось расхохотаться прямо здесь, сотрясаясь в безумном припадке, потому что эмоций было так много, что впору было захлебнуться. — Запомни, запомни! Я приду за тобой однажды, и ты пожалеешь о том, что связался со мной. Теперь я буду жить только одной местью тебе, — шипела Лили, как разъяренная змея, с дьявольским весельем смотря в его глаза, которые с каждой секундой принимали странное, нечитаемое выражение. И она упивалась близостью с ним, своей ненавистью и испытывала такое желание прямо сейчас втоптать его в землю, что лишь раззадоривалась. Страха перед будущим не было; было лишь одно — месть. Ради которой можно было и погибнуть окончательно. — Вот и славно, — проговорил он вдруг, улыбнувшись, что вызывало в Лили лишь большее бешенство. — Не забывай об этом, Поттер. Живи местью и однажды приди за мной. Я буду с нетерпением ожидать этого дня. Лили нервно кивнула головой, резко высвободившись из его хватки, и стремительно зашагала к Хогвартсу, чувствуя какое-то электричество на кончиках своих пальцев. Такой злобы она не испытывала ни к кому, и с каждым шагом своим Лили думала лишь об одном: она непременно так и поступит. Она заставит Малфоя пожалеть о своих словах. Какое-то веселье появилось внутри нее. Лили, криво скалясь, стремительно поднималась по ступенькам, и, зайдя в Хогвартс, схватила свой чемодан, который стоял, никем не тронутый, и, бросив на окружающих злобный взгляд, стремительно направилась к директору. И, подойдя к горгульям, Лили замерла, потому что вдруг увидела ее. Широкую спину, облаченную в черную аврорскую мантию. Это был отец. Известный, презираемый Гарри Поттер. Она вздрогнула, когда он, обернувшись, спокойно взглянул на свою дочь, и в глазах его не было ни разочарования, ни осуждения, одна лишь тягучая усталость. Сильнее вцепившись в ручку чемодана, Лили нахмурилась, глядя на отца. Какие-то странные, смешанные чувства метались внутри нее, и ей почему-то по-особенному боязно было понимать, что, скорее всего, он презирает ее. Ненавидит ее. Поэтому, когда на его усталом лице появилась тихая, слегка печальная улыбка, Лили впервые почувствовала страх. Липкий, пролезавший под кожу, неконтролируемый страх. — Ну здравствуй, Лили, — улыбка его стала шире. — Вот уж никогда не думал, что мы встретимся при таких обстоятельствах. И внутри нее, вычеканивая каждую букву, появлялась одна мысль, которую она пронесла с собой сквозь все время: «Мир жесток, да. Но только я еще жестче». Не поэтому ли Лили улыбнулась ему в ответ?