Promise

      — Вот только тебя могло так угораздить, — недовольно бурчал Тилль, копаясь в аптечке и штурмуя несчастный ящичек на предмет жаропонижающего. — Ты мне скажи: на кой было переться за мной?       Страдальчески вздыхая, распластавшийся лужицей на кровати Рихард не в самом презентабельном своём виде пробубнил:       — Я тебя спасал, думал, ты замёрз и тонешь, вода же ледяная, — он драматично взмахнул рукой, как бы из последних сил, — а ты ругаешься.       Вокалист в ответ на такое наглое обвинение укоризненно глянул на лид-гитариста, но, подумав, кивнул:       — Ругаюсь. И буду ругаться, Риш! — наконец найдя нужную коробочку, он извлёк из неё пластинку, а из той, в свою очередь, пару таблеток, которые и протянул Круспе, держа перед ним стакан воды (пить самостоятельно Шолле наотрез отказался). — На, запей, Ромео хренов, — пробормотал Линдеманн, на что Рихард угрожающе и с явным недовольством зыркнул, но скандалить не стал.       — Вот и помогай людям после этого, — проворчал он, приняв лекарства.       Тилль в ответ лишь забавно хмыкнул:       — А я нелюдь.       — Ведьма! — театрально ахнул лид-гитарист, бесцеремонно тыкая пальцем между глаз вокалисту, на что тот злобно глянул исподлобья и тихо буркнул:       — Ты там умирал вроде недавно. Уже попустило?       Круспе спохватился, вспомнив, что, действительно, ему же плохо, его надо жалеть, холить и лелеять, а потому картинно приложил тыльную сторону ладони ко лбу и прокряхтел:       — Умираю.       — Я надеюсь, ты успел написать завещание? — усмехнулся Линдеманн, невольно забавляясь от кривляний возлюбленного.       — Меркантильный ублюдок, — всё таким же потусторонне-умирающим голосом выдавил из себя Шолле, после чего трагически откинулся на кровать, изображая дохляка.       — Не меркантильный, а хозяйственный, — возразил Тилль, на что Рихард лишь издал мертвецкое "буэ", вываливая язык и стараясь правдоподобно закатить глаза повыше. — Горе луковое, ты кушать-то собираешься? — когда "труп" заинтересованно приоткрыл один глаз, вокалист тихо прыснул со смеху, но комментировать не стал, и продолжил: — Я твои булочки любимые испёк, пока ты дрых... будешь?       — С кори-ицей? — с явным подозрением пробухтел лид-гитарист, и Линдеманн, невольно улыбаясь от этого ребячества, кивнул, передразнивая его:       — С кори-ицей.       — Корми, — великодушно согласился Круспе, в ожидании уставившись на Тилля.       Вокалист многозначительно хмыкнул, но промолчал. Спустя пару минут он вернулся в спальню с большой тарелкой, на которой разместил три больших, присыпанных сахарной пудрой булки, что источали приятный аромат свежей выпечки, и чашку горячего чая с лимоном и яблоками — Линдеманн всегда отпаивал им Шолле, когда тот болел.       "Сейчас я буду кушать, сейчас меня покормят", — довольно думал Рихард, поглощая взглядом вкуснятину. Кстати, не он один учуял добычу: пушистая мордаха Флауми заинтересованно показалась в дверном проёме, и вскоре котофей, вовсю принюхиваясь, потихоньку потопал на запах. Участливо улыбнувшись, Тилль протянул мелкому кусочек булки, за который тот благодарно ухватился лапками, принимая дар богов, и вскоре принялся активно его поглощать.       Лид-гитариста пришлось кормить примерно так же: это наглющее создание разинуло пасть и преспокойно ждало, пока еду ему засунут прямо туда. Заранее запасшийся просто ангельским терпением вокалист безропотно терпел бзики своего ненаглядного: в каком-то смысле он чувствовал себя виноватым в том, что Круспе полез вытягивать его из проруби и благополучно простудился. Линдеманну в силу многолетней закалки это дело не грозило, а вот Шолле регулярными заплывами по холоду не баловался, — может, оно и правильно, но в этой ситуации Рихард конкретно сглупил и даже сам этого не отрицал.       Вдоволь нахомячившись, лид-гитарист важно кивнул, и Тилль, уже смирившийся с ролью временной прислуги, забавно усмехнулся и поднёс к его губам чашку. Осушив наконец добрую треть кружки, Круспе чуть поднял ладонь, на что вокалист кивнул и поставил чай на тумбочку, а сам извлёк из пластикового футлярчика ртутный градусник (технологии технологиями, а проверенным методам он доверял больше всего) и примостил шипящему от холодного металлического наконечника Шолле под руку, мотивируя это тем, что, если будет истерить, засунет в жопу.       — Ти-илль, — мученически прокряхтел Рихард, обессиленно обмякнув на кровати.       — А?       — А когда я старый буду... и совсем больной... — начал издалека лид-гитарист, обводя взглядом комнату, и Линдеманн, нахмурившись, перебил его:       — Ты опять?       — Ну дослушай, — Круспе укоризненно зыркнул на него и вскоре продолжил: — Так вот, ты... ты же меня не разлюбишь?       Тилль в который раз вздохнул, беззлобно улыбаясь. Ну он опять, что ли, начинает?       — Бо-оженьки, — протянул вокалист, аккуратно обнимая Шолле, чтобы не давить на градусник, и буквально телом чувствуя, как того трясёт от высокой температуры. — Кто ты такой и куда ты дел моего Рихарда? Мой Рихард, — он мягко пригладил волосы лид-гитариста, — уверен, что шикарен и полон сил в любом возрасте, а я с ним совершенно согласен.       — Так не разлюбишь? — воспрял духом Круспе, довольно жмурясь и уже зная ответ наперёд, а Линдеманн лишь подтвердил его догадки:       — Не разлюблю.       — Обеща-аешь? — протянул Шолле, поджав губы à la я милаха, любите меня, и вопросительно уставившись на Тилля, отчего тот тихо прыснул, стараясь не смеяться, и закатил глаза, но в итоге всё-таки сжал легонько дрожащие пальцы Рихарда в тёплой ладони и кивнул:       — Обещаю.