С днём рождения нас

— Назови хоть одну причину, — Данте слова тянет, яд вливая щедро, не скупясь, как томатный соус, который, блять, ко всему идёт, — чтобы я тебя сейчас слушал? Он подцепляет кусок пиццы и сам не замечает, как облизывается голодно, смотря на тянущийся нитями расплавленный сыр. Блаженство. — Кроме неё, — добавляет Данте, кивая на нечто божественное, сотворённое человечеством. Ради этого стоило спасать его из раза в раз от всяких мудаков вроде Мундуса. Или его брата. Вергилий не ведёт и бровью, ощущая всю кислотность чужого настроения, которая должна была прожечь ему глазницы и лживый, поганый рот. Данте хочет думать яростно, но отвлекается на жевание. Путь к его сердцу лежит точно через желудок, и этот выкопавшийся из ада гад вовсю пользуется данной слабостью. «Нам нужно поговорить» Охуенное приветствие после чудесной первой встречи. Как дела в аду, Верг? Где твоя супер-причёска, Верг? Передал привет отцу? Надеюсь, он хорошенько намылил тебе шею. — Потому что твоему дражайшему человечеству, — медленно отвечает Вергилий, — угрожает опасность. Лимбо два-ноль, если тебе так угодно. — Пиздец какая? — Данте прикладывается к банке пива, не отводя взгляда. Нелепо, наверное. Едва ли стоит так пристально следить: Вергилий не кинется резать всех подряд в этой захудалой пиццерии (с отличной пиццей, попросил бы!), в которой смотрится ещё куда более нелепо в своём наряде викторианского деспота. Комичность мыслей Данте помогает ему бороться со стрессом из раза в ебанный раз. Если у него вообще что-то осталось со времён незабываемого детства и череды предательств: спасибо, дорогой братишка, давай теперь нож пониже, а то чешется под лопаткой. Вергилий кивает. — Да тебя это не ебёт, — Данте жмёт плечами, подмигивает девчонке за соседним столиком, как бравый герой с экрана кинотеатра. Хотя его рожа и так всему городу известна: просочившийся в их реальность мир демонов обеспечил такое веселье, что Данте не успевал ни жрать, ни спать, а только шинковать тварей и спасать дам с деревьев и истерящих котов. Или наоборот. — Да, именно так. Он даже не спорит. Данте перестаёт жевать, ухватываясь за фантом мысли. И расплывается в поганой, мерзкой улыбке, слизывая остатки соуса с угла губ: — О, проблемы в аду? Вергилий не отвечает. — Кому ты успел насолить, и кто идёт, чтобы прищемить твой хвост, Верг? Тот не закатывает глаза. Пальцами подпирающей подбородок руки он проводит по брови и щеке. Устало — не в оттенке физической измотанности, а словно его заебало постоянство разжёвывания простых истин всяких тупоголовым имбецилам вроде старшего брата. Хренов декламатор. Выглядит он при этом так человечно, что окружающие их люди — шумные, копошащиеся, смеющиеся от бессмысленных картинок в сети — кажутся картонно-ненастоящими. Вергилий не выглядел бы более реальным человеком (с приставкой полу-), даже если бы вдруг решил податься в меценаты и разводить петунии в кадках. (Данте бы тогда точно уверился, что какая-то адская тварина взяла поносить кожаный костюм его брата.) А ещё ему нравится действовать Вергилию на нервы спустя столько времени. Особенно спустя столько времени. Это помогает не думать о том, что он сам рассматривает его слишком внимательно, слишком цепко, слишком жадно — слишком. Кэт бы сразу заметила и поджала губы. Не в осуждении, а том беспокойстве, которое Данте не выносит, — за себя. Отголосок чего-то былого мерзко пищит внутри, и Данте заливает его пивом. Ему всегда нравились девчонки, у него стояло на девчонок, а связь с его близнецом была и остаётся каким-то программным сбоем в генетическом коде. У Данте к Вергилию целое нефилимское нихуя. У Вергилия к Данте, пожалуй, один только коммерческий интерес. «Принеси мне мир на серебряном блюде, Данте» Истина по швам трещит, потому что он, чёрт его дери, торчит с братом-предателем в кафешке и рассуждает об угрозах мирового масштаба, как о грядущем фестивале какого-нибудь монстра из картофеля. Или из брокколи. Данте в душе не ебёт, но ощущение ирреализма действует ему на нервы хуже желания выдрать Вергилию гортань. — Так и скажи, что нужна помощь, — Данте добавляет холоднее, злее. Пицца вдруг кажется засохшей и невкусной. Он Вергилия снова хочет ровным слоем размазать. Тот смотрит на него и наклоняется вперёд. Плавно, как подбирающаяся змея. И человеческое, навязанное простым жестом, в нём вянет, тает, сменяясь иным — хищным. Демоническим. Данте в слоу-мо видит, как выцветают его глаза — от радужки и до углов, не оставляя даже паутины лопнувших сосудов. Воздух раскаляется и тяжелеет вокруг них, и Данте ощущает, как его самого по краю прокатывает от всех этих триггеров — ещё чуть-чуть, и они сцепятся прямо под возглас «свободная касса!». — Мне не нужна помощь, — Вергилий цедит. — Я просто предупреждаю тебя, дорогой брат. «Дорогой брат» звучит пощёчиной. Чем-то вроде «позволь показать тебе рай» или «мы справимся с этим вместе, Данте». Или. «Пожалуйста, Данте» Иногда он произносил это с таким придыханием, словно Данте не демонов уёбывал, а раскладывал его в постели. Да чтоб ты сдох, мразь. — Если тут разверзнется настоящий ад, — Вергилий усмехается своим же словам и кивает на занятые вокруг них столики, — ты будешь предупреждён, чтобы спасти всех этих несчастных овец. У Данте между лопаток зудит желанием выхватить клинок и вогнать ему в глотку. По эфес. — Земля — не арена для делёжки демонической территории. — Ад слишком тесен, хотя все бесы здесь, — криво цитирует Вергилий, отстраняясь. Данте замечает, что начинает снова дышать, не уверенный, что его не пришибёт плитой ностальгии от знакомо-чужого запаха. Он откидывается на спинку потёртого дивана, обводит взглядом яркие, кричащие плакаты и цветастые экраны с перелистываемым меню на стенах. Демоны свалились на голову человечества хворью худшей, чем чёрная смерть, но жизнь на этом не остановилась. Только позволить всей этой пиздобратии ещё один катаклизм Данте не мог. — Сраный ты манипулятор, — он почти рычит и давит внутри желание по-детски пнуть Вергилия под столом. — Как ты в зеркало на себя смотришь? Не выворачивает? Вергилий криво усмехается. Остро, словно лезвие Ямато. — Мне достаточно взглянуть на тебя, — отбривает со свойственной ему аристократической ленцой. И вдруг щурит глаза, почти смешливо. — Кстати. Сегодня ведь особенный день. С днём рождения нас, брат. Данте возвращает ему ухмылку, полную какой-то нелепой обречённости на очередной пиздец. Надеяться, что с Вергилием всё пойдёт по условиям самого Данте не приходится. Ну полный хэппи-бёздэй. Раздолбанный кнопочный телефон Данте полдня брынькал сообщениями от Кэт — обещанием круто отметиться вместе с их маленьким спецотрядом из весёлых самоубийц. Но теперь Данте знал, что его подарок в обёртке чёрного пальто и убийственного гонора затмит всё. Он давит костяшками на глазные яблоки. — Чёрт возьми, — и говорит почти весело, — как же я тебя ненавижу.