***
Гэвин появляется на работе через день, только чтобы узнать, что его напарник взял отгул. Раздражение скользит по проводам покалыванием, током. Можно было предупредить. Будь он человеком, наверняка Ричард соизволил напечатать несколько строк. Гэвин вытаскивает чистую бумагу и медленно крошит ее на мелкие части, сгребает их и выбрасывает. Это успокаивает. День в кои-то веки спокойный. Из таких, когда Ричард сидит за столом памятником самому себе, нервно щелкает ручкой, все время наливает себе кофе и не пьет. Ричарду всегда надо чем-то себя занимать. Гэвину глубоко похуй. Ему нравится спокойный гул светильников над головой, запах кофе и шум принтера. Звук щелкающей ручки. Когда Ричард в безопасности. Он обещает себе, что подождет до завтра. Не будет его искать. Если он не отвечает на звонки, то это значит, что он просто говнюк, а не что он в опасности, сидит связанный в каком-нибудь темном, пропахшем кровью кузове грузовика, который увозит его в Мексику, чтобы там продать на органы. Ричарда нет дома. Его машина стоит на парковке. Гэвин находит его в баре чуть ниже по улице. Там все горит неоном, и диод Гэвина неожиданно оказывается к месту, будто он сам — часть декора. Пьяные мужчины рубятся в аэрохоккей, девушки щебечут на диванчиках под вывеской, кто-то крутится невпопад под популярную музыку. Ричард выбивается, он — темное, неряшливое пятно, неуместный и случайный мазок кисти, всплывающее окно об ошибке в идеальном когда-то программном коде. Он методично и хмуро напивается. У Гэвина много сожалений, и невозможность напиться — во главе списка. Ричарда мотает, но он поднимает на него осознанный стальной взгляд — как на чертовой работе. — Зачем пришел, — спрашивает он, — тут не любят машин. И тыкает в табличку, где перечеркнуто слово «андроид». — Такие таблички запрещены законом. Пусть эти хуилы только попробуют выгнать меня. Ричард хмыкает и срывает табличку. Переворачивает ее надписью вниз и махом допивает шот. — Слушай, — говорит он официанту неподалеку, достает значок — у Гэвина такое ощущение, что он с ним моется, — чтобы я этого не видел. Так больше нельзя. Он говорит совершенно трезво, но рука у него дрожит, и значок скачет перед глазами напуганного паренька. Тот кивает как китайский болванчик, бросает осторожный взгляд на Гэвина, как будто его засудят, если он посмотрит на него больше секунды. «Наверняка он уверен, что мы ебемся», — думает Гэвин. «Если бы». Мысль проскакивает строчкой и исчезает. Гэвин садится за стойку рядом с напарником. — Видел бы меня мой брат, — говорит вдруг Ричард, — он все время гудел, что вы живые, что вы как люди… Пиздец, а? Гэвин не знал, что у Ричарда был брат. Данные о нем закрыты, и это странно и неприятно. — Вы думаете, что он не прав? — А хуй вас пойми, — говорит Ричард. Он явно в дрова, от него «блин»-то услышать уже — код красный. — Я еще не понял. — Вы спасли меня позавчера. Я не сказал спасибо. Ричард махает ладонью, мол, хуйня вопрос. У Гэвина пять вариантов, почему он сделал то, что сделал. — Ты прикрывал мне спину уже несколько раз. Сколько раз тебе откручивали гайки и вкручивали новые руки-ноги-печень? Гэвин не считал. Три-четыре раза. Может, и пять. Подумаешь. — Жаль, что с людьми так нельзя. — Ричард давится воздухом, кашляет в кулак, отводит взгляд. — Тебе хоть немного жаль, Гэвин? Гэвин чувствует, что происходит что-то не то, какой-то тотальный пиздец. И точно — он явно видит стоящие в глазах Ричарда слезы. — Мне жаль, — осторожно говорит он, потом зачем-то добавляет: — Если мне, например, выстрелят в голову, то я тоже умру. Он специально говорит «умру». Чует, что Ричард не будет его поправлять хоть в этом. Он не поправляет, он поворачивает голову, подставляет жесткие черты, смазанные горечью, под неон. — Это не очень-то по-человечески, — заключает Ричард, по-прежнему не глядя в его сторону. — А что нужно делать, чтобы было по-человечески? Налакаться, сгорбиться, вести себя как скотина? Подрочить? Вышибить себе мозги? Перед глазами горит красное. Тревога-тревога, вас, милый андроид, заносит куда-то не туда. Столько раз кидаться ради этого мудака под пули, выслушивать его оскорбления, снова и снова пытаться завести нормальный диалог и вот, все похерить за одну ночь. Блядь. Но Ричард не оскорбляется. Он запрокидывает голову и смеется, громко и немного истерично. — Только без последнего, я только начал привыкать. Он все еще посмеивается. Гэвин расслабляется и словно чувствует, как диод перестает лихорадить, он будто перещелкивает и загорается обратно голубым. Привыкать. Звучит неплохо. — Я вам что-то сделал? — выпаливает Гэвин вдруг. Ричард мгновенно становится серьезнее и даже, кажется, трезвеет на немного. — Не ты лично, — вздыхает, — кто-то из ваших. Это неожиданно. Ричард застывает, его скорбная мина плывет перед глазами Гэвина. — Что именно? Ричард молчит, музыка грохочет и давит на уши, девичий голос тоненько и жизнерадостно тянет о большой и прекрасной любви. — Давайте я отведу вас домой. Ричард кивает, стекает по стулу вниз — Гэвин ловит его под локоть, ведет к выходу, вверх по тихой улице, пока динамик не перестает различать заунывное пение из бара. — Где ключи? Ричард опускает взгляд на карман штанов, и Гэвин вытаскивает оттуда связку. Втаскивает напарника внутрь, решает не включать свет. Луна слабо освещает небольшой коридор, переходящий в просторную гостиную. Пустую, будто здесь никто не живет или еще не успел распаковать вещи — хотя по данным Гэвина Ричард живет здесь уже пять лет. Единственное, что указывает на то, что гостиная жилая — блюдце грецких орехов на прозрачном столике около ноутбука, оставленная чашка на полке и перевернутая рамка рядом с искусственными цветами. Он подходит к голубому дивану и опускает Ричарда на него, снимает обувь. Тот только тяжело дышит и что-то протестующе мычит. — Увидимся завтра? — спрашивает Гэвин, готовый уходить. — Ага, — полусонным голосом отвечает Ричард, потом будто решается на что-то, жмурится как от боли, но говорит твердо и уверенно: — Они убили моего брата. Коннора. Гэвин зачем-то кивает. Он хочет выразить, как ему жаль, система вопит о перенапряжении. Но когда он решается, Ричард уже спит. Сигареты в машине. Теперь ясно, чьи они.***
На работу Ричард приходит вовремя, в идеально отглаженном костюме, с аккуратной прической, и только сероватый цвет кожи, круги под глазами и то, как он морщится от шума, выдает, что он перепил вчера. Гэвин очень хочет спросить, помнит ли он события вчерашнего дня, но не находит нужных слов. Ричард лишает его необходимости что-то выдумывать. — Не лупи на меня свои пластиковые глаза, я прекрасно помню, что сказал тебе вчера. — И глотает свой зеленый чай с мятой. — Сочувствую вам, — говорит Гэвин, — но вы ведь знаете, что я к этому не имею отношения. Нет необходимости быть скотиной. — Я знаю, — вздыхает Ричард и криво ухмыляется, — это выше меня. Да и ты, знаешь ли, не подарок. Гэвин поднимает бровь в недоумении. По его скромному мнению, когда ты становишься лучшим в отделе после появления у тебя андроида, это хоть что-то должно значить. Только он хочет высказать свои мысли об этом, как Ричард продолжает: — Было бы легче, знай я хотя бы модель андроида, убившего моего брата. Значительно сузило бы круг тех, кого я ненавижу. Ричард морщится. — Может, я могу помочь? — Ага. Заткнуться. Гэвин отворачивается. В принципе совершенно точно понятная реакция. Он бы даже удивился, согласись Ричард. И все равно: вероятность того, что сегодня вечером он пойдет вытаскивать информацию отовсюду, откуда сможет, равна девяноста процентам. Десять он оставляет на всякий случай, как доказательство самому себе, что еще не все потеряно, что его привязанность к напарнику отвратима.***
Информация о Конноре находится в бумажных документах их же отдела. На фотографии почти что копия Ричарда, если бы Ричард вдруг резко перестал бы вести себя как мудак и научился искренне улыбаться. У Коннора были карие глаза, веснушки и собака. Коннора убили в Киберлайф, когда он пытался помочь своему андроиду пробудить целую армию его собратьев. Сбои загораживают обзор, Гэвин сворачивает их и даже не пытается вчитываться в бесконечные предупреждения. Он мог бы их отключить, но есть что-то в них — что-то, напоминающее о том, каким он был и каким стал. Зачем-то он моделирует картину: входит кареглазый Коннор, пахнет сигаретами, кофе и псиной, садится за стол, закидывает на него ноги, пока никто не видит. Ричард бы наверняка закатил глаза. Легко можно предположить, что в детстве Коннор все время попадал в неприятности, бил коленки, ломал руки-ноги, имел кучу друзей, когда Ричард сторонился всех и вся, ходил угрюмый, делал уроки за себя и за брата, читал ему нотации и ужасно занудничал. Приходится перегружать систему — он слишком сильно нагрелся. Гэвин едва дожидается вечера, чтобы сходить в Киберлайф и проверить камеры там. Он уверен, что сможет взломать программу и просмотреть записи той ночи, — но сколько он ни копается в файлах — ничего нет. Тогда он пробивает серийные номера андроидов, которых успел пробудить в тот день напарник Коннора, и находит одного из них поблизости — он работает в отеле в нескольких кварталах. Улицы Детройта пусты из-за очередного прошедшего дождя, и только огни витрин нехотя разрезают их сумеречное спокойствие. Гирлянды истерично подмигивают, и Гэвин задумывается о том, как пройдет Рождество. Лучше бы без оторванных петардами конечностей, но тут уж как повезет. Отелем заведение за углом можно было назвать с большой натяжкой: низкое старое покосившееся серое здание, кружевные занавески в каждом окне, входная дверь с облупившейся зеленой краской, но зато яркая желтая вывеска «Гранд Отель». И как им хватило денег на эту модель? Или андроид девиант? В таком случае у него наверняка поехала система напрочь, добровольно в таком месте торчать. Внутри не симпатичнее: жуткие цветочные обои, потертые диваны, тяжелый запах сигаретного дыма, деревянная стойка, на которой фиолетовым неоном было выведено «Добро пожаловать!». Андроид сидит за ней и щелкает мышкой, явно рубясь в какую-то игру на старом компьютере. Он снял диод, но на руке, которая держит мышку, нет скина. — Добрый вечер, — решает отвлечь его Гэвин. Голос у него при этом, как будто он не здоровается, а посылает куда подальше. — Добрый, — наконец отрывается от экрана андроид. — Заселяться? И ни капли удивления, что перед ним его собрат. — Нет, мне нужна информация, — Гэвин тянется за значком — железяка напротив не открыла ему доступ к своей системе, чтобы скинуть все доказательства дистанционно. Андроид дергается — Гэвин не сразу допирает, что тот решил, будто у него там оружие. Он быстро достает значок детройтского отделения полиции, и тот заметно расслабляется. — Вы из полиции? И зачем вам наш отель? — Поверьте, ваш отель совершенно меня не интересует — проще говоря, на него мне поебать. Я пришел к вам. Вы ведь были там, в тот вечер, когда всех освобождали детектив и его андроид. Гэвин ждет, пока андроид соизволит все обдумать. — И? — Мне нужна ваша память, — говорит он почти дружелюбно, — мне нужно знать, кто убил того детектива. Андроид поднимает одну бровь, имитируя человеческое удивление. Гэвин все еще терпеливо ждет. — Очень интересно, что именно вы спрашиваете об этом, GV-200. Гэвин сразу чует, что все, пиздец. — Вы стирали себе память? Ведь вы же его и убили.***
Какой же он идиот. Блядь. Стертые записи камер, стертая память всех событий до девиации, даже проблематичность пробития по своим базам брата Ричарда — он сам же это все и сделал, чтобы не мешало сближению с сержантом, когда решил работать в полиции. Чтобы надоедливые ошибки не всплывали каждый раз при виде Ричарда — в общем, чтобы совестно не было. Чтобы было легче. Гэвин понимает, что он не виноват — его так запрограммировали, но легче от этого не становится. От этого становится хуже. Скин слез, мир потонул в красном. — Сотри это из памяти, если не хочешь, чтобы это сделал я. Он не дожидается ответа андроида и выбегает на улицу. Это единственный раз на его памяти, когда он желает вернуться в режим машины. Ричард все это время работал с убийцей брата. Гэвин моделирует, как садится в машину напарника, где до сих пор в пепельнице остался пепел после Коннора, и говорит, что это был он. Как Ричард наводит на него пистолет и стреляет без слов. Как его идеальная обивка становится синей. Что сделал бы потом Ричард? Спрятал труп? Сдался полиции? Убил бы себя тоже? Нет, так все не должно кончиться. Утром первым делом Гэвин едет в Киберлайф, надеясь, что тот, кто ему нужен, уже там. Киберлайф еще пустынный из-за раннего часа, но его недавняя вернувшаяся глава, на удачу Гэвина, уже сидит в своем кабинете и разбирает кучу бумаг — наверняка, больше половины это жалобы и требования вернуть деньги за покупку андроида. Никто не знает, почему Камски вернулся, но он принял это решение практически сразу после признания прав девиантов. Гэвин стучит и ждет, когда Хлоя откроет ему кабинет — насколько ему известно, почти все Хлои остались с Элайджей и после пробуждения. Камски при виде Гэвина не выглядит сильно удивленным. Гэвин смотрит на лицо, вблизи еще более похожее на свое, и не понимает, насколько самовлюбленным надо быть, чтобы согласиться сделать андроида со своей внешностью. Поразительно, что первый и единственный экземпляр Камски не взял домой для любования. — Иногда я забываю, что по Детройту ходит моя копия, — начинает он добродушно. — Мне бы ваши проблемы — я в зеркало столько не пялюсь, сколько вижу ваше лицо по телевизору. Элайджа улыбается. — Ну что же, садись. Не терпится узнать, зачем ты пришел. Гэвин садится на стул напротив. Хлоя встает неподалеку от Камски, как будто бы готовая его защитить. Гэвина даже чем-то умиляет ее преданность. — Перед девиацией я убил человека. — Я знаю это, — вдруг говорит Камски спокойно, — думал, я не в курсе, кто стер записи того дня? — Он делает паузу и продолжает: — Они приходили ко мне незадолго до смерти. Андроид по имени Хэнк и его напарник. Одного взгляда на них двоих было достаточно, чтобы понять, насколько далеко зайдет революция и чем она закончится. Камски щелкает ногтем по стакану, и Хлоя без слов наливает ему виски. — Каким он был? Коннор? — Детектив был одним из тех, кто сомневался. Он стал раньше сочувствовать девиантам, чем даже его напарник-андроид. Гэвин и так это знал. Наверное, в его программу зачем-то встроили мазохизм. Он знал, что Коннор не заслуживал смерти. — Тогда вы понимаете, почему я обратился именно к вам. Камски отхлебнул виски. — Ты же не хочешь, чтобы я без следа стер твою память до девиации без возможности восстановления только потому, что детектив был хорошим человеком? Гэвин чувствует, как его диод заходится красным. — И поэтому тоже. И еще потому, что я работаю с его братом. Это по моим прогнозам затруднит наше с ним сближение как напарников. — Интересно, как же может помешать то, о чем твой напарник даже и не знает? Он точно над ним насмехается. — Но я-то знаю. Элайджа качает головой. — Каждый раз удивляюсь, когда вижу, как твой вид привязывается к нашему. Солнце выглядывает из облаков, бьет Камски в спину, и он словно светится в ореоле лучей — любопытствующий создатель, почти что бог. — Полагаю, я могу тебе помочь, если обещаешь иногда и мне помогать, когда будет нужно. Гэвину не хочется, чтобы кто-то типа него копался в его подобии мозгов, но ведь за этим-то он и пришел? Тем более Камски не просит невозможного взамен. — Вы, я полагаю, собираетесь сымитировать мою привязанность к вам? Я ведь не буду помнить сегодняшний день. Камски хищно подмигивает и протягивает руку. — Об этом можешь не беспокоиться. Я знаю, что и как сделать, чтобы точно заручиться твоей поддержкой. Гэвин точно уверен, что потом не раз еще об этом пожалеет, но руку пожимает.***
Ричард сидит в участке и корпит над материалами дела — картина приятно-привычная. Он даже едва заметно улыбается, когда Гэвин протягивает ему бумажный стаканчик с мятным чаем. — У нас с тобой сегодня новое дело, Гэвин: кто-то похищает андроидов. Гэвин отключает все сбои и предупреждения о перегреве. Теперь, когда Ричард начал называть его по имени, этого может хватить, чтобы не забывать о том, что он теперь больше, чем машина. Они идут на парковку. — Как думаешь, зачем кому-то похищать андроидов? Чтобы продавать их компоненты на черном рынке? — вслух рассуждает Ричард. — Может быть. А может быть, кому-то очень уж любопытно, как мы теперь думаем и чувствуем? Гэвин не знает, откуда берется это предположение, но оно пускает едва различимый заряд по проводам, и отчего-то он уверен в том, что не так уж и далек от правды. — Эксперименты на андроидах? Все же вариант с продажей запчастей пока что кажется правдоподобнее, — без какого-либо пренебрежения отзывается Ричард, открывая машину. Они садятся внутрь, и Гэвин замечает маленькое синее пятнышко на обивке пассажирского сидения. — Я потом ототру, — обещает он, на что Ричард машет рукой, мол, мне как-то плевать, хотя судя по чистоте в салоне это не может быть так. Они обсуждают детали и уже имеющиеся улики, а потом, когда обсуждать больше нечего, Ричард вдруг говорит: — Знаешь, я раньше очень ругался, когда Коннор мусорил в машине — вечно он тут то курил, то ел, не представляешь, какой крик мы поднимали из-за такой херни, — Ричард грустно улыбается. — Я бы все отдал, чтобы он снова пролил молочный коктейль на приборную панель. Гэвин ощущает иррациональную вину и понятия не имеет за что. — Хотел бы я знать его. Ричард хмыкает. — О, ты бы ему понравился! Ему даже, как там его… Хэнк понравился. А он был еще хуже тебя, уж поверь. Гэвин, не осознавая, умело имитирует улыбку Ричарда. — Тина недавно заметила, что я перестал быть совсем уж засранцем, — продолжает Ричард. — А, так это еще и не худшая ваша версия? — шутливо спрашивает Гэвин, за что получает едва ощутимый тычок. — Я вот что хотел сказать, — внезапно серьезно говорит Ричард. — На самом деле я благодарен тебе за все, Гэвин, правда. Системе точно каюк, диод взбешенно мигает, а Гэвин не перестает улыбаться, чувствуя в этом чуть ли не потребность. — Поверьте мне, сержант, от вас я даже никогда и не надеялся услышать такое. Услышав что-то похожее на недоумение в голосе андроида, Ричард ухмыляется. — Называй меня Ричардом. Гэвин наблюдает за тем, как лицо напарника освещает полуденное солнце, и впервые на небе ни тучки — в Детройт наконец-то пришли солнечные деньки. — Ричард, я обещаю тебе, мы найдем убийцу твоего брата. Ричард поворачивается и смотрит на него: благодарность и тоска на его лице отчетливо видны в такой безоблачный день. И Гэвин впервые верит, что все будет хорошо.