Снова. Как в той камере – наедине с самим собой.
Темерцу сильно захотелось сделать сразу две вещи: уйти и напиться. Стараясь не сильно привлекать к себе внимание, Вернон мышью прошмыгнул в сад, а оттуда уже в свою спальню. В комнате было темно, но это не мешало мужчине ориентироваться. За три года его отсутствия в покоях так ничего и не поменялось: всё то же кресло, где столь часто он любил засиживаться с бумагами, всё то же, накинутое на кровать, покрывало в темный цветок, и все тот же гребаный гвоздь, который когда–то лично он вбил у двери, чтобы его малость повернутая белка мог вешать сайдак с луком. Всё, абсолютно всё, в этой чертовой комнате дышало воспоминаниями. Дышало их общими воспоминаниями. Не зажигая свечи, дрожащей рукой, темерец, откупорил прихваченную бутылку вина. Сделав первый глоток, прямо так из горла, мужчина почувствовал некую обреченность. Он сидит в темной затхлой комнате, совершенно один и напивается, желая почувствовать себя вновь живым. Получалось, надо сказать, у него это.… В общем, погано получалось. Невольно его посетила весьма печальная мысль о том, что за все время нахождения в этом замке, он так и не смог почувствовать себя по–настоящему живым. Вернон не жил – он существовал, как мебель. Никому ненужная и запыленная, прожившая достаточно, чтобы её можно было выбросить или пустить на дрова. Все наперебой твердили, что всё забудется, будет лучше, но сам темерец знал – лучше уже не будет никогда. Будет лишь хуже. И хуже Роше становилось с каждой секундой. Тишина почти физически давила на виски, сжимала горло в стальной хватке. Вернону хотелось кричать до хрипоты, до порванных связок, но ему оставалось лишь поминутно умирать – медленно и мучительно. Он не знал, сколько он так просидел, привалившись к стене, лишь изредка делая пару глотков из бутылки, чтобы перебить скопившуюся во рту горечь и заглушить так не вовремя посетившие его мысли. — Напиваешься, dh’oine*? — издевательски протянул столь знакомый голос. — Напиваюсь, — лаконично ответил Роше, и в качестве подтверждения своих слов сделал еще один большой глоток терпкого напитка. В голове зашумело, а тело окончательно расслабилось. Так определенно лучше. — По–моему тебе хватит, — бутылку бесцеремонно выдернули из рук, и мужчина ощутил нарастающий прилив гнева. — Иди куда шёл, эльф. Я больше не доставлю никому проблем. Вы же меня похоронили, ластиком стерли, — последняя фраза заставила Иорвета подскочить и одним рывком впечатать Роше в стену. — Каждый… — эльф запнулся, но затем продолжил: — каждый гребаный день, Вернон Роше, я искал тебя, я облазил каждый, мать твою, чертов куст на том тракте. Я готов был землю жрать, если это хоть на каплю, слышишь, на каплю, приблизило бы меня к ответу, где ты. Я молился за тебя, Вернон, а ты говоришь – похоронили, — голос атамана был глухим и непривычно тихим. — Хочешь поскорее лечь в гроб? — по шее с нажимом скользнуло острие кинжала. Капитан сглотнул и тут до него, наконец, дошло, что, кажется, он разозлил эльфа. В этой жизни Вернон уяснил, как минимум три вещи и одна из них гласила, что никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя доводить атамана белок до белого каления – чревато последствиями. Скоя'таэль замолк, но это оказалось лишь затишьем перед бурей. Минута. Две. Три. Тишина. Остриё кинжала, больно впившееся в шею, лишает темерца малейшей надежды на бегство, но рука удерживающая этот кинжал предательски дрожит. Внутренний голос шепчет ему лишь одну избитую, покарябанную временем фразу: «Убей». Но Вернон, устал. Он словно играясь, поддается вперёд, задирает голову, ощущая, как лезвие опасно касается открытых участков горла. — Я жду ответа, dh’oine,* — внешне командир скоя'таэлей кажется спокойным, расслабленным, только вот рука его по-прежнему дрожит. Усмехнувшись, Роше мысленно посылает, куда подальше, вопящий об опасности инстинкт самосохранения и шепчет, едва слышно, охрипшим голосом одно единственное слово: «Хочу» Пальцы эльфа, до побеления вцепившиеся в ворот дублета, расслабились. Сделав пару шагов назад, Йорвет скривил губы в неком подобии улыбки. «Неужто пронесло?» – подумал темерец, но тут же невольно вздрогнул – к его ногам, громко стукнувшись о пол, упал кинжал. — Я думал, что вытащил из той клетки человека, но оказалось, что от него осталась лишь тень. Сделай это сам, потому что я не сделаю этого для тебя, — тон эльфа буквально выморозил в темерце всё остатки его чувств. — Убей себя, Роше, чтобы больше не жить тенью человека, которого я, когда–то знал. — Йорвет рухнул на колени, словно у него разом обрезали все веревочки, которые держали его на весу. Среди сумеречной темноты эльф был похож на мраморную куклу – красивую, но безжизненную. — Только умрешь ты – умру и я. — Ты весь мой мир, Вернон Роше. Я ведь… дышу только тобой и живу ради тебя. — Вернон делает один шаг и осторожно, боясь нарушить зыбкое спокойствие эльфа, садится на колени рядом. Нерешительно протягивает руку и кончиками пальцев скользит по эльфийской щеке. На пальцах остается влага. Пожалуй, так отвратно себя темерец не ощущал никогда, даже когда пытался выплюнуть собственные легкие, сидя на каменном холодном полу, в темной пронизанной сквозняками камере. Даже когда хоронил своих ребят. Они сидели так минуту, две, а может час. Вернон не ощущал времени, по привычке не считал минуты, он просто дышал. — Скажи… — от непривычного безжизненного шепота темерец вздрогнул. Кажется, это начинает входить у него в привычку. — Я по прежнему люблю тебя, Йорвет. Так же, как три года назад. Всё также.Вдох.
Задержать дыхание, заставить сердце стучать. Прижаться всем телом, уткнуться носом в ложбинку меж ключиц.<i>Выдох.
Вдохнуть родной запах. Втянуть его в свои легкие, дышать им, так чтобы в итоге… задохнуться. Окончательно и бесповоротно.