Укради у них все

Портьеры чуть подрагивали от тока воздуха, жара красноватых углей, скрытых решетчатыми колпаками, от тепла тел, сплетающихся там, за дрожащей ненадежной преградой. Тяжелая ткань чуть колебалась под осторожными пальцами. Подаваясь вперед, жадно всматриваясь во мрак, он словно хотел увидеть больше… на самом деле нет. Он видел уже достаточно. Он хотел знать. На самом деле нет никакого тайного искусства. Его чувствительным глазам тьма, царящая в зале, не была помехой. Он видел четко и ясно, как содрогаются любовники там, в кругу; видел, как сыплется, складывается цепь, что тянулась от трепещущего горла, видел, как полузвериные лапы скользили по темному лоснящемуся телу, пальцы с изогнутыми когтями впивались в мягкие белоснежные волосы. Видел запрокинутую голову своей сестры, пасть, целовавшую ее шею. Его сестра — шлюха. Раньше это было бурчанием обиженного ребенка, неизменной считалочкой, которую он от обиды повторял, теперь стало непреложной истиной. И больше нет никаких тайн, утверждающих превосходство женщин в магии, есть ровно один гнусный секрет — все они шлюхи. Каждая чародейка получила свою силу, отдаваясь вызванным ею демонам, тварям Нижнего мира. Каждая из них несет под своими одеждами знаки, оставленные клыками и когтями, у каждой свербит между ног, потому что они ненасытны. Не в соитии, нет. Магия дает им власть, и властью этой они будут давиться, пока не подавятся насмерть. Пока какой-нибудь инфернальный жеребец не разорвет их до самого горла. Хэлрен медленно отпустил край портьеры, отвернулся от щели, через которую тусклый красный отсвет падал ему на щеку. Отвращение и ярость, сжигающая изнутри — за все годы унижений, за убеждение в своей неполноценности, вбитое с самого детства. За вывернутое, самое себя пожирающее общество дроу, частью которого он был. Эту ярость не вытравишь из себя, этот гнев согнутого, но не сломленного будет проливаться чужой кровью на темных улицах подземного города. И ложь, ложь, всепоглощающая ложь, которая была частью и смыслом их жалких жизней… но правда всегда пробьется. Правда отмоется от фальшивых ярких красок и станет сиять. И тем отвратительнее, наивнее и глупее попытки все скрыть… источник их магии, ну кто мог подумать! Хэлрен, как безумец, смеялся бы и выл в темноте, если б не понимал, что умрет, если выдаст себя хоть одним звуком. Его шлюха-сестра сейчас могла бы своей одолженной силой разнести на части весь их родовой дом. И сложить заново. …Не было никакого тайного искусства. Не было магии, непостижимой для мужчин. Не нужно было ничего тонко чувствовать и вычитывать из древних книг, написанных поколениями лживых похотливых старух. Те, кто составлял магические фолианты, эти плешивые ведьмы, выжившие из ума, не предполагали, что однажды несколько страниц их сокровища попадут в руки презренного мужчины, недородка, которого терпят только ради сохранения чистоты крови. Были и женские демоны. Каллепсай, Белая Тихегу, Луанзи Крик Бездны — только несколько имен, все, что уместилось на похищенных из запретной библиотеки. И ритуал, от которого между лопаток пробегал мороз, слова вызова, заклятья защиты, истинное имя, которое должно быть начертано на заклятом ошейнике, чтобы сдержать и подчинить… ее. Хэлрен медленно вытянул затекшие ноги. Десять минут назад его сестра, прихрамывая, вышла из святилища, долго возилась, протягивая цепи и запирая замки. Он медленно приподнялся, неловко встал на четвереньки — его слабость это уже не долгая неподвижность, это страх. Страх, вошедший в кровь, в кости. Страх, отнимающий силы. Его не просто убьют, если поймают. Его разорвут на части эти ведьмы, потому что задуманное им напугает их самих, напугает до смерти. Извиваясь как змея, он заполз в окно под потолком по спрятанной веревке, затянул ее за собой и аккуратно прикрыл тяжелую резную створу из дерева — редкий и дорогой материал под землей. Ему предстоял долгий путь — к своему тайнику, а потом дальше, в узкие пещеры старых шахтных выработок, где никто не помешает святотатству, никто не потревожит отступника, дерзкого выродка, посмевшего посягнуть на древнее, сбереженное и утаенное знание поколений чародеек-дроу, жадных сук, которых он собирался ограбить. Луанзи — повелительница страстных желаний и громких звуков. Она любит большие залы и открытое пламя, тяжелые благовония, запах пачулей и сандала, а еще звон железа и змеиное мясо. Украсть двимеритовый ошейник было несложно, научиться работать резцом, чтобы нанести на него запретное имя — куда сложнее. А вот отыскать драгоценные благовония стоило ему почти всех с трудом накопленных денег, и теперь два крохотных мешочка лежали у ноги дроу, пока тот готовил на жаровне угощение для капризного отродья Нижнего мира. Змеиные тушки истекали соком и запах жарящегося мяса растекался по залу, в котором когда-то хранили готовые к отправке чушки сырого железа. Пламя болезненно резало чувствительные глаза, но деваться некуда, Хэлрен старался все сделать правильно, он слышал, что, если допустит ошибку, демон убьет незадачливого чародея еще быстрее ревнивого семейства. …Нет никакого тайного искусства. Нет никаких секретов. В свете огня впервые в истории мужчина-дроу выписывал на полу знаки заклинаний-оберегов — не преступи границу, не причини мне зла, подчинись владеющему твоим именем… тонкий ошейник вывернулся из дрогнувших пальцев, упал на камни, закрутилась тонкая цепь. Он едва не забыл приковать второй ее конец и ползал, вбивал в камень стальную петлю, вздрагивал от звона, разносящегося по извивам коридоров — вор, что не в силах унести награбленное. Нет ничего сверхъестественного в том, чтобы произнести длинную фразу, истинное имя, которое тварь Нижнего мира услышит, где бы она ни была. Не нужно мистических пассов, не нужно шаманских танцев, нужно только… позвать? Хэлрен замер, пугаясь эха собственных слов. Как будто несуществующий язык, бессмысленный и смешной. Ничего? Ничего, только тяжелый дым благовоний стелился в сырости и мешался с запахом жареного мяса. Он сглотнул слюну. Как истукан, стоял и ждал среди своих нелепых бутафорий, дрожал то ли от холода, то ли от страха быть обнаруженным, но вдруг все нормальное, все обычное дрогнуло. Ничем не описать момент, нет таких слов, чтобы сказать, что произошло в миг, когда кто-то невыразимый бросил тяжелый взгляд, отзываясь на свое имя и весь мир заколебался, словно водная гладь. Хэлрен суетливо огляделся и упустил момент, когда оказался уже не один. Не было ни пламени, ни молний, ни магических огней, ни рева тварей Нижних миров. Она просто появилась, сидящая на полу, медленно ощупывающая ошейник, почти обнаженная, за исключением только своих украшений. Браслеты из фаланг пальцев, выкрашенных блестящим цветным лаком, острые когти на руках и ногах, широкое ожерелье из резных пластин черепа, достающее почти до сосков, гравированный рог на широком поясном ремне, с которого свисал тяжелый лоскут темно-алой ткани. Темно-синяя кожа переливалась на ярком свету, жесткие черные волосы свивались в локоны-змеи, что тянулись до пояса, в них сияли железные гребни и костяные погремушки качались в мочках длинных ушей. Она подняла голову и Хэлрен едва не вскрикнул, ему показалось, что у призванного им существа лицо его сестры, но нет, не оно. — Луанзи? — недоверчиво уточнил чародей, не рискуя подойти ближе. Дьяволица подняла голову. Раскосые хитрые глаза уставились в самую душу, она медленно шевельнулась, волосы рассыпались вперед, пряча налитые тяжелые груди и что-то раскрылось на спине — огромные острые крылья, бесполезные в подземелье. — Неужели мальчик? Ты мальчик, да? — дьяволица широко улыбнулась накрашенными ярко-красными губами, показала клыки, оперлась на руки и замерла на самом краю круга, очерченного защитными заклинаниями. — Хочешь взять у меня немного силы, да, мальчик? Хэлрен попятился; ее голос, или эти жуткие крылья, или что-то еще пугало его до оторопи. Все, что он сумел, это кивнуть, пожирая глазами призванное им существо. Только сейчас он понял, насколько она крупная, насколько могуче это существо, статью и обликом совершенно не похожее на темных эльфов. — Что ж, хорошо, — Луанзи поводила когтем по губам, прищурилась: — Ты ведь не знаешь, что делать дальше, да? Ты украл у них слишком мало. Дьяволица подалась вперед, потянулась, насколько пустила цепь. У нее непроглядные черные глаза и вещи отражаются в них перевернутыми. У нее ухмылка хищника. Она все знает. Знает, что у него нет выхода, нет выбора — рискнуть или убежать. Рискнуть — и подставиться под эти клыки и когти, убежать — и повеситься в святилище от безысходности. И она верно догадалась, что он загнан в угол, нюхом чует страх и отчаяние, ей это нравится. Она действительно похожа на сестру. Они обе чудовищны и он, кто должен был быть одной крови с чудовищами, кому их мир должен быть привычен, в итоге боится их. Потому что только дурак не боится смерти. И дурак шагнул вперед, в круг. — Ты знаешь, как это делается? Ее голос словно ворчание большого зверя, зачем-то выговаривающего слова на легковесном языке дроу. Она смеется над ним, и ее кожа бликует от огня, словно выточена из полированного камня… а наощупь — не камень. Теплая. — Видел. Она смотрит снизу; слишком короткая цепь не пускает ее, но это не поможет, если дьяволица, смеясь, вытрет пальцами написанные на полу запреты, если задом наперед прочтет со смехом, если не обратит внимания на заклинания недостойного и решит растерзать его, как он того и заслуживает… блестят браслеты из костей, благовония дурманят голову, она чарующе опасна, а Хэлрен стоит прямо перед ней и не знает, что дальше. Ждет, пытается понять — умрет он сейчас или нет. Цепь потянулась с пола, звякнула — Луанзи привстала и коснулась кончиками пальцев его щеки, пепельно-черной кожи. Яркие когти мелькнули возле самых глаз — не удержался, моргнул, улыбка красных губ обнажает клыки в ответ. Он сел на каменный пол и словно исчез в ее тени, все еще ожидающий решения или дозволения. Это существо, удивительное, страшное, невыразимо могущественное и насмехающееся над ним, оно ему не принадлежит, это он случайно вручил себя ей, обрек себя на неизвестность и теперь даже боялся посмотреть ей в лицо. — Не нужно бояться, — неожиданно произнесла Луанзи, прерывая неловкую напряженную паузу. –Иди ко мне. Ее кожа, когда прикасаешься по-настоящему, не похожа ни на что. Есть тонкая оболочка, под которой мышцы и кости, она податливая и теплая, шершавая и живая, но дьяволица не создана из плоти и крови. Нечто непостижимое приняло зримый облик, приняло нелепый ошейник с именем, но дотронуться до него значит дотронуться до молнии. О чем он думал, когда призывал? Что мог он знать о том, кто явится на зов? Ее дыхание как пламя и его он пил с ее губ, постигая смысл ритуала, дикарского, первобытного… демоны тоже хотят ощутить себя живыми. Так они постигают загадки мироздания. Хэлрен, шалея от собственной смелости, скользил руками по ее ожерелью, ниже, по полным грузям, по животу, касался ткани, что свесилась с пояса… пальцы легли на нечто явно лишнее и замерли. Но ее рука опустилась поверх, прижала. — Нет, я не буду тебя калечить, — проурчала Луанзи в самое ухо, коснулась губами. — Глупый мальчик, ты думал, понапрасну у вас только женщины бывают колдуньями? — Они просто жадные твари. — Это старинная традиция, и скучная… — синекожая дьяволица подняла его руку выше, дала коснуться черных мягких сосков, упруго подающихся под подушечками пальцев, снова ее улыбка, жуткая, как оскал статуи звериной богини: — Попробуй меня. И он повиновался, приник, дрожа то ли от страха, то ли от возбуждения — жемчужные, мерцающие капли ее молока оказались сладкими и чуть-чуть отдавали пряностями. Хэлрен обхватил ее грудь губами, языком — горячо. И это не описать как вкус или как запах. Оно живое. Оно неосязаемое. Оно не из этого мира. Пламя металось в жаровне, меняло цвета. Колдун — младенец-переросток и Луанзи — чудовищная мадонна, и происходящий между ними противоестественный акт, опрокидывающий все правила и законы… Нет никаких правил. Оторвавшись, он целовал ее, словно свою женщину и пламя текло с его губ, прирученное и покорное. Темная рука в браслетах из отрезанных пальцев легла на его собственные пальцы, направила — смотри! Потянувшись с ней, он мог повелевать этим пламенем и окружил их ревущей жаркой стеной, и погасил ее единственным жестом. Камни плясали у стен, и земля стонала, страшась являющегося в мир колдовского могущества. — Каждая из моих сестер может это? — тихо спросил Хэлрен, когда изогнутое крыло скрыло от его взгляда пол, под которым его новое зрение рассмотрело и рудные жилы, и подземный огонь, пылающий ярче солнца. — Даже не думай. Они тебя убьют. — Я их ненавижу. И они меня тоже. — Думаешь, они станут любить тебя после того, что ты сделал? — Хочу их уничтожить. Она судорожно, длинно выдохнула, когда он языком обвел ореол вокруг соска, обхватил, безмолвно требуя еще. Широкая ладонь медленно прошлась по тонким светлым волосам дроу. — Это будет странная авантюра, мальчик. — Дай мне сил и я стану твоим рабом. — Тогда есть ли разница, чьим рабом тебе быть? — Никакой. Протянув руку, он коснулся цепи, по-прежнему тянущейся к ее ошейнику, и металл потек, покорный воле колдуна, распался, упал тяжелыми звенящими каплями между ними, обжигающими осколками осыпался ошейник. — Никакой разницы. Только моя жизнь, и она слишком ничтожна, чтобы что-то значить. Хочешь — отними ее, хочешь — возвысь. Дьяволица впервые за все время взглянула на него без улыбки. Тяжелый, оценивающий взгляд, в котором интерес и вызов мешались с размышлениями демона, полными коварства, тьмы и пламени. Она думала, а потом, слегка отстранив его, дотянулась через бесполезный охранный круг до блюда с жареным мясом. — Подобострастие тебе не идет, — жуя, наконец, сообщила Луанзи; рукой, вымазанной мясным соком, поправила ему волосы, убрала за уши, посмотрела, словно что-то прикидывая. — Король Хэлрен. И он смотрел на нее, на прирученное им чудовище, и невыразимая сила текла в его жилах, и жизнь его отныне переломилась напополам, и там, впереди, ждало нечто чудовищное и прекрасное, как сама Луанзи, но колдун растерянно молчал, потом стер со щеки жирный след от ее пальцев и улыбнулся сам.