Понять

Am I asking all these questions for nothing? I'm wondering if anyone's there And I really need to make a confession I hate to say that I'm a little bit scared…

Понять. Единственное, что он у нее когда-либо просил. Просто понять. И она — о, ирония! — понимала. А ведь не должна понимать. В настоящее время это расценивается как предательство. Но что она теперь сделает? Думать о последствиях нужно до того, как совершила выбор. Поэтому она шла. Таким тихим, неторопливым, мягким шагом. Идет туда, куда ведут ноги, и, кажется, они отделились от остального тела. А именно тело у нее и осталось. Пустая оболочка. Использованная клетка для остервенелой, совсем юной души, которая жаждала свободы чувств и искренних эмоций. Когда эта самая душа увидела лазейку, дарующую независимость от своей «тюрьмы», то не пренебрегла этой возможностью. «Доверься мне. Оставь уже свои сомнения. Ты сама понимаешь, что нам обоим это нужно. Так что мешает помочь друг другу?» Только почему-то он забыл добавить, что назад душа не вернется. Как не вернутся их тайные встречи и короткие разговоры. Они вообще редко разговаривали. А если и разговаривали, то инициатором была исключительно она. Это ей хотелось узнать его, изучить и запомнить. Он же называл это пустым трепом, чем усложнял и без того трудную задачу. Их отношения походили на сложное уравнение с кучей несочетающихся переменных, из которого то и дело выпадали важные знаки и символы, независимо от того, насколько сильно и изощренно она крутилась в подсчетах. В конечном итоге, после года борьбы руки все же опустились. Единственная в ее жизни нерешенная задачка. Девушка останавливается у самого края берега Черного Озера, прямо там, где видна четкая граница столкновения суши и воды. Летом оно становилось особенно красивым. Синеватая и слегка мутная гладь воды еле заметно колышется в такт дуновениям северо-западного ветра. Солнце уже почти скрылось за горизонтом, забирая с собой остатки призрачного тепла. На место свету пришла его уродливая сестра-близнец — Тьма. С запозданием, но все же заходит в воду. Не разуваясь, прямо в форменных лаковых туфельках. Они, скорее всего, расклеятся, только ее это не волнует. Не сейчас. Ее мысли не имеют права мелочиться в самые темные времена как самой Гермионы, так и всего магического общества. Вечер тридцатого июня. Кошмар наяву. Пожиратели смерти проникли в Хогвартс и убили величайшего волшебника. Завтра утром все изменится. Завтра вся страна проснется в скорби. А сейчас все просто в недоумении и прострации. Но не она. Грейнджер знала. Знала и чувствовала себя предательницей. Но ведь он просил понять! И она понимала. Понимала абсолютно все. Тогда почему так больно? Разве осознание не предназначено для облегчения недугов? Так писал один психолог. Не мог же он наврать. Книги никогда не врут, уж она-то знает. Все знает. Не то что он. Мысли хаотично скакали только вокруг одного человека. С какого слова не начни — они всегда вернут ее истерзанный разум в одну точку, которую Гермиона справедливо нарекла Точкой невозврата. Однако лучше бы подошло более понятное слово «одержимость». Вот мягкая прохлада обволакивает ее ноги до самых коленей, а после девушка просто падает в воду. Холодно, больно и ничтожно одиноко. Теперь это относится и к физическим, и к моральным факторам. — Говорил, что никогда не оставишь. Выходит, лгал, — тихо, почти одними губами произносит она. — Слизеринец до мозга костей. Непривычно. Прошло мало времени, час или два, а она разучилась говорить. И ей совершенно не хотелось заново этому учиться. Так приятней. Так проще. Конечности моментально утратили чувствительность и расслабленно болтались в такт прибрежной волне. Приближалась непогода. — Мне холодно. Я сижу в ледяной вечерней воде. Почему ты не приходишь и не начинаешь язвить о том, что не станешь меня лечить от глупой магловской простуды? — она говорит ему, но понимает, что тут нет никого, кроме унылого затянутого неба. Он ушел. Нет, не просто ушел. Он трусливо сбежал вместе с Пожирателями. И оставил ее одну. «Так нужно. Это правильно. Пойми» — его последние слова. Вчера, возле входа в Большой Зал перед ужином. Не «Прости» и не «Прощай». Ясно дал понять, что она помеха. — Никто о нас не знал, никто о нас и не узнает. Ты сделал все, чтобы они не узнали, — уже срывающимся от нервов голосом проговаривает она, но после коротко и, главное, только для себя добавляет: — Понимаю. Она все понимает. Начался дождь, и на ее болезненно-бледном лице появляется одинокая капля. Стена гордости и благородства дала течь. Этой каплей была слеза, и вот этого она уже никогда не поймет.