***
О, славься, милая Франция! Страна, в чьих чреслах дофина Мэри не была зачата и чьи, возненавидевшие её, границы душат юную престолонаследницу, отвергая, словно чужеродный организм. Это был слишком ранний брак, не желанный. «Ты должна наладить отношения между нашими странами, Мэри. Это твоя обязанность перед страной!» - твердила её горячо любимая матушка шестнадцатилетней дочери. Прикусив губу, юная Мэри чувствовала, как ноют её ребра – матушка слишком сильно затягивала корсет, охваченная своими тяжёлыми мыслями по поводу будущего политического союза. Ей не нравился её муж. Не нравилась эта железная клетка, в которую девушка оказалась заточена. Пока она не решила точить о её прутья коготки. - Я хочу устроить бал! – заявляла девушка и улыбка освещала её прелестные правильные черты лица, подчеркнутые аристократической белизной кожи. Муж отмахивался от неё этими балами, как от надоедливого питомца, бросив ему косточку как можно дальше, чтобы предотвратить его скорое возвращение за новой. Мэри мстила ему за его к ней неуважение, флиртуя с другими джентльменами, скрываясь под маскарадной маской и париком. Всё, что не могло её развлечь – не интересовало. Будущей уже семнадцатилетней королеве не нужна власть – ей нужно веселье и любовь. Поэтому новость, принесённая девушке её фрейлиной во время чаепития, не могла не заинтересовать Мэри. - Сейчас ходят слухи о каком-то необычайно талантливом фотографе, - леди Этуаль выглядела крайне взбудоражено, поглощая свой маленький клубничный кремовый десерт. - Талантливый фотограф? – размеренно спокойным и заинтересованным одновременно тоном голоса переспросила дофина, придерживая одной рукой блюдце, а второй поднося чашку к своим устам. - Говорят его фотографии - необычайны, словно живые! – ровно так же взволнованно продолжила леди Этуаль, не замечая, как её слова опустили на госпожу тень задумчивости и, отпив ещё глоток, Мэри облизала губы, дёрнувшиеся в ухмылке.***
Не первый раз её высочество позволяет себе сбегать из дворца в город инкогнито. Для этого у неё есть специальное простенькое, но всё равно, сшитое со вкусом, платье и чёрная накидка. Без макияжа девушка не теряет своего очарования ни на йоту. Её живые, вечно горящие бликами азарта, глаза и чувственные красные губы вселяли Мэри образ любой шекспировской музы, которой свойственна её хрупкость и одновременно оживленность. Узнав у леди Этуаль адрес студии фотографа, Мэри нашла её спустя минут сорок блуждания по улицам, но результат не мог не удовлетворить. Джозеф в это время развешивал на стене новые фотографии, поэтому заметил гостью, только услышав, как хлопнула за ней дверь. - Простите меня за вторжение, - откинув капюшон, позволяя недлинным каштановым локонам коснуться её плеч, Мэри, с лёгкой улыбкой на губах, с интересом посмотрела в лицо этого славноизвестного фотографа. Про себя она заметила, что не только его работы, должно быть, хороши, но и это очаровательное юношеское лицо. Увидев эти голубые глаза однажды, Мэри была уверена, что ещё не раз они возникнут перед её собственными, как только она их сомкнёт, в мыслях возвращаясь к образу пока ещё незнакомца. - Здравствуйте, чем обязан вашему визиту? – растеряно из-за внезапности чьего-либо появления, Джозеф окинул девушку взглядом снизу вверх. Отмечая, что в нём, как в фотографе, внешность пока ещё незнакомки вызывает особые чувства прекрасного. - Понимаете ли, дело в том, что ваша слава распространяется дальше вас и доходит до самого Версаля. Мне очень хвалили вас и ваши фотографии, поэтому я безумно заинтересована, - произнесла девушка, медленно приближаясь к фотографу, всё это время глядя ему за спину прищуренными взглядом, пытаясь рассмотреть его работы издалека. Но её внимание безуспешно прерывалось на эти голубые глаза, случайно захватываемые боковым зрением. - Правда? Я польщён, что моё имя произносят даже в стенах замка его величества, - хмыкнул Джозеф, наблюдая, как Мэри поравнялась с ним и их взгляды пересеклись. Она стояла рядом, упёршись руками в тумбу, где обычно стоят ёмкости со специальными жидкостями для проявления плёнки, а сейчас было пусто, и разглядывала фотографии, иногда приподымаясь на носочки. Её шея красиво вытягивалась, приковывая к себе внимание парня. - Вы бы хотели заказать фотосессию? – спрашивает Джозеф, отдергивая девушку от собственных работ. - О нет, я вечный приверженец портретных картин, - улыбается она. – Хотя вы, признаюсь, меня очень впечатлили. Фотографии действительно выглядят очень живо. Я восхищаюсь вашими умениями, это потрясающе! В чём ваш секрет? – она игриво чуть склоняет голову, и улыбка на её губах всё больше приобретает неких лисьих хитрых ноток. - Я очень ответственно отношусь к подбору модели, - объясняет фотограф, уголок его губы приподымается в полуулыбке, забавляясь некой игрой, которую ведёт с ним девушка, чью личность он практически раскусил. - Я хочу купить каждый ваш снимок, - девушка медленно сокращает между ними дистанцию и Джозеф может уловить утонченный запах её парфюма. - Сочту за честь продать их вам, ваше высочество, - парень смотрит на неё сверху вниз, выглядя очень уверенным, невольно устанавливая свои правила в своеобразной игре, чем обезоружил Мэри. - Как вы догадались? – из полуприкрытых длинными ресницами глаз, зелёные глаза дофины восхищенно смотрят на своего нового фаворита. - Я видел много девушек, из которых способен различить будущую королеву, уж поверьте, - его голос звучал крайне заговорщически, что не смутило дофину, а наоборот, даже очень заинтриговало.***
Когда его величество умер, и муж Мэри взошёл на престол, девушка получила открытый доступ к государственной казне. Золото её клетки начало блестеть ещё сильнее, но от того и прутья стали толще и крепче. Её высочество значительно упрощала обстановку Джозефа, покупая каждую его фотографию по баснословной цене, сравнимой только с той, что звучит на аукционах, где продают картины модных художников. И юный фотограф сначала использовал монархиню, ровно, как и она его, выставляя покупку новых фотографий как новый предлог для встречи. - Во мне разверзлась бездна, дорогой мой Джозеф, от тоски, помогите мне, - она являлась в ту самую студию сама, не всегда предварительно оповещая письмом, так, как некоторые её посещения – для неё самой были непредсказуемы, и пылко шептала прямо в его губы, побуждая их прикоснуться к её собственным. Её руки тянулись к ленте, собиравшей его волосы в хвост, и тянула её, развязывая. Мэри нравилось зарываться пальцами в его бесцветно белые волосы, притягивая парня ближе к себе, углубляя их поцелуй, заставляя дыхание обоих становиться взволнованным и спёртым. Руки Джозефа нежно придерживают женский стан, параллельно расшнуровывая корсет. Мэри отстраняется от, искусанных нею же, его губ и, прикрывая дрожащими ресницами глаза, томно выдыхает, когда Джозеф обнажает её плечи и этими же губами целует одно из них, спускаясь к резко вздымающейся и тяжело опадающей груди. Девушка стягивает с него камзол и снова привлекает парня к своим губам. Джозеф упирается руками в тумбу по обе стороны от бёдер уже королевы, она садится на неё и обнимает парня руками, платье остаётся внизу и Джозеф отодвигает его ногой в сторону. Его ладонь ложится на внутреннюю сторону бедра Мэри, пока эти, так покорившие её сердце, голубые глаза неотрывно смотрели в её зелёные. Девушка выгибается в спине, когда его пальцы касаются её между ногами, а шею обжигает очередной поцелуй. Она стонет всё громче по мере того как глубоко с каждым толчком проникают в неё его пальцы. Перед глазами всё смешалось, картинка как в тумане. Это одновременная внутренняя истома и внешнее безумие. Это глоток воздуха, сделанный лишь в мгновение, что удаётся сбежать из клетки. Собственное тело отвечает на прикосновения Джозефа изнывающим чувством вожделения. В нетерпении Мэри тянется руками к пряжке на ремне штанов Джозефа, чем заставляет его ухмыльнуться. Она требовательно обхватывает пальцами пояс и приспускает его вместе с нижним бельём парня, параллельно обвивая его бедра длинными, соблазнительно красивыми ногами. Когда он входит в неё, резко вталкивая член в девичье лоно, его руки обхватывают её ладони и прижимают к стене чуть выше головы Мэри, чуть задевая костяшками висящие на ней фотографии. Знала бы девушка, какая за этими фиксациями история – вряд ли бы согласилась выбрать это место для подобных действ. Или может Джозеф просто недооценивает её порочность. Мэри продолжает кусать губы и стонать. Он же шумно дышит, любуясь её охваченным немым восторгом лицо, признавая, что нечто подобное будоражит и его самого и что заставляет огрублять и ускорять движения внутри неё и сильнее сжать её руки - до красных следов. - Ваши глаза, - полушёпотом произносит она, пока её собственные затянуты дымкой возбуждения. – Я бы хотела наблюдать в них своё отражение вечность…***
Взгляд Мэри был потухшим и обременённым, его тусклость подчеркивал свет, падающий на её лицо через стекло двери, выходящей на балкон. Девушка стояла со скрещенными руками и считала собственные удары сердца. - Мой либеральный народ ополчился против меня, - она криво улыбнулась, продолжая смотреть на собравшуюся толпу революционеров под балконом, когда фотограф, став давно одним из свиты королевы, подошёл к ней. Огни факелов превращали ночь в день. – Вы свободны, мой милый Джозеф, - она протянула к его щеке руку, грузно посмотрев в это красивое, полюбившееся ей лицо, вспоминая, как довольствовалась его поцелуями. В груди что-то укололо, и девушка отвернулась. Он остановил её, схватив за руку и, быстро дёрнув за неё, притянул девушку к себе, жадно целуя её, сам не способный объяснить свой поступок. Мэри сразу же ответила, обхватив пальцами юношескую шею. Они были заигравшимися передетьми недовзрослыми в плену у собственного эгоизма. - О нет, - Мэри улыбнулась, снова гладя ладонью щеку Джозефа, что со стиснутыми губами смотрел на неё так, как посмотрел бы каждый, кто не может осознать, что кому-то предрешено умереть и вскоре его исчезновение будет необратимым. – Вы влюбились, Джозеф? Этого делать не следовало, – она говорит бережливым шепотом, а потом тянется к ленточке на его волосах и распускает её. Платинового цвета волосы обрамляют бледную кожу, подчеркивая отрешённый взгляд. Холодные бело-голубые оттенки его внешности напоминали Мэри быструю реку весной, когда ещё не растаявшие льдины плывут по ней. - Мне не подвластны капризы сердца, ваше величество, - коротко отвечает он, чувствуя, как нагрелась его щека. - Чего они стоят перед капризами избалованного человеческого тщеславия? – сощурив взгляд, Мэри так пристально посмотрела на Джозефа, будто искала на его лице ответ, но оно ничего не выражало кроме внимания к её словам, без особого понимания их. – Это тщеславие стоит под моими окнами, проклиная меня и желая смерти. Это тщеславие убьёт меня завтра. За то, что я родилась всего лишь женщиной, жаждущей любви, а не руководительницей страной, будто это моя вина. А затем она коротко рассмеялась: - Всё, перестаньте так на меня смотреть, иначе ваш взгляд убьёт меня раньше этого тщеславия, - сказала она, притянув его снова к своим губам так чувственно, как никогда раньше, словно боясь забыть это ощущение, а потом резко отворачивается и на этот раз уходит окончательно.***
Улюлюканье возмущенного народа, размахивающего руками и выкрывающего ругательства, было всеобъемлющим. Смерть монархии для них равносильна убийству самого дьявола или несправедливого бога, что вечно был им что-то должен. Вот она демонстрация человеческой силы! Вот он бунт! Но разве не подобная им плоть и кровь взбиралась на эшафот. Пусть, кто не грешен, бросит в неё камень. Мэри взошла на своё место казни, предварительно не забыв наступить своему палачу на ногу, не сдерживая ехидной ухмылки, фамильярно извиняясь. Что ей было терять? Она уйдёт с достоинством! Она жила в золотой клетке, которая не достанется её палачам после её смерти. Они уйдут в свои сырые дома, в свою трудную бренную жизнь, никак не изменившуюся. «Хлеба и зрелищ» - вот, что нужно безмозглой толпе. Им не нужна справедливость. Им нужно веселье. Это Мэри понять могла. «Лучше бы в самом деле ели пирожные» - думает она и снова усмехается. Ей смешно. Она насмехается над всеми ними, стоя ровно, с аристократической властностью и с сочувствием бросая взгляд на свой бывший народ, предавший девушку смертельному суду. Перед тем, как её насильно склонили на колени, она охватила взглядом голубое небо, и в темноте закрытых глаз возникли те самые синие, заставившие её тепло ностальгически улыбнуться. Джозеф в в это время снимал номер в гостинице, чьи окна выходят на главную площадь, в его руках был тот самый фотоаппарат. - По щелчку - улыбайтесь, ваше величество, - произносит он тихо, может, в пустоту, а может в разъярённую толпу, которая ещё не догадывается о своём проигрыше и никогда, в прочем, не узнает о нём. Фотоаппарат издаёт щелчок и душа королевы переносится в фотографию раньше, чем опускается лезвие гильотины.