Слезы

— Тор всегда была немного пацанкой, — с улыбкой делится мама Торфинн, Хельга. Она смотрит на младшую дочь с любовью, и Кнуд переводит взгляд туда же, глядя на свою девушку новыми глазами. Торфинн, оказывается, бунтарка, младшая сестра и дочь. Любимый ребенок. Но Кнуд не обманывается: они с Тор познакомились на занятиях в группе психподдержки, куда Кнуд отправил дядя сразу же, как смог забрать у отца. Тор она тогда заметила не сразу, но заметила. На самом деле, жизнь с отцом не казалась Кнуд особенно ужасной: да, он ее бил, всячески принижал, пару раз чуть не изнасиловал. Но рядом часто оказывался и дядя, который забирал к себе, прятал, дарил подарки и ласкал — так что Кнуд всегда чувствовала, что защищена, а побои от отца сносила, чтобы снова встретить дядю — чтобы он снова положил ей свою большую руку на голову и растрепал короткие, по-мальчишески растрепанные волосы, которые стриг лично отец. Коротко — чтобы не возиться с девчонкой. У Кнуд был старший брат, Харольд, который ежегодно попадал в тюремный стационар, и когда Кнуд было пять, отбывал срок в какой-то тюрьме, так как, на радость полиции, достиг восемнадцати лет. Потому и отец лютовал. Брат никогда не обращал на нее внимания, и Кнуд порой спрашивала себя, а знает ли он, что у него есть сестра. Теперь Харольд отбывал уже третий срок: пожизненный, и Кнуд иногда посылала ему передачки, дядя ее в этом поддерживал. Зато не поддерживала Тор. Так вот, возвращаясь к ней. Торфинн была грубой и немного, казалось, черствой — ее редко спрашивали в группе, но когда спрашивали, получали в ответ море иронии и сарказма. Кнуд однажды оказалась с ней в паре — и только тогда заговорила с кем-то в этой группе. До этого она молчала, притворяясь, что нема: она была осторожна, не хотела говорить с непроверенными людьми. Так научил ее отец, которому нельзя было сказать лишнего слова. Конечно, Кнуд боялась получить от ворот поворот, но очень уж хотелось познакомиться с этой девушкой. Хотя то, что Торфинн — девушка, Кнуд знала только из слов окружающих. Конечно, в основном, куратора их группы. Кнуд тогда сказала: — Я уже слышала о том, почему ты здесь оказалась. Я здесь, потому что дядя беспокоится. Торфинн ожидаемо фыркнула и, подчиняясь словам куратора, протянула Кнуд обе свои руки ладонями вверх. — Тебе это не нужно? — очень ровным тоном спросила она — таким тоном, будто ей не было интересно. Но Кнуд не обманывалась: если бы Торфинн не хотела с ней говорить, она бы не заговорила. Кнуд кивнула, соединяя свои руки с руками — такими же грубыми, как сама Торфинн, испещренными шрамами — Торфинн. Продолжила: — Он недавно удочерил меня, и он очень хороший. Так что я не вижу смысла его разочаровывать. Они повели соединенными ладонями из разных сторон к середине, невольно сближаясь, чтобы руки случайно не разъединились. Кнуд впервые видела чужого человека так близко. Злой взгляд и доброе лицо — единственное, что приходило на ум при взгляде на Торфинн. А еще Кнуд думала, что она, должно быть, жутко храбрая. Решительная и сумасбродная. Позже оказалось, что она была права. А пока Тор хмуро проговорила, отводя взгляд: — Меня заставила сюда пойти мама. До этого много кто пытался. Но не хочу расстраивать я только ее. Она говорила так дико безэмоционально, что любой ее собеседник наверняка обиделся бы, но Кнуд смотрела дальше — и видела, что загорелые скулы слегка покраснели. А еще она увидела кое-что, всегда цеплявшее ее взгляд. Она с улыбкой проговорила: — У тебя веснушки, — с таким еще, знаете, детским восторгом совсем, и тихо — потому что это явно было тем, чем Торфинн не хвасталась. Девушка напротив сцепила зубы и вместо ответа на эту фразу спросила: — Почему ты не говорила раньше? Она пыталась задеть Кнуд этим, но сама Кнуд слишком развеселилась от веснушек на щеках той, кем заинтересовалась. Так что она ответила не так, как ответила бы любому другому человеку, — она сказала правду: — Я стараюсь не говорить с незнакомцами. Торфинн ответила предсказуемо: — Как будто я с тобой близко знакома. — Ты меня заинтересовала. Торфинн взглянула подозрительно и замолчала — на сегодня их диалог закончился. Группа встречалась дважды в неделю и следующая встреча с Торфинн состоялась на через семь дней — они не говорили. И на следующей неделе. И на следующей. Они заговорили снова, только увидев одна другую в библиотеке за одним столом: Кнуд была в сарафане, и на ее плече был виден еще заживающий синяк — желтый, старый. Торфинн обратила на это внимание. — Тебя кто-то бьет? Она не здоровалась, но Кнуд приняла это как должное. Это шло Торфинн. Кнуд пожала плечами, прикрывая книгу и переводя взгляд на лицо Торфинн. — Бил. Отец. Он старый. — Она посмотрела на синяк, чуть выгибая шею и касаясь краев кончиками пальцев. — А ты беспокоишься? Тор отвела глаза и как будто смутилась, но Кнуд тогда не восприняла это как что-то важное. — Нет, — ответила девушка тихо, — просто сказала, что первое в голову пришло. Кнуд улыбнулась. — Тогда я рада, что ты заговорила первой. Почему — оставалось для нее загадкой, и они сказали друг другу тогда еще всего несколько слов: Торфинн не горела желанием продолжать разговор, а Кнуд не настаивала, сама привыкшая подолгу разговаривать только с дядей. Потом они стали говорить чаще: по чуть-чуть, о простом и о сложном, порой загадками, недоговаривая. Обе относились к этому совершенно спокойно, пока Торфинн не встретила Кнуд на улице плачущую. Она не знала, что делать. Не знала, что говорить. Подошла автоматически, и Кнуд в первую очередь заметила пакет с продуктами в ее руке. Наскоро вытерла глаза, поднимая лицо и щурясь от света фонарей. Торфинн спросила так тихо, как смогла: — Что случилось? Кнуд замотала головой: — Нет, ничего, — она всхлипнула, — все в полном… полном порядке. Кнуд сжала губы, чувствуя, что рыдания подкатывают к горлу — а плакать было нельзя. Плакать вообще было нельзя, ни перед кем, кроме дяди. Отец говорил, что слезы — признак слабости. Слабости той, кто готов подставить вторую щеку в ответ на удар. Той, кто жаждет насилия. Кнуд боялась плакать, но это редко зависело от ее желания. — Эй. — Торфинн опустилась перед ней на колени, хватая руки в свои — Кнуд опомниться не успела, а Торфинн, кажется, думала, что уже тронутая территория автоматически принадлежит ей. Они уже держались за руки — тогда, в первый раз. Но сейчас было совсем другое: Кнуд была не готова. А Торфинн продолжила: — Прекрати плакать. Я уверена, тот, из-за кого ты плачешь, не достоин этих слез. Она говорила отрывисто, резко, немного топорно — как всегда, но сейчас это было тем, что пробило внутренний контроль Кнуд — весь, что оставался. Она зарыдала: громко, сильно, сжимая тонкими пальцами неаккуратные, довольно толстые и грубые пальцы Торфинн, а та растерялась, пока, вспомнив, как мама успокаивала сестру, не сделала, как она — переместила ладони на чужую талию и мягко, нерешительно прижалась всем телом к Кнуд, обнимая. И та притянула ее к себе ближе, вжимаясь лицом в чужое плечо, ткань футболки на котором быстро промокла. Когда рыдания немного стихли, Торфинн предприняла попытку встать, потянув за собой и Кнуд — и девушка тяжело поднялась на ноги, все еще всхлипывая. Торфинн спросила: — Где ты живешь? Кнуд, не в силах думать, ничего не ответила. Торфинн молча решила отвести ее к себе. С тех пор прошел год, и они встречались уже десять месяцев — Кнуд точно знала, что Торфинн ни сном ни духом, но не обижалась: уж такой она была. Ее девушка. — Да, сестра всегда была мужичкой, — подтвердила Ильва, на что чуть не получила кулаком в подбородок от Торфинн — но, привычная к такому, быстро увернулась и побежала в сторону от младшей сестры. Та раздраженно цыкнула и с шумом уселась на место рядом с Кнуд, тут же положившей руки на ее плечи. Мама Тор смотрела на все это, не переставая тепло улыбаться. — Ты не мужичка, — Кнуд прижалась лицом к сильной спине, прикрывая глаза, — и ты это знаешь. Не дуйся: это не тот повод, из-за которого стоит беспокоиться. Практически все в их жизни было не тем, ради чего стоило беспокоиться или плакать. Но плакать рядом с Торфинн было так спокойно, а беспокоиться и по-детски дуться рядом с Кнуд — легко, что они не всегда могли сдержаться. Они — Торфинн с Кнуд — были эмоционально зависимы друг от друга. Знали это и не пытались скрывать: не видели смысла. Лучше всего, конечно, знали родственники. Однажды Хельга крепко обняла Кнуд, бывшую ее роста, и шепнула: — Спасибо за то, что возвращаешь мне Торфинн. Кнуд тогда тоже плакала, потому что тем вечером Торфинн рассказала ей о своем отце. Но это уже совсем другая история.