Мимолетное счастье

Цзинъи был твердо убежден, что счастье, врывающееся в жизнь так внезапно и столь же стремительно из нее исчезающее, легко упустить. Не заметить, не обратить внимания, спутать с чем-то... А ведь времени, отведенного каждому заклинателю, не сумевшему достичь бессмертия путем культивирования, так мало. Поэтому Цзинъи, едва осознав, что жизнь проносится мимо быстротечным горным ручьем, научился выуживать из стремительного потока редкие моменты счастья. Счастье можно было увидеть в полной луне, не успевшей спрятаться за рассеянными облаками. Счастье можно было услышать в шелесте молодой листвы, покачивающейся на ветру под плавную мелодию гуциня. Счастье можно было вдохнуть во сне, если наставник разрешал зажечь палочку благовоний, чтобы грезы казались ещё слаще. К счастью можно было прикоснуться, зарывшись пальцами в кроличий мех и держа пушистые комочки в ладонях. А ещё у счастья имелся вкус — вкус горячих булочек с нежной бобовой начинкой. Счастье мимолетно, поэтому Цзинъи поспешил поделиться кусочком тающей радости со своим возлюбленным, который терпеливо ждал его у прилавка. Его Сычжуй, возвышенно прекрасный и кристально чистый, улыбался одними уголками губ, но сердце трепетало, как озябший в первые дни весенней оттепели птенец. Цзинъи так и не удалось выведать, по какой причине Цзэу-цзюнь, хитро прищурив глаза, смотрел им вслед, когда они получили разрешение покинуть Облачные Глубины, чтобы немного отдохнуть на празднике в небольшом поселении на территории ордена. Судя по старательно — но недостаточно — скрываемой улыбке Лань Юаня, они хранили от него секрет, но Цзинъи решил оставить завесу тайны в покое и наслаждаться моментом. Наслаждаться взмахами широких рукавов своего праздничного одеяния, расшитого серебряными нитями, завораживающе переливающимися в лунном сиянии. Любоваться величественным видом своего возлюбленного в таких же одеждах — без единой складки, без малейшего пятнышка. Казалось, что даже небесная пыль не осмеливалась запятнать белоснежную ткань его ханьфу. Время текло беспощадно быстро; от детского смеха до взрослого смущенного стона — одно мгновение. Изменились и они сами. Лань Сычжуй уже давно перестал собирать волосы в хвост, чтобы не мешались на тренировке или при переписывании правил. Он теперь закалывает верхнюю часть увесистой нефритовой заколкой, изящной, созданной рукой умелого мастера под заказ, а нижнюю оставляет струиться шелковистым водопадом по плечам и спине. Его манера поведения, стиль речи и даже аура с годами все сильнее уподоблялись идеальному примеру Ханьгуан-цзюня. Лань Цзинъи, едва проснувшись, подлезал под руку А-Юаня, прося помочь ему расчесать отросшие до поясницы волосы и зафиксировать челку заколкой, маленькой бабочкой с серебряными крыльями, такими тонкими и легкими, что Цзинъи до сих пор часто одергивает себя, чтобы не поправлять прическу до неприличия часто. Видя замешательство Цзинъи, Сычжуй аккуратно крепил её снова, проводя длинными ледяными пальцами по щеке, и Цзинъи не мог противиться желанию прильнуть к его ладони щекой. А в волосах путалась идеально белая лента с вышитыми облаками, и для адептов ордена ничего необычного в его образе не было. И только он и Сычжуй знали, что эта лента изначально принадлежала не ему. Цзинъи чувствовал себя полностью защищенным рядом с Сычжуем, особенно таким — взрослым и непоколебимым. Спокойным, как густые туманы у подножья гор, надежным, как барьеры вокруг Облачной обители. И вот они вдали от родных мест, но все ещё вместе. Казалось, весь вечер они не расцепляли руки, постоянно затаскивая друг друга в центр шумной толпы, чтобы кружиться в танцах до потери сознания. Совершенно не хватало времени перевести дыхание, поправить расшитые облаками рукава или прикоснуться к бабочке в волосах. Цзинъи забылся в моменте, отдаваясь во власть мелодии и Сычжуя, который словно испытывал необходимость касаться тела возлюбленного даже сквозь одежды. Цзинъи прижимался незаметно, но достаточно для того, чтобы ярче ощущать холод пальцев на своей талии, плечах, иногда — когда ни единый взгляд не был обращен в их сторону — даже на бедрах. Он льнул ближе, через секунду упархивая из едва ощутимых объятий, и радовался ещё громче, когда ловил губами легкую улыбку Сычжуя, словно играясь. Каждый момент счастья неразрывно связан со следующим, как и небольшое озеро, из которого вытекает горная река, связано с морем. Неспешно, как их учили с самого детства, Сычжуй уводил Цзинъи в глубь леса, аккуратно держа его ладонь в своей и следуя по освещенной дорожке. Даже ослепительное сияние полной луны меркло по сравнению с очаровательным слепым доверием Цзинъи. Они и сами в этих праздничных одеждах были белее снега на горных вершинах, прозрачнее призраков в опустевших городах. Но никогда в жизни Цзинъи не считал белый таким прекрасным, как в этот момент. Небольшая полянка среди вековых деревьев — глазам не верилось — светилась. Похожие на древовидные пионы цветы, дикие, пышные, источали сияние, словно небесные светлячки сидели внутри нежных лепестков. Сделать лишний вдох было бы нарушением неписанных правил природы. — Эти цветы распускаются крайне редко, Цзэу-цзюнь помог мне с поисками места. В источниках описывалось, что в эту ночь ветер перестает беспокоить кроны спящих деревьев, а на безоблачном небе видна каждая душа, переродившаяся звездой. Завораживает, правда? — У меня не находится слов, А-Юань, это... волшебно, — Цзинъи наклонился вперед, не смея коснуться лепестков даже кончиками пальцев, зато прекрасно ощущая, как ледяные пальцы Сычжуя оглаживают тыльную сторону его ладони. Он выпрямился и застыл, прочитав в спокойном взгляде Сычжуя осязаемое желание что-то сказать. Цзинъи лишь мягко улыбнулся. — Я внимательно тебя слушаю, — Цзинъи хотел было приблизиться на шаг, но Сычжуй лишь крепче сжал его руки. — Каким бы очаровывающим ни был вид, у меня все равно не получается смотреть на цветы. Мой взгляд прикован только к тебе, и я хочу, чтобы ты знал, что то сияние, которое исходит из твоего сердца и дарит окружающим надежду, тот свет, который ведет меня, словно слепого, по дороге жизни, гораздо прекраснее. Лань Цзинъи, если ты позволишь, и я хотел бы стать твоим светом... — А-Юань... — ... твоим супругом. Согласишься ли ты стать моим партнером на пути самосовершенствования? Ветер перестает беспокоить кроны спящих деревьев, а на безоблачном небе видна каждая душа, переродившаяся звездой. В тот миг во всем мире осталось только три цвета: черные силуэты деревьев, белоснежные одежды и лепестки пионов и пылающие закатом щеки Цзинъи. Он умолял своё сердце биться немного тише, но упрямое не желало поддаться его воле. Несомненно, потому что оно давно уже подчинялось воле одного лишь Сычжуя. Сычжуй осторожно, словно боясь спугнуть дикого кролика, надел на слегка дрожащий палец кольцо. — А-Юань, — Цзинъи слишком шумно сглотнул, плывущим взглядом смотря на нефритовое кольцо. — Когда я думаю, что быть счастливее уже невозможно, ты доказываешь мне обратное. О большем я... и мечтать не смел. Быть твоим супругом, твоим единственным, твоим... — Моим, — закончил Сычжуй, за тонкую талию притянув Цзинъи к себе и чувствуя его неровное дыхание на своей шее. Он провёл носом за ушком, губами касаясь тонкой кожи, мелкими поцелуями переходя на линию челюсти. Сычжуй вслепую отыскал руку Цзинъи, от локтя по шелковистой ткани спускаясь ниже, к запястью, оглаживая косточку и переплетая дрожащие пальцы. — И я тоже... буду твоим. Цзинъи обвил свободной рукой его шею и подался вперед, будучи не в силах сдерживать рвущиеся наружу эмоции. Они целовались нежно, чувственно — до румяных скул, пылающих в белоснежно холодном блеске дивных цветов и расшитых серебром одежд. Нефритовое кольцо непривычно тяжелело на пальце, и его, как и заколку-бабочку, Цзинъи будет проверять каждое мгновение, напоминая самому себе, что не всякое счастье мимолетно.