оh, my love, don't forsake me

— Нет, нет, ты не бросишь меня, — кричишь ты, — не бросишь! Дурачок. Сбил о дверь все костяшки. — Иза, пожалуйста! Иза… мне страшно, — шепчешь свой главный секрет. Я знаю, Тео, ты ненавидишь говорить о своих страхах, но эти слова ничего не изменят. У меня тоже есть страх, и я давно все решила. — Прости, милый, — шепчу тебе в ответ. — Иза! Открой сраную дверь! Иза, открой! Иза, я тебя… — твой голос дрожит, ты задыхаешься, — ненавижу! Я не буду жить без тебя… За что ты так со мной?! Нож замирает у моего запястья. Я не могу поступить, как хотела, — не теперь, когда ты это сказал. Я молчу, а ты, перепуганный, кричишь что-то еще: о том, какая я дура и садистка. — Значит, навсегда? — наконец говорю я, с трудом шевеля сухими губами. — Что.? — спрашиваешь несчастным, жалобным голосом, и мне почти стыдно. — Навсегда? Мы, Тео. — Конечно! Конечно, блядь! Я все ещё слышу твое сбитое дыхание — и свое, точно такое же. Мы дышим в унисон. Я встаю с белого бортика ванны, раздумывая, куда бы деть нож; ничего не придумав, кладу его на пол, аккуратно пинаю босой ногой — он скользит до стены, а я — до двери в ванную. Жму на ручку. Я не ожидала, что ты будешь выглядеть так. Стоишь на полу, на коленях. На тебе нет ничего, кроме растегнутой на груди рубашки цвета темного шоколада: ты сразу почуял неладное и помчался сюда, ко мне, не успев одеться. На красивом лбу красное пятно — наверно, ты бился о дверь головой — а нежная кожа у костяшек действительно сбита. Но больше всего меня поражает твое лицо — с непривычно испуганными, широко распахнутыми глазами и мокрыми от слез щеками. Тонкие, покрасневшие губы чуть заметно дрожат, пока ты пытаешься что-то сказать. У тебя самые красивые губы на свете, ты знаешь? Так и не встав с колен, ты обнимаешь мои ноги, прячешь заплаканное лицо в цветах на полупрозрачной ткани платья, и я замечаю, что по моим щекам тоже текут слезы. — Прости, Тео, прости меня… — умоляю, пытаясь сесть на пол. — Ну не плачь, я же здесь… Я глажу тебя по затылку, по щеке, по кудрявым волосам, беру твое лицо в ладони. Когда ты поднимаешь вверх темные глаза, полные боли и одиночества, меня начинает мутить. Страшно представить, что бы ты чувствовал, оставь я тебя — наверное, поэтому я об этом и не думала. Но теперь вид тебя, заплаканного, будто отрезвил меня, и я поняла, что за ужас хотела совершить. — Прости, я повела себя, как последняя эгоистка! — рыдаю, прижимая тебя к себе, а ты сжимаешь меня ещё крепче, и я чувствую, как дрожат твои плечи. Ты держишь так сильно, будто хочешь, чтобы мы срослись в одно целое, снова. Не могу точно сказать, сколько мы уже сидим, держась друг за друга; когда ты разжимаешь объятия, я понимаю, что у меня все ужасно затекло. Ты молчишь, больше со мной не разговариваешь. Я всегда думала, что ты невозможно мило обижаешься, но теперь боюсь: в этот раз молчание может затянуться на какой-нибудь ужасный срок. Я знаю, насколько упрямым ты можешь быть. Весь день ты не отходишь от меня ни на шаг — а я никуда и не собираюсь. Я не расстанусь с тобой. Раньше я думала, что это выход — но как я смогу умереть, четко осознавая, что этим убиваю своего Тео? Ты смотришь исподлобья, кто-то даже мог бы сказать, что со злостью, но я вижу в твоих глазах все тот же страх. Ты ещё не знаешь, что я бросила прежние мысли. Уже вечер. Я в кровати, читаю книгу и то и дело смотрю на тебя, лежащего рядом в позе эмбриона. Рассматриваю непередаваемо родное уставшее лицо, которое хочется зацеловать целиком, ото лба до подбородка, красивые, но грустные глаза с печально опущенными темными ресницами. Тебя явно что-то тяготит. — Если всё прочее сгинет, а он останется, — читаю я вслух, — я ещё не исчезну из бытия; если же всё прочее останется, но не станет его, вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое, и я уже не буду больше её частью… Скажи, ты тоже это чувствуешь? Я замолкаю и смотрю на тебя, просто чтобы полюбоваться: знаю ведь, что не позволишь себе реагировать. Вдруг я вспоминаю, как, когда мы были совсем малы, мама читала нам вслух, и заменяла имена главных героев, чтобы мы охотнее слушали. — Моя любовь к Мэттью, — продолжаю я, — как листва в лесу: знаю, время изменит её, как меняет зима деревья. Любовь моя к Тео похожа на извечные каменные пласты в недрах земли. Она — источник, не дающий явного наслаждения, однако же необходимый, — закрывая книгу, я соблазнительно улыбаюсь. — Хотя… насчёт наслаждений я не уверена. Распалить тебя, обиженного, сложно, но я справляюсь. Мы целуемся долго и жадно, то нежно, то почти агрессивно, ты целуешь мою шею и руки, и мне до мурашек приятно, но в этот раз я хочу зайти дальше. Я мягко толкаю тебя, чтобы ты лег на спину, и сажусь на твои голые бедра. Знаю, ты хочешь этого, но боишься показать — пусть так, хотя бы не вырываешься. Остальное я сделаю сама. Из-за всего, что я пережила, это меня больше не пугает, теперь я готова. Медленно, как можно более соблазнительно снимаю полупрозрачное платье, завязываю волосы в конский хвост и наклоняюсь к твоему члену. Рассматриваю розовую головку, просвечивающие вены — я уже видела его, но никогда так близко. — Красивый, — говорю с улыбкой, перед тем как взять его в рот. Он действительно красивый. Слушаю твои стоны. Поначалу они тихие, едва заметные, но чем дальше, тем труднее тебе становится их скрывать. Я помогаю себе руками, трогаю твоей член так же, как трогал ты сам, когда думал, что я не вижу. Снова беру в рот. Поглаживаю, до чего могу дотянуться: твои яйца, ягодицы, бедра. Не могу поверить, что это правда происходит с нами. Делать тебе минет — не то же самое, что делать его Мэттью: может, из-за того, что мы близнецы и лучше чувствуем состояние друг друга, а может, я просто слишком давно этого хотела. От твоих стонов я с ума схожу, сама постанываю, даже забыв прикоснуться к себе. — Иза-а, — от долгого молчания твой голос невнятный и хриплый, а может, мне и вовсе показалось, что ты произнес мое имя. Я довожу тебя до оргазма рукой, а после пытаюсь слизать сперму с твоего живота, но тебе становится настолько щекотно, что ты лягаешь меня пяткой, так что мы идём отмываться. Перед ванной ты неприятно замираешь. — Все хорошо, — говорю я, переплетая наши пальцы, — я с тобой. Мы стоим так еще немного. Я тоже не хочу заходить. Где-то там, у стены, все ещё лежит заточенный кухонный нож, и мне не хочется, чтобы кто-то из нас его видел. Страшно подумать, чем для нас мог обернуться сегодняшний день. — Навсегда? Я улыбаюсь и делаю шаг вперёд. — Навсегда, милый Тео.