Бытие твоё— миг жизни высшей, иной,
Опьяненье твоё— от лозы неземной,
Погрузись с головой в воротник размышлений!
Твоя длань — продолжение длани другой.
Омар Хайям
— Почему ты стоишь здесь… совсем один? Элиотт вздрогнул, когда до его слуха донёсся вкрадчивый голос, и обернулся через плечо — позади него стоял молодой человек с мягкой, почти ласковой улыбкой на губах. Он держал в руке золочёный кубок, почти до краёв наполненный тёмной, словно свежая кровь, жидкостью (или это была иллюзия, созданная причудливой игрой света?), который без раздумий протянул собеседнику. — Почему ты не с остальными гостями? — с нескрываемой насмешкой спросил юноша и с благодарностью принял из рук вошедшего вино. — Не на пиру в свою собственную честь? Дионис (а это был именно он) лишь неопределённо пожал плечами и склонил голову набок. Губы Элиотта дрогнули в ухмылке, которую он поспешил спрятать за золотыми нитями волос. Из зала раздавался смех, мужские и женские голоса смешивались воедино, на улицу раскаленным потоком вырывался нагретый многочисленными телами воздух. Все были веселы и пьяны. В особенности, боги. Но здесь, на балконе, всё это не имело значения. Ночи в Греции обычно тёплые, однако сейчас слабый, но леденящий ветерок то и дело неприятно покалывал кожу, колыхал полы хитонов. Элиотт не чувствовал холода. Не ощущал его и Дионис. Они были такими разными, эти два существа: они принадлежали к совершенно разным мирам, к разному времени. Но было у них и что-то общее. Что-то, что было недоступно для простых смертных. Что-то, что не позволяло им вернуться в свои миры и оставить друг друга наедине с собственными мыслями и бедами. — О чём думаешь? — после затянувшейся, но не неловкой паузы спросил Дионис, пытаясь прочесть хоть что-то на непроницаемом лице своего собеседника, друга. — О скоротечности времени, —ответил Элиотт, задумчиво рассматривая изображение на кубке — мифологическую сцену, один из подвигов Геракла. — Совсем на тебя не похоже, — Дионис непринуждённо улыбнулся и облокотился о балконные перила, смотря туда, где бледной звездой горел город. — Просто… — Элиотт отпил разведённого с водой вина и снова опустил руку, не сводя взгляда с этой напоминающей искру точки, — я думаю о том, что там, в городе, широким шагом ступает эпоха технологий. Пройдёт несколько часов, солнце озарит Восток, и в этот дворец хлынут толпы посетителей. Одни приедут на туристических автобусах, другие прилетят на самолётах… У каждого из этих туристов в руках будет смартфон, у кого-то — профессиональный фотоаппарат. Женщины будут одеты, как мужчины, а мужчины, как женщины. За пределами этих стен, этой ночи — двадцать первый век. Ты… ты можешь вообразить это? Век, в котором машины стали в разы умнее и способнее человека… Хоть это было и не свойственно Элиотту, он никогда не врал Дионису. Он говорил зачарованно, почти восторженно, на одном дыхании. Вино действовало на него благотворно: он был эмоционально возбуждён, был готов на любые подвиги и философствование на разные темы. Дионис внимательно слушал размышления друга, иногда хмурясь и вопросительно выгибая бровь, когда в монологе Элиотта встречались неясные античному богу слова. Но он не останавливал собеседника, не перебивал его, ничего не спрашивал. Он давал ему выговориться, дарил полную свободу слова. — Дионис, скажи… — словно перегорев, на выдохе спросил Элиотт, — каково это — быть бессмертным? — Я думаю, ты и сам вскоре поймешь это, — с напускной пренебрежительностью ответил Дионис и улыбнулся. — Боюсь, что всё же не так скоро, — усмехнувшись собственной наивности, уверил Элиотт. Конечно, неужели он ожидал, что древнегреческий бог виноделия поделится с ним, демоном христианства, впечатлениями от вечной жизни? Но он поделился. — Люди забыли нас, Элиотт, — задумчиво, с толикой грусти в голосе, сказал Дионис и перевёл взгляд на город. — Язычество давно вытеснено христианством… Впрочем, ты и сам знаешь об этом. А что представляют из себя боги, в которых не верят, которым не воздают почести? Мы всего лишь сущности, оставившие свой след в мифах и легендах, не более. — Но ведь… когда-то вас уважали. Когда-то вы были любимы и почитаемы. — Да… Но ты правильно заметил, что время скоротечно. Сейчас язычество сохранилось лишь в самых отдалённых местах, в глубинках. И только вера этих людей не даёт нам полностью раствориться в небытии. Люди стали агностиками. Никто не хочет верить в высший разум, которому подчиняются силы природы. — Понятно… Элиотт выглядел печально и задумчиво, чего раньше почти никогда за ним не замечалось. Прежде его не заботили вопросы о жизни и смерти, бессмертии. Он не интересовался причиной, по которой боги, в общении с которыми он провёл не один год, не живут среди смертных, как они, демоны христианства. Он никогда не думал, что богов, о которых слагают песни и легенды, может беспокоить утрата человеческого внимания. — Прости, я не хотел задеть тебя, — Элиотт искренне просил прощения, виновато попытавшись заглянуть в лицо друга. Дионис повернул голову и посмотрел на Элиотта добрыми глазами цвета виноградных листьев. — Ты никогда не причинишь мне боль, — со всей свойственной ему доброжелательностью произнёс Дионис. Элиотт покраснел, но в темноте это не было заметно. Он ухмыльнулся, чтобы скрыть смущение, и почти с вызовом посмотрел на собеседника. Дионис был красив, как и подобает греческому богу: его длинные, каштановые кудри с вплетёнными в них виноградными лозами изящно огибали плечи; вечно молодое заостренное лицо сияло здоровьем и живостью; бронзовая, блестящая в свете множества свечей кожа плотно обтягивала мускулы, резко контрастировала с белизной короткого хитона; ремни кожаных сандалий, словно виноградными побегами, опоясывали крепкие быстрые ноги. Дионис был божественно красив, но словно не замечал своей красоты, не возносил себя на пьедестал и не требовал богатых подношений (или же Элиотт просто не замечал этого, будучи очарованным его неоспоримым превосходством). Их встреча никогда не должна была состояться, ни при каких обстоятельствах их дороги не должны были пересечься. Но они пересеклись, и Элиотт благодарил высшие силы за это. Дионис был красив. И особенно красив он был в своей задумчивости, когда вот так склонял голову набок и глядел на тебя своими большими понимающими глазами. Элиотт крепко зажмурился, отгоняя порочные мысли, которые инкуб не имел права озвучивать богу. — Когда-то давно… очень давно… этот дворец принадлежал великому мужу, который вырастил ещё более великого сына, — прервав повисшую неловкую паузу, продолжил Дионис. — Да, кстати, да… Я… давно хотел спросить, — рассеянно залепетал Элиотт и одним глотком осушил кубок. — Чей это дворец? Он явно нравится тебе. — Он значит для меня не так много, как для Фетиды. Здесь жил её сын. — Да? И кто он? — Я не могу понять… — Дионис развернулся к Элиотту всем телом и начал внимательно всматриваться в его лицо, прищурив глаза, — ты издеваешься надо мной или ты действительно не знаешь? Элиотт высоко поднял брови и развёл руки в стороны. — Серьёзно? Совсем ничего? — с нескрываемым удивлением переспросил Дионис. — Совсем? И имя «Ахилл» тебе ни о чём не говорит? — Извини? — уточнил Элиотт, вжимая голову в плечи и виновато улыбаясь. — Со знанием… не знаю… хотя бы античной литературы у тебя не очень, да? — Так же, как и с остальными науками, мой дорогой Дионис, — без стеснения, даже с лёгкой гордостью объявил Элиотт, расправив плечи и вскинув подбородок. Дионис замолчал, смотря на мерцающую точку вдалеке, и начал размеренно стучать пальцами по перилам, отбивая один ему известный ритм. — Что ж…— после некоторого раздумья начал бог, — мы это исправим. — В каком смысле? — Элиотт был напуган и не пытался скрыть это. — Мы, боги, сделаем из тебя настоящего царевича. Обучим тебя всем наукам. Под нашим присмотром ты освоишь все навыки, необходимые для будущего царя. — Но… — Элиотт шумно сглотнул, — я не царевич. Я герцогский сын. — Герцог, царь… В моё время понятия «герцог» не существовало. Наша страна представляла из себя огромное количество царств, малых и великих, и во главе каждого стоял царь. И сыновья его именовались царевичами. Ты сильный, храбрый, отважный юноша. Из тебя наружу рвётся зверь, которого ты должен укротить. Ты станешь героем, друг мой, — Дионис лучезарно улыбнулся и положил руку на плечо Элиотта. — Ты будешь достоин своего отца. Он будет тобой гордиться. Тебе более не придётся прятаться среди нас от его гнева. — Мой отец никогда не будет доволен мной, — с презрением фыркнул Элиотт и сжал кулаки: всякий раз, стоило Дионису прикоснуться к коже юноши, как в нём мгновенно вскипало желание. — Ты сомневаешься в величии богов? — раззадоривая Элиотта на спор, с хитрецой во взгляде и голосе спросил Дионис. — Нет-нет… ни в коем случае я не… просто… — вопреки обыкновению Элиотт не стал спорить. Напротив, он смутился и отвёл взгляд в сторону, пытаясь подобрать подходящие слова. Дионис удивлённо поднял брови: он не ожидал подобной реакции от обычно красноречивого юноши. — Просто это неправильно, — наконец выдохнул Элиотт. — Что ты имеешь в виду? — Я демон, помнишь? Инкуб. Сын герцога Преисподней. Христианство, всякое такое… Твои… родственники…— Элиотт всегда затруднялся с определением остальных одиннадцати великих богов Олимпа по отношению к своему другу, — будут мне не рады. Они не примут меня и уж тем более не возьмутся за моё обучение. Дионис убрал руку и нахмурился. Он не любил, когда кто-то оспаривал его слова, влияние и способности. — Ты сомневаешься во мне, — это даже не вопрос. — Нет! Я не… ты не так понял! — Элиотт, совершенно не подумав о последствиях, схватил Диониса за руку и зажмурился, ощутив укол там, где его пальцы коснулись бронзовой кожи.«ХОЧУ ПРИЖАТЬСЯ К ЕГО РУКЕ»
— Я совершенно не это имел в виду, —рассеянно пробормотал Элиотт, гладя тыльную сторону ладони Диониса большими пальцами. — Я говорю лишь о том, что я христианский демон. Ты — языческий бог. Позволит ли твой отец мне, низшему существу, подняться на Олимп? Дионис вновь просиял, перехватил руки Элиотта, крепко сжав их, и притянул к самому своему лицу. Сердце пропускает удар.«ПОЦЕЛУЙ ИХ»
— Ты не должен волноваться об этом. Я всё сделаю за тебя, — Дионис взял пустой кубок, который Элиотт оставил на широких перилах, — просто доверься мне, — заговорщическим тоном добавил бог и протянул другу кубок, вновь полный тёмной, словно кровь, жидкости. — Выпей за моё величие, φίλος*, принеси мне величайшую жертву… Себя. Последнее слово Дионис произнёс быстро, почти соединив все звуки в один. Элиотт шумно сглотнул, и когда собеседник отпустил его руки, прислонился к перилам: ноги отказывались его слушать. — Ну же, Элиотт, не гневи бога, — с усмешкой предостерёг Дионис. — Выпей вина… И нам уже пора возвращаться к гостям, ты так не думаешь? Элиотт взял кубок из рук Диониса и выпил почти неразбавленное вино залпом, из-за чего жгучий напиток полоснул горло, словно лезвие. Юноша закашлял, чем знатно рассмешил бога, поправлявшего виноградные листья в волосах. — Идём, друг мой. Я открою для тебя совершенно новый мир. И, кивнув в сторону зала, Дионис гордой походкой вошёл к веселящемуся народу. Элиотт некоторое время постоял в одиночестве, перекатывая по стенкам кубка такую же, как он, одинокую каплю вина, а затем, оставив посудину на перилах, резко развернулся и уверенным шагом последовал за Дионисом.«СДЕЛАЙ МЕНЯ СВОИМ»
Отринув дом, семью, отца. Отказавшись от своего предназначения и обязанностей, он, горделиво вскинув голову, вступал в иную, доселе неизвестную ему жизнь… Он вступал в жизнь бога, который не привык останавливаться. В жизнь бога, для которого двадцать первый век не значит ровным счётом ничего. В жизнь бога, который посреди цивилизации ежегодно воспроизводит древний дворец, готовый вместить в себя всех почитателей… *Любовь моя (греч.)