небо гниёт

Ставрогин, проходя за порог дома Верховенских, заранее знал, что те не особо богаты. Когда-то давно жена Степана Трофимовича, нынешнего хозяина поместья, получила от своего родственника несколько тысяч рублей. На то они и жили, пока женщина не умерла от какой-то тяжёлой болезни, подробностей которых Николай не знал. А потом Степан Трофимович пропил и проиграл в карты оставшиеся деньги, едва не окунув собственную семью в бедность. Благо они находились со Ставрогиными в тесных контактах, а потому Варвара Петровна часто высылала им какое-то количество средств. Не так давно, неделю назад, Ставрогин получил письмо, в котором Верховенский слёзно упрашивал побыть у его сына «Петруши» учителем. Мужчина в идеале знал этот язык, потому что в свое время Варвара Петровна не давала ему спуску в учёбе. Ему обещали не так много денег, но по давней дружбе его матери с Верховенским Николай отказывать не стал. К тому же любопытство распалял мальчишка, о котором в городе ходили всякие слухи, казавшиеся мужчине довольно забавными. В поместье было довольно шумно. Было слышно, как гремели посудой на кухне кухарки, бегали из комнаты в комнату прачки. Мужчина ухмыльнулся в ответ на их улыбки и, сняв сюртук, прошёл вглубь комнаты. Вдруг он почувствовал резкий толчок и пошатнулся. Мальчишка, который в него врезался, упал на пол и удивлённо вытаращил на Ставрогина глаза. Рыжие длинные волосы его растрепались, налипли паутиной на лицо, и мальчик убрал их за ухо. Веснушчатые щеки его горели ярким румянцем, кончики ушей тоже, но уже от стыда. Он дышал тяжело и жадно заглатывал воздух, опустив голову и отвернувшись от Ставрогина. Видимо, до этого носился по всему поместью. Белая накрахмаленная рубашка, на которой оборвалась верхние пуговицы, сползла и открывала вид на румяные угловатые плечи. — Пьер, глупый мальчишка, — Степан Трофимович вышел из соседней комнаты и обречённо вздохнул, увидев на полу сына. Пётр лукаво улыбнулся Ставрогину, поймав на себе его холодный, но заинтересованный взгляд, и поднялся с колен, побежав прятаться куда-то за лестницу от отца. Николай ухмыльнулся и снял перед Верховенским старшим шляпу. Тот восторженно похлопал в ладоши и повел его в сторону гостиной, аккуратно приобняв мужчину за плечо. — Вы уж извините, он у меня бесноватый немного. Не знает, что творит. Ставрогин спокойно шёл туда, куда вёл его Степан Трофимович, не оборачиваясь, но затылком чувствуя внимание мальчишки на себе. Тот бессовестно подслушивал, высунувшись из дверного проёма почти наполовину. — Слышал, что на прошлой неделе его выгнали во время службы. Если слухи верны, он пытался поджечь иконы, утверждая, что бога нет, — Николай с улыбкой заметил то, как отец мальчишки смутился и нервно потёр ладони. Он не желал, видимо, это обсуждать. — Такое маленькое создание и уже такие мысли. Служанка принесла чай и обворожительно улыбнулась Николаю, когда тот её поблагодарил. Степан Трофимович сел напротив него и сложил пальцы на столе в замок, прижимая их к губам. Тому, видимо, действительно было стыдно за своё чадо, поэтому он не хотел говорить о его проделках. Николай уверен, что тот, если бы была возможность, обязательно отослал бы сына за границу, чтобы не мешался. — Вам требуется учитель по французскому языку, и вы позвали меня за этим, верно? — Пьеру стоит больше заниматься уроками, а то стыдно его людям показывать. Может быть, с вашим характером и методикой преподавания, он поменяет свои приоритеты и станет послушным, — Ставрогин пожал плечами и откинулся на спинку дивана, краем глаза замечая, что Пьер, стоящий у входа в комнату и покачивающийся на скрипящей двери побагровел от злости и смотрел на отца с ледяным презрением. Наверняка ощущал, что тот его не любит, и не любил в ответ. Верховенский старший не обратил на Петра никакого внимания, лишь раздражённо сморщился от скрипа старых петель. Он вздохнул и развёл в сторону руки, призывая самого себя и мужчину смириться с тем, каким ужасным ребёнком был Петр. — Можете поселиться на первом этаже. Там было довольно пыльно до вчерашнего дня, но служанка привела все в порядок, можете не брезговать, — Степан Трофимович посмотрел на своего сына и ещё раз покачал головой, словно он был самой большой обузой и ошибкой в его жизни. — Пьер, проводишь гостя? Ставрогин встретился взглядом с мальчиком и встал с дивана. Петр покорно опустил перед ним голову и, ухмыляясь, вышел в коридор. Поместье не было большим, коридоры были узкими, что мешало свободно высокому Николаю перемещаться, в отличие от Пьера, который был маленьким и тощим. На стенах висели картины: на некоторых была отколота на углах рама, нескольким портретами были подрисованы усы. Нетрудно было догадаться, чьих рук это было дело. Всю дорогу Верховенский молчал, над чем-то усердно размышляя и смотря пустым взглядом в пол. Ставрогин не смел перебивать его мысли, плетясь за ним следом и рассматривая декор в доме. Смотреть на мальчишку он не хотел, так как заметил за собой странный и ужасный интерес к детям. Его забавляла их беспомощность, заплаканные лица и покорность. Ребёнка он, конечно, не обижал ни разу, но видел, как это делают другие, и почему-то не испытывал сочувствия. Комната, предназначенная для проживания Николая, была тесной, но вполне ухоженной. Места хватило только на кровать у большого окна с белой рамой; тумбочку рядом с кроватью, на которой стоял вялый цветок, и деревянный белый шкаф у стены. Николай присел на край постели, и пружины жалобно под его весом заскрипели. Верховенский пристально и с интересом за ним наблюдал, облокотившись на стену рядом и наматывая на палец прядь своих светлых волос. Ужас. Какой ужас. — Я живу в соседней комнате, если вам что-то понадобится… — от волнения Петр покраснел и неловко начал перебирать свои пальцы, когда Николай поднял на него глаза. — Можете обратиться ко мне. Я принес вам несколько книг, чтобы не было скучно. Могу одолжить ещё несколько, когда эти… — Дай руку, — резко перебил его Николай, подав ему свою ладонь. — З-зачем? — он словно с наигранной глупостью уставился на Николая. — Ты боишься меня? — Ставрогин презрительно окинул его взглядом и с интересом склонил голову набок. Пётр покачал головой, осторожно и недоверчиво протянул свою маленькую ладошку, и когда Николай коснулся губами костяшек, попытался отдернуть. Ставрогин крепко до боли удерживал его за запястье, и Пётр захныкал, пытаясь вырваться. Это раздражало и напрягало. — Сколько тебе? Одиннадцать? Четырнадцать? Отвечай. Мальчик упорно молчал, опустив взгляд в пол и густо краснея. Ставрогин сильнее сжал его руку, и Петр случайно ойкнул, надламывая от боли брови. — Тринадцатый год, monsieur, — спокойно ответил Верховенский, стирая с щек крупные слезы и прикусывая до крови губу. Он отбросил попытки высвободиться, лишь обиженно и внимательно смотрел на Ставрогина, как на сумасшедшего, ожидая от него дальнейших действий. Николая забавлял детский страх и то, как быстро Петр остепенился после его прихода. На бледной ладошке виднелся неприятный глазу мелкий морщинистый ожог. Кожа на этом месте опухла, стянулась и была ярко-красного цвета. Ставрогин поцеловал ранку, и Верховенский, стиснув зубы, вздрогнул. — Обжегся в церкви? Когда иконы поджег, верно? — Ставрогин посмотрел на него своим ледяным высокомерным взглядом и поднялся с кровати. Петр неуверенно кивнул и быстро отошел назад, когда Николай его отпустил. У мужчины это вызвало лишь ухмылку. — Приду к тебе в комнату завтра ближе к обеду. А теперь оставь меня. Мальчик дышал тяжело, стоял в полном замешательстве и потирал место ожога, куда недавно его поцеловал мужчина. Они смотрели друг на друга в полном молчании, прерываемом лишь завыванием ветра за окном. На улицу уже давно опустились сумерки, ветки деревьев пугающе постукивали в стекло и царапали прохладную поверхность. Свеча подрагивала на столе, заливая горячим воском страницы книги. Пахло сыростью, пылью и слабым сладким ароматом от одежды Верховенского. Но Николаю этот запах показался слишком навязчивым, и он скривился от злости. — Ну, что встал? — Pardonnez-moi, Monsieur. Извинился Верховенский, нервно застегнул верхние пуговицы на рубашке и выбежал в коридор, оставляя мужчину одного. Огонь от резкого хлопка двери потух, и комната погрузилась в полную темноту. Ставрогин, как и обещал, на следующей день пришёл пол первого, когда Пётр уже успел стащить из столовой несколько яблок, отказавшись от нормального обеда. Он увлечённо их уплетал и настойчиво предлагал Ставрогину, несмотря на произошедшее вчерашним вечером. Мужчина вежливо отказался. Комната Верховенского была просторной, хотя мебели в ней было достаточно. В основном шкафы были набиты книгами, какими-то письмами и рисунками, отчего в помещении неприятно пахло пылью. По всему полу были разбросаны игрушки. У Пети было лицо вылитого ангела: длинные ресницы, которыми он так невинно хлопал, глядя на страницы учебника; маленькие крохотные ладони, которыми он скучающе подпирал подбородок, и длинные кудрявые волосы, затянутые лентой в маленький хвостик, чтобы не мешались. Лицо было у него скорее девичье, чем мужское, аккуратное, красивое, с едва заметной россыпью веснушек на носу. Он прикусывал розовые губы, порой кидал на Николая какие-то томные взгляды и ерзал на месте. Он казался таким приторным и слащавым, невинным, но одновременно порочным, что Ставрогину отвратительно было на него смотреть. — Я не так опытен, как могу показаться, — объяснял он Петру, который, кажется, вовсе его и не слушал. — Я до этого никогда не работал учителем у детей, поэтому заранее должен просить меня извинить. Parlons du dernier livre que tu as lu? * — Mon père m'a fait lire la Bible.* Безынтересно, но быстро ответил Верховенский, словно заранее знал, что его об этом спросят. Ставрогин удивлённо вскинул брови, и мальчик улыбнулся ему в ответ как-то неестественно и жутко. Он еще раз откусил яблоко, и сладкий сок потек по его губам. — Et ça te va? — Я не верую. — По-французски, — Верховенский молчал и весело качал ногами, которые даже не доставали до пола. Ставрогин медленно поднялся со стула и неторопливо начал ходить по комнате. Когда мужчина встал у него за спиной и угрожающе навис прямо над ухом, обжигая кожу дыханием, мальчишка пугливо вздрогнул, словно его окатили ледяной водой. — Вчера он высек меня за то, что я неправильно молился. Я молился левой рукой, когда надо было правой. Это казалось мне смешным, — быстро и с жаром проговорил мальчишка, смотря в точку перед собой. На его щеках проявился алый лихорадочный румянец, когда Николай взял со стола указку и громко начал бить ей по своей ладони. Верховенский шумно сглотнул, голос его дрожал. — Я сделал это специально, потому что верующие люди такие наивные и глупые… — Протяни руки, Пьер. Мальчишка послушно протянул свои крохотные ручонки, зажмурился и тихо вскрикнул, когда по ним ударили палкой. Но говорить продолжил, глядя на Ставрогина с вызовом: — Казалось смешным, потому что все эти молитвы бесполезны, ведь Бога не существует, это всего лишь глупая выдумка, созданная, чтобы контролировать людей. Человек настолько не уверен в себе, что придумал образ, чтобы верить хотя бы в него. Разве вы не находите это нелепым, Ставрогин? Неужели я не прав?! Удар в этот раз пришелся ещё сильнее, чем предыдущий и оставил длинные красные полосы на запястьях, через которые мелкими каплями начала просачиваться темная кровь. В уголках больших серо-зеленых глаз скопились слезы и прозрачными ручьями потекли по щекам. Ставрогин присел перед мальчишкой на колени, который тихо всхлипывал, закрыв руками лицо. Мужчина заправил мягкие шелковистые ему за ухо, задумчиво смотря на подрагивающие розовые губы. Он неосознанно провел по ним большим пальцем, оттягивая нижнюю, другой успокаивающе погладил по щеке, стирая мокрые следы с румяной кожи. Мальчишка тяжело вздохнул и, пачкая рукава рубашки Ставрогина кровью, положил свою ладошку на его большую руку. Николай наклонил голову набок, и уголки его губ на миг дрогнули в тёплой улыбке. — Не могу поверить, что такой невинный с виду ребёнок смог опуститься до такого разврата. Весь мир оставшийся урок прошёл в тишине. Ставрогин объяснял Петру основы грамматики, а тот, обиженно потирая покрасневшие запястья, нехотя пересказывал все, что ему говорил Николай. С одной стороны Николай испытывал жалость к мальчишке, а с другой, как бы стыдно не было признавать, ему это нравилось. Верховенский, кажется, был первым, кто не боялся Ставрогина и в какой-то мере над ним насмехался, притворяясь дурачком в первый день их знакомства. Верховенский никогда не заходил к нему в комнату просто так. Обычно на то были весомые причины. Он просил перевести ему какое-то предложение на французском, приносил свои книги по просьбе Ставрогина или заходил по требованию Степана Трофимовича спросить, какое самочувствие у Николая. Сейчас же посреди глубокой ночи Пётр просто так стоял в метре от Николая, скрещивая за собой руки и покусывал алые губы. Щека его горела огнем, видимо, отхватил пощечины от отца и пришёл искать утешения у Ставрогина. На нем была одна полупрозрачная ночнушка, доходившая почти до колен. Николай сидел за столом, пытаясь не обращать на него внимания, перелистывал страницы скучного романа, подперев рукой щеку. — Почему ты не спишь, Пьер? Босые ноги застучали по полу, и Пётр мгновенно оказался возле него, обнимая и прижимаясь подбородком к колену. Глаза смотрели преданно, наивно, но даже так в них горел бесноватый огонёк. Николай погладил его по голове, строго нахмурив брови и внимательно приглядываясь к мальчишечьему лицу. Дышал он часто, но тихо и пугливо. Он смотрел на Ставрогина как на божество и не мог отвести взгляда. Затем вдруг поднялся и аккуратно поцеловал его в щеку. Ставрогин не выражал никаких эмоций, надеясь, что Верховенский сам отстанет, обидится и уйдёт спать. Но мальчик наоборот забрался на его колени, прижался к широкой груди и быстро стал целовать его лицо. Николай не стал его отталкивать, хотя и чувствовал ужасное отвращение к этому жалкому существу, которое просто хотело любви и не знало, как и от кого ее получить. Пётр начал расстегивать рубашку мужчины, припадая губами к ямочке на ключицах и влажно выцеловывая странные узоры на бледной коже. Николай запрокинул голову и зажмурился. Чернота, липкая и уродливая, заливала ему лёгкие, сердце больно кололо и холодный пот градом стекал по спине. Перед ним сидел самый настоящий бес, падший ангел, пытавшийся его совратить. Ужаснее было то, что Ставрогин поддавался искушению. Он забрался холодными руками под тонкую ткань чужой ночнушки, и по худенькой спине пробежали крупные мурашки. Он медленно распустил завязки по бокам, любуясь детским обнажённый телом. Пётр смущённо прикрылся, глядя на Ставрогина из-под дрожащих светлых ресниц, судорожно вздохнул и мелко задрожал, когда мужчина оттянул его голову за светлые патлы назад, языком широко мазнув от плеча от шеи до уха. — Monsieur… — выдохнул с жаром Верховенский, обвивая его шею тонкими костлявыми ручонками и позволяя Ставрогину гладить себя по животу. Широкая ладонь обводила его бока, гладила маленькие торчащие соски. Ставрогин слегка надавливал на них ногтем, и Петр, жмурясь, прогибался в спине, как бездушная кукла. Перед ним сидел мальчишка, совсем юный, но уже полностью окунувшийся в грехи. Ставрогин знал, что он в этом виноват, от того на душе становилось паршиво. — Monsieur, вам хорошо? Николай молчал, а Пьер только яростнее целовал его щеки и дышал взахлёб, видя перед собой того самого выдуманного идола. Он повторял что-то, словно в бреду, про красоту Ставрогина, про свою любовь и глупость. Мужчине было противно. Николай тяжело вздохнул и запрокинул голову на спинку стула, прикрывая глаза. — Поди вон. Петр застыл, рассеянно на него уставился и быстро похлопал ресницами, не понимая, что он сделал не так. Он медленно убрал руки с плеч Ставрогина и прижал их к своей груди, вдруг испугавшись мужчины. — Ч-что? — Вон, я сказал! Мальчишка отскочил от Ставрогина и совершенно потерянный вышел из комнаты. Николай резко встал, под ним даже задрожали прогнившие деревянные половицы, и начал ходить по комнате, потирая пальцами веки. Мысли плелись тугим клубком, думать здраво становилось тяжело. Он попробовал умыться, чтобы стереть следы детских поцелуев, но тщетно. Те словно въелись в кожу, обжигали изнутри и вызывали только злость. После случившегося в ту ночь, Ставрогин больше не мог оставаться в доме Верховенских. Уже спустя два дня он объявил Степану Трофимовичу, что неважно себя чувствует и ему срочно нужно вернуться к себе домой. Деньги, которые ему выплачивали за преподавание, он оставил Верховенским, оправдываясь тем, что Петру нужен другой учитель, а Ставрогин для него ничего не сделал. С Пьером Николай так и не попрощался, хотя тот, видимо, этого ждал: вышел на крыльцо и, как в первый день, скрипел дверью и озорно улыбался. У Ставрогина просто не хватило смелости ещё раз заглянуть в эти светлые глаза и увидеть там черноту и бесов. На расспросы Верховенского старшего в письмах о здоровье Николая Варвара Петровна отвечала, что Nicolas неважно себя чувствует, но вполне в состоянии посещать службу в храме. Она была несказанно рада тому, что ее сын не пропускает ни одной исповеди и часами сидит у икон, о чем-то размышляя и молясь. Николай повесился спустя несколько дней. Его тело нашли в кладовке. На бумажке, лежащей на столе, было едва разборчиво размашисто написано: «Никого не винить. Я сам. Прости меня, Пьер».