- Помощница, где - там?

Чертово ожидание сводит меня с ума. Я жду своего пленителя в какой-то тускло освещённой комнате, где к потолку подвешены человеческие трупы, пахнет крысиным дерьмом и чертовски холодно. Но все это ничто, по сравнению с тем, что собирается делать Иоанн Сид. Он собирается… хер знает, что он собирается делать со мной, от этого в груди и появился неприятный холодок. Методы просветления у младшенького такие, после которых едва остаешься в своем уме. Самый отбитый парень из всей четверки. Но лично я считаю его надменным индюком, который стушуется при первой же угрозе. Господи, человек с таким ангельским личиком и такими чертовски красивыми голубыми глазами просто-напросто не может быть отпетым ублюдком. Пока у меня не было возможности испытать этого парня лично. Но чует мое нутро: будет весело. Тут раздаётся свист откуда-то со спины. Мотивчик знакомый, но я слишком занята, чтобы ворошить пыльные полки своего мозга и вспоминать сию песню. Страшно ли мне? Нет, страшно было, когда я впервые встретила Ангелов и Судей. Вот там я перепугалась знатно, а это — нечто иное, как разминка, закалка. Младший идет к столу, ставит на него какой-то зеленый и ржавый сундук. Из него в следующую минуту выудили весьма интересные для размышления вещи. Это были лоскуты кожи, на которых я едва прочла слово «Гнев». Шматок в ту же минуту прибили к стене строительным степлером. Ух ты! Жутковато. Наводит на мысли, что кто-то так и не пошел на поводу у идиотов-сектантов, ведь всем известно, что вестник вырезает участок кожи с грехом, если кто-то не согласен. При таком раскладе… сочувствую этому кому-то. — Ну что, помощница, — грубый, не терпящий пререканий, но, сука, такой сексуальный голос выводит меня из раздумий и заставляет устремиться в сторону говорящего, — Приступим? — Иоанн опирается копчиком о край стола и выжидающе смотрит на меня. Его лоб в испарине, а синяя, и без того облегающая рубашка, прилипает к телу. Это лицезреть было куда интересней, чем бегать по регионам и поголовно выкашивать грязных и неотёсанных сектантов. — Давай, коли хочешь. А к чему? — Сид-младший усмехается уголком губы и достает из сундука вещь, в пояснении которой я не нуждаюсь. И так было понятно, что это тату машинка. Ох, так теперь моя очередь украсить тело этой уродливой татуировкой? Замечательно! — Хм, ну давай. Сделаешь татуировку — сослужишь мне неплохую службу. Давно хотела сходить к мастеру и что-нибудь эдакое набить. Так хоть повод появится. Партаки-то твои нужно будет закрыть, — я усмехаюсь, неожиданно чувствуя азарт. Эта колкость никак не задела Иоанна. Он настраивал машинку, залил в колпачок краску и поставил ее на табуретке, что стояла поодаль от меня, — Значит, «Тщеславие»? — Значит, «Тщеславие», — соглашается Иоанн, в одной руке держа машинку, а в другой — одноразовую типсу. Чего скрывать, я действительно грешила этим, любила иметь превосходство над всеми. Это было мое слабое место. А Иоанн хорош — разглядел этот грешок во мне, — Где ты хочешь? На груди, на руке, на спине? — спрашивает он, а мне вдруг приходит в голову блестящая идея испытать маленького и стеснительного мальчика Иоанна. Когда, если не сейчас? Как далеко он способен зайти? Как скоро начнет краснеть? Ведь только так можно было узнать его настоящего. Это не давало мне покоя. — Там, — вскидываю бровь и закусываю нижнюю губу. Интересно, результата никакого. Он будто и не заметил этого. — Помощница, где — там? — Иоанн улыбается, хитро прищурившись. Его иссиня-голубые глаза блестят. А меня это сподвигло идти дальше. — На киске. Этот ответ, кажется, нисколько не вогнал Иоанна в краску. Напротив. Он только снова смеётся и подходит ближе, включает лампу и приседает передо мной на корточки. Смотрит снизу вверх своими милыми глазами, от этого я лишь распаляюсь и абсолютно не задумываюсь о собственном будущем благополучии. Иоанн, по россказням выживших, является очень непредсказуемым и жестоким человеком. Тут Сид резко хватает меня за горло. В его глазах теперь плещется злоба, мышцы лица подрагивают, а меня это напугало, но лишь слегка. — Чертова грешница! Я бы высек тебя арапником прямо сейчас! — он отступает, отпустив горло, а я захожусь кашлем. Иоанн, как по мне, не расположен к таким шуткам. Я бы перестала так шутить, если бы он сам не продолжил развивать эту тему, — Значит, на киске? — Иоанн молчит и впивается в меня глазами, в которых сквозит интерес. Хм, резкие перепады настроения… Молчит долго, видимо, проверяет, шучу я или нет. А может, решается сам. Но я ведь тоже иду до конца, сдаваться рано, — Любой каприз, — вдруг выдает он и, положив машинку, медленно тянется к ширинке моих камуфляжных штанов. Эта игра заходит достаточно далеко, но далеко ли задет Сид? Далеко ли зайду я? — Привстань немного, чтобы я мог стянуть с тебя штаны, — подчиняюсь и слегка приподнимаюсь, делая градус этого момента более зашкаливающим. Да что со мной такое, черт возьми? Я просто смотрю на Иоанна с нескрываемым интересом, пытаясь найти на его лице хоть что-то, что играет в мою пользу, но он серьёзен, более того — в его глазах то, в чем я боюсь себе признаться. Похоть. — Я смотрю, ты за словом в карман не лезешь? — говорю я задумчиво и уже планирую действительно поддаться Сиду. Ведь, насколько я понимаю, о татуировке не идет уже и речи. — Да, ты бы не разбрасывалась ими в следующий раз. Но уже поздно, — он полностью стягивает с меня штаны, в следующую минуту они уже валяются в другом углу комнаты. Иоанн стоит на коленях между моими ногами и заворожённо смотрит на все то, что только что открылось его взору. Этот взгляд хищника, блуждавший по кружевным красным трусикам, неимоверно пугает меня, но и интригует тоже. А испарина на лбу вестника становится более заметной, капли пота стекают по вискам, а после теряются в густой щетине. Я мазохистка, не иначе! Но мне нравится вся та бесовщина, что творится сейчас. — Пока что я ни о чем не жалею. Интересно, на что ты способен еще? — рука, испещрённая крупными венами, мягкая и горячая, гладит меня по колену. Круговыми движениями Иоанн поднимается выше, от чего я задерживаю дыхание и не смею даже шевельнуться. — Например, на это, — указательный палец залазит под резинку моего нижнего белья. От этого действия меня обдаёт жаром, сушит во рту и неимоверно возбуждает. Я шире развожу ноги и спускаюсь на стуле ради удобства, — Или на это, — он оттягивает ткань вбок и касается мягкими подушечками пальцев причинного места. Мои ногти впиваются в толстую и прочную веревку, сковывающую меня в запястьях и не дающую возможность рукам двигаться. Эти игры зашли очень далеко. Но кто сказал, что нужно прекращать? — Ты, маленькая избалованная искусительница! Я набью «Похоть» прямо на твоем лбу, чтобы все видели, какая ты… — Иоанн обещает это скорее себе, чем мне, злясь на собственную слабость. Пододвигается ближе и, не отрывая зрительного контакта, снимает с меня оставшееся нижнее белье. Потрескавшаяся краска на стуле неприятно покалывает кожицу ягодиц, но по сравнению с тяжестью внизу живота, это ничто. Даже затянутые веревкой и затекшие руки не вызывают внимания, как вестник. Я очень мокрая от его манипуляций. — Ты сделаешь уже что-нибудь? — спрашиваю я, готовая сгореть от приятных мук. Черт возьми, и кто меня тянул с сектантами сражаться! Нет, я не жалею, однозначно. Просто медлительность вестника злит меня. Младший отступает, но только для того, чтобы взять со стола ножницы и подходит обратно. В его штанах четко проглядываются очертания члена, от этого созерцания я увлажняюсь сильней, и хочу уже избавиться от веревок, чтобы дать волю рукам. — Если ты не приступишь, у меня перегорит, — Сид смеется, так и не освободив меня. Это разочаровывает. — Я тебе не позволю. Не позволю, если скажешь одно заветное слово, — вот же чертов паршивец! Понимает, что я на пике удовольствия и этим пользуется. — Что, захотел совместить приятное с полезным? — выплевываю это прямо в лицо Иоанну. — От одного слова зависит, продолжу я или остановлюсь. Ну? — этот черт не из робкого десятка, должна признать. — Да! Доволен? — ноющая приятная тяжесть усиливается, когда Иоанн снова встает на колени, освобождает руки и прикасается языком к клитору. Все внутри меня всколыхнулось, я совсем позабыла, где нахожусь. Есть только я и он. Томно дышу, зарываясь руками в волосы младшего и закрываю глаза, смакуя весь этот момент. Настойчивый и горячий язык Иоанна затрагивает заветную горошинку, от чего я дергаюсь вперед и сжимаю волосы Сида в кулаке. Он чередует ласки. Не то проходится вдоль складок, не то целует, не то посасывает. Его борода приятным бонусом контрастирует в процессе, щекочет и ласкает. Далеко не все мужчины умеют таким образом доставить женщине удовольствие, но тот, что сейчас медленно ласкает меня языком, даже, можно сказать, упивается этим, делает это просто отлично. Невольно выгибаюсь в спине и вскрикиваю, когда меня накрывает оргазмом. Это чертовски приятно, чертовски жгуче. Иоанн резво поднимает меня на руки и, сбросив все со стола, садит меня на него. Младший возбужден до предела, бездонные зрачки практически закрывают радужку глаз. Его идеальная прическа безнадежно испорчена, но это лишь плюс, ибо выглядит Иоанн сейчас просто прекрасно, а главное — выглядит более человечно. Моя рубашка изорвана, но это мало сейчас беспокоит. Беспорядочные поцелуи покрывают шею. Мягкие губы накрывают мои, и я остервенело отвечаю, доставая из брюк полы чужой синей рубашки и залезая руками под нее. Позже помогаю Иоанну расстегнуть ширинку. После того, как его штаны были припущены, Сид плюнул на руку и растер вдоль члена. Не теряя ни секунды, он резко входит в меня, от чего я чувствую ощутимую боль и вскрикиваю, но меня затыкают поцелуем. Иоанн весь такой разгоряченный, тяжело дышит и смотрит прямо в глаза, пока делает жесткие толчки. Это не приносит мне ни капли удовольствия, а вот ему — напротив. И смахивает это на своего рода наказание за мое дрянное поведение, за грязный язык. Черт возьми, чувствую себя самой главной грешницей из всех. Особенно когда от Иоанна исходит запах церковного масла, это чувство обостряется во мне сильней. Я трахнула самого святошу, черт возьми. Раньше и подумать не могла, что служители Бога могут привлекать меня. Но сейчас другой момент, и я уже готова перейти на сторону сектантов. Все мысли уходят на задний план, когда Сид начинает плавно и медленно двигаться во мне. Выходит полностью, снова входит и так несколько раз. Прерывистый стон срывается с моих губ, и я оставляю на чужой голой спине пару царапин. Ощущения такие, что готовы вознести меня на седьмое небо. Помещение наполняется характерными хлюпающими и пошлыми звуками, это лишь играет на руку моему возбуждению. Я, не узнавая саму себя, гладила Иоанна везде, где только доставала, целовала, где могла. А Сид крепко держал меня за ягодицы и быстро двигался. Его стоны говорили мне о том, что он получает удовольствие не меньше моего. Я обхватываю поясницу Иоанна ногами, чтобы как следует прочувствовать мощь его тела, мышцы, горячую и мокрую кожу. Крепкий мужской запах производит на меня дичайшее впечатление. Все мужчины пахнут по-разному, но именно этот запах сводит меня с ума. Наконец, я выгнулась в спине, забившись в жарком оргазме, который был готов спалить меня дотла. Все мышцы внизу живота сокращались, а тянущая и прекрасная истома осталась даже тогда, когда мужчина вышел из меня. Я сидела на столе, пребывая в диком экстазе, не имея возможности сфокусироваться на чем-либо. Вскоре дыхание медленно приходило в норму, сердце, что билось, словно угорелое, перестало отдавать в ушах глухим стуком. — Ты же понимаешь, что с тобой будет, помощница? — Иоанн стоит напротив меня и снимает рубашку. Накрывает ею мои плечи и отходит в сторону, — Ты ответишь за все грехи и покаешься в них. Будь уверена, блажь ты будешь втирать в десна. — Ты на пару со мной будешь это делать, — я улыбнулась, окончательно отойдя от блаженства. — Чтоб знала: делать тату на киске, как ты выразилась, очень больно. Даже больнее, чем на местах, где кости находятся к коже ближе всего, — хм, интересная информация. Но она мне все равно не пригодится, — Большинство даже падают в обморок от боли. — Ты очень добр, раз воспользовался такой шикарной возможностью не сделать мне больно. — Это не особо важно. А важно то, что на лбу проводить эту процедуру тоже очень больно, — Иоанн усмехается и возвращается к табуретке, на которой тихо-мирно лежала машинка. Черт, он же несерьезно?