Комплимент

«За сотню лет или около того, — хмуро подумал Какузу на ходу, раздраженно прищурившись, — можно было бы и привыкнуть к подобному дерьму». По обеим сторонам дороги, по которой они шли, люди останавливались и глазели разинув рты, бесстыдно тыкали пальцами в двух чудаков, выбравших путь через их деревню, и бормотали что-то друг другу. Что еще хуже, Хидан был в ударе своего модуса нескончаемой болтовни, в который раз пересказывая, с большим увлечением и очень детально, свое столкновение со служителями какой-то «ебанутой» религиозной общины в деревне Облака. — И тут он говорит мне: «Дитя мое, ты оступился», а я ему типа: «Слышь, еблан, не смей оскорблять Джашина», потому что я обычно норм с монахами и все такое, но потом он смотрит на меня, как будто я убил его хренову собаку или типа того, и говорит: «Джашин — бог еретиков», и я такой: «Ну, блядь, началось» — и обрушил свой праведный гнев на его задницу, потому что, серьезно, какого хрена? Оскорблять мою религию? Мою религию?! Вот это да. Какузу сделал несколько медленных глубоких вдохов, чтобы успокоиться, и сжал переносицу пальцами так сильно, что она заболела. На них со всех сторон глазели местные — и не только потому, что они двое были одеты странно или что Хидан выражался так, как они, возможно, раньше не слышали, но по причине, к которой Какузу уже слишком привык. Он искоса взглянул на Хидана и чуть слышно вздохнул, переведя взгляд на ближайший дом. Две девочки-подростка стояли на крыльце и пялились на Хидана. Через несколько домов от них старуха и ее дочь средних лет глазели на него, будто он был идеалом красоты. И как всегда, Хидан совершенно ничего не замечал, продолжая свою тираду в полном неведении относительно множества женщин — и иногда мужчин, — пускающих на него слюни. На самом деле, ничего удивительного в этом не было, учитывая, насколько маленькой была деревня. Население в ней было наверняка меньше двухсот человек, и она находилась в столь глухой и отдаленной части страны, что Какузу сомневался, видели ли здесь вообще хоть раз чужаков. Все мужчины, которые встречались ему в селении, были толстыми, старыми и чрезмерно волосатыми. Неудивительно, что женщины были сражены наповал: Хидан для них наверняка действительно выглядел как бог. «А я, — подумал Какузу цинично, слишком хорошо осведомленный о тревожных, испуганных взглядах, которые прохожие бросали на него, — я, стало быть, дьявол». — Хотя, конечно, у мужика были стальные яйца, надо отдать ему должное. Такую веру, как у него, в наше время днем с огнем не сыщешь, серьезно. Но, эй, кому об этом знать, как не тебе, а, Какузу? Еретический говнюк… Прежде чем Какузу успел повернуться и снести Хидану голову, тот внезапно заткнулся. Сбившись с мысли в неожиданно наступившей тишине, Какузу остановился, повернулся и увидел тощую девицу в очках, которая стояла перед Хиданом с опущенной головой и держала в руках корзинку. Ее лицо было ярко-красным от смущения. — Прошу, примите это! — пролепетала она, заметно дрожа. — Как подарок от меня, который поддержит вас в вашем путешествии. Хидан моргнул и взял у нее корзинку, заглянув внутрь. — Печеньки? Она горячо закивала. Из-за залившего ее лицо румянца это выглядело так, будто у нее случился приступ. Хидан послал ей озадаченную ухмылку, все еще ничего не понимая, вот ведь козел… — Эй, спасибо. — Н-на здоровье… — пролепетала она едва слышно с обалделой, эйфорической улыбкой на лице. Когда он пошел дальше, она продолжила пялиться ему вслед. Какузу уставился на Хидана, когда тот нагнал его. Хидан выглядел все еще слегка озадаченным, но очевидно довольным. В зубах у него было зажато печенье с шоколадной крошкой. — Знаешь, это место хоть и сраная дырень в жопе мира, но мне тут типа нравится, — сказал Хидан после того, как прикончил печенье. — Эти люди просто отдают нам всякие ништяки, как будто мы короли или вроде того. — «Мы»? — ровно переспросил Какузу, продолжая идти. — Ты хотел сказать «ты». — Ага, но в чем ваще дело? Люди в деревне Облака обращались с нами как с дерьмом. — Это потому, что мы похитили их джинчуурики. Иногда Какузу было интересно, задерживалось ли в мозгах Хидана хоть что-то, не связанное с Джашином. Но каждый раз, когда они проходили через маленькие деревушки, больше всего его раздражала одна-единственная вещь. Несколько минут спустя две девочки-близняшки подбежали и сунули Хидану прямо в лицо еще пару корзинок, почти умоляя его принять их подношения. И, как всегда, ничего не поняв, — вот идиот — он взял дары и оставил за спиной девиц, превратившихся в пищащую и размахивающую руками кучку гормонов. Вот это. Это и напрягало Какузу больше всего. Не потому, что Хидану каждый раз доставалось больше внимания, больше вытаращенных взглядов и больше комплиментов, чем Какузу за всю его жизнь, — но потому, что тот получал вещи просто так, бесплатно. Хидан получал вещи, не прося об этом и совершенно ничего для этого не делая, — просто потому, что он был красив. И этот осел, кажется, не понимал, какой удивительный дар достался ему на самом деле, не осознавал серьезность ситуации, не мог постичь, какое это невероятное везение — не платить за подобные приятные мелочи. — Какузу, ленивый ты ублюдок, подержи-ка одну корзинку. Неблагодарный мелкий говнюк. — Держи их сам, — резко ответил Какузу, не замедлив шага. — Ты сам решил взять их все до единой. — Ты че, тупой? — возмутился Хидан, пытаясь поспеть за ним. — С хрена ли мне отказываться от бесплатной еды? Конечно я их взял! — Тогда перестань скулить. — А как насчет того, чтобы ты перестал быть козлом и помог мне? Какузу резко остановился, и Хидан чуть не врезался в него сзади. Какузу почувствовал приближение мигрени — верный знак, что он вот-вот взорвется и уничтожит все и вся в пределах видимости. Он не мог себе этого позволить, если хотел остаться незамеченным. Он решил, что вместо этого ему нужно держаться подальше от Хидана хотя бы несколько часов, чтобы дать себе время успокоиться. Да, это был хороший план. Придя к этому решению, Какузу медленно повернулся к Хидану. Он точно знал, что нужно сказать, чтобы избавить себя от присутствия Хидана минимум на час. Вместо того, чтобы напрямую приказать Хидану свалить куда-нибудь, Какузу изобразил слегка озабоченный взгляд, сузив глаза, будто заметил что-то странное, и наклонившись, чтобы внимательно всмотреться в лицо Хидана. — Ты че творишь? — возмутился Хидан, явно чувствуя себя неловко под пристальным взглядом Какузу. — Что, у меня что-то на лице? — Хидан, — мрачно сказал Какузу, настолько встревоженно, насколько смог изобразить, — по-моему, у тебя появились залысины. Какузу должен был признать: из всего, что он видел за свою долгую жизнь, не было ничего бесценнее, чем вид Хидана в этот момент. Он замер и выронил все, что держал в руках, кровь отлила от его лица, а рот его раскрылся в настоящем ужасе. — Что?! Какузу кивнул, отведя взгляд, будто ему было слишком неловко смотреть. — Ничего страшного. Просто надень шляпу, и никто не заметит. Это стало последней каплей. Не сказав больше ни слова, Хидан развернулся и на всех парах помчался отчаянно искать зеркало. Какузу посмотрел ему вслед и медленно скривил губы под маской в мстительной усмешке. Кроме Джашина, была лишь одна вещь, которой Хидан дорожил и которой посвящал себя целиком. Его волосы. Какузу корежило от одной мысли о том, сколько денег Хидан тратил на средства для ухода за волосами. Какузу, к сожалению, был прекрасно осведомлен о количестве времени и усилий, которые тот вкладывал в здоровье и идеальное состояние своей шевелюры. Сказать Хидану, что его драгоценные волосы выпадали, словно у какого-то обычного лысеющего мужика, было не лучше, чем доказать, что Джашина не существует. Это было для него невыносимо. По правде говоря, у него не было никаких залысин. Какузу просто хотел от него избавиться. Довольный Какузу поднял корзинки, поставил их на ближайшую скамью и сел рядом. Люди, сидевшие на соседней лавке, бросили в его сторону тревожные взгляды, а затем спешно поднялись и, к его раздражению, отошли подальше. Конечно, за столько лет он привык к настороженным взглядам, но его все же удивляло, что люди реагировали на него с таким страхом: он ведь выглядел далеко не так странно, как Кисаме или Зецу. «Знаете, почему люди избегают вас? — сказал однажды Дейдара, глубокомысленно качая головой. — Не потому, что вы уродливы, Какузу-но-данна, совсем нет. Просто вы охренеть какой пугающий». И хотя Какузу нравилась мысль о том, что он гораздо более устрашающий, чем Хидан, он все равно был недоволен, что к тому относились по-особенному просто из-за его смазливого лица. Какузу не помнил, чтобы с ним когда-либо обращались так же — чтобы он хоть раз получил что-то бесплатно. Он работал как проклятый, чтобы сколотить свое нынешнее состояние, и то, что кого-то вроде Хидана осыпали подарками за что-то столь неважное, как внешность, бесконечно раздражало его. Закрыв глаза, Какузу сделал глубокий медленный вдох, заставляя себя успокоиться. Хидан должен был вернуться еще не скоро, а у Какузу было полно дел, на которые можно было отвлечься. Вскоре он уже с удовольствием черкал что-то в своей бухгалтерской книге, с головой уйдя в успокаивающий мир чисел. Он едва замечал пролетающее время, и спустя полтора часа, проведенные за этим занятием, он наконец почувствовал, что околодзеновое спокойствие вернулось к нему. В какой-то момент Какузу поднял голову, ощутив на себе чей-то взгляд, и увидел маленькую девочку, стоящую посреди базара на другой стороне улицы, уставившуюся на него распахнутыми глазами. Какузу лишь покачал головой и вернулся к работе, не обращая на нее внимания; девочка же продолжала глазеть, пока ее мать не закончила свои дела и не увела ее. Два часа пролетели незаметно, и наконец Какузу отложил свою работу и потянулся, хрустнув спиной и шеей и довольно вздохнув. Он чувствовал себя гораздо спокойнее. Оставалось только дождаться Хидана — и можно было уходить. После того, как они покинут деревню, им придется тащиться через горы, но Какузу не имел ничего против. По крайней мере там никто не будет глазеть разинув рот или разбегаться в страхе. Уголок его правого глаза слегка дернулся от этой мысли, и он опустил голову, нахмурившись на мощеный тротуар и ругая себя. «Ты слишком стар, чтобы париться о подобном дерьме, — подумал он устало, трогая носком сандалии крышку от бутылки, лежащую в пыли. — Наверное, так и впадают в маразм». От того, что эта мысль немного его утешила, стало еще грустнее, и он вздохнул и откинулся на спинку скамейки, закрыв глаза. Люди проходили мимо того места, где он сидел, не замечая его: солнце уже начало медленно садиться, и тень от деревьев почти целиком скрыла Какузу. Шум людского смеха и разговоров звучал неразборчиво и отдаленно — лишь бормотание на заднем плане, — и Какузу сконцентрировался на прохладном ветерке, расслабленно положив руки по бокам. Старый едкий маразматик, еще и охренеть какой пугающий. Восхитительное сочетание. Игнорируя циничный внутренний голос, Какузу наконец расслабился и позволил себе задремать, прикрыв глаза и слегка опустив голову. К тому времени, когда солнце скрылось за домами, залив все вокруг тусклым янтарным светом, улица почти опустела: было еще достаточно светло для того, чтобы уличные фонари не загорались, но достаточно темно, чтобы люди начали расходиться по домам. Какузу ожидал, что его разбудят гневные вопли вернувшегося Хидана, или даже хиданова попытка его убить. Он определенно не ожидал проснуться от того, что кто-то легонько дергает его за плащ. Он моргнул, мутным взглядом уставившись на залитую тусклым светом улицу, и почувствовал, как рукав его плаща снова кто-то дернул, на этот раз сильнее. Резко выпрямившись, он огляделся в легком недоумении, но никого не увидел. А затем он почувствовал еще один рывок — и опустил глаза. Маленькая девочка, которую он видел посреди базара, теперь стояла рядом с ним — едва ему по колено — и сжимала в кулачке ткань его плаща. Она смотрела ему в лицо, и ее глаза расширились, когда он посмотрел на нее в ответ. Ее рот распахнулся и лицо приняло то же потрясенное выражение, что и прежде. «Что ж, — подумал Какузу отстраненно, уставившись на нее в ответ, — это что-то новенькое». Ей было не больше четырех, ее черные волосы были собраны в два хвостика, а ее большие голубые глаза смотрели на него в упор. Зачарованное выражение её лица выглядело почти комично в сочетании с еще по-детски пухлыми щечками. Какузу слегка нахмурился, осознав, что она одна. Он без особого интереса подумал, где ее мать, и уже собирался сказать девчонке, чтобы она уходила прочь, как она заговорила: — Господин? — … что? — спросил Какузу, удивляясь, почему надоедливый ребенок не убегает. Она лишь улыбнулась ему, выглядя до тошноты мило. — Где твоя мать? — равнодушно поинтересовался он, поискав женщину глазами. — В магазине, — невинно ответила девочка и наклонилась чуть ближе. — Господин, я хочу вам что-то сказать. Взглянув на ее серьезное лицо, он сдался и сел прямее, не понимая, что он чувствует больше — неловкость или раздражение. — Что еще? Она смутилась и глянула по сторонам, будто проверяя, не подслушивает ли кто, а затем придвинулась еще ближе и прошептала: — Это секрет. Какузу молчал и просто глядел на нее. Она, казалось, ждала чего-то — и когда он ничего не ответил, на ее детском лице отразилась растерянность. Она потянула его за рукав. — Нужно сказать его вам на ухо! — зашептала она с предельной настойчивостью. — Это же секрет. Теперь Какузу совершенно точно чувствовал себя неловко, а когда такое случалось, он обычно начинал раздражаться. Он прикинул, не стоит ли встать и уйти, но затем сообразил, что тогда Хидан не сможет его найти. Следом он подумал, не сказать ли наконец девчонке, чтобы она отвалила, но понял, что от этого она, скорее всего, разревется. Громко. Раздраженно вздохнув, он оглянулся по сторонам, а затем неловко нагнулся к ней, пытаясь понять, почему она не убегает. Она широко улыбнулась и тут же оказалась справа от него. Сложив ладошки рупором там, где его ухо скрывалось под банданой, она приблизила к ним лицо и прошептала восхищенно: — У вас очень красивые глаза. Какузу нахмурился в замешательстве, а она быстро отбежала и снова развернулась к нему лицом, вытянув к нему сжатый кулачок. Он молча протянул руку, и она тут же уронила ему в ладонь ярко-зеленый стеклянный шарик, все еще теплый от ее хватки. — Пока, — сказала она, резко развернулась и убежала. Какузу уставился ей вслед, полностью сбитый с толку, а затем перевел взгляд на шарик в своей руке. Тусклый свет закатного солнца, освещавший окрестности, проходил сквозь зеленую сферу и отбрасывал сияющие изумрудные отблески ему на ладонь, и долгое время он просто сидел и смотрел на это, пока не опустились сумерки и отблески не исчезли. «У вас очень красивые глаза». Какузу поднес шарик к глазам, и в нем отразились его ярко-зеленые радужки. Уголки губ Какузу приподнялись под маской в легкой удивленной улыбке. Секундой позже он вскочил на ноги и перемахнул через скамейку, и коса пронзила яростным ударом деревянные доски и вошла глубоко в землю. Все корзинки опрокинулись прямо в грязь. Хидан стоял рядом, сжимая в руке пакет с травяными средствами для волос и задыхаясь от бега. Он явно был вне себя. — Ну надо же, — сказал Какузу небрежно, — твои волосы снова отросли. Хидан ничего не ответил. Он лишь испустил гневный вопль и выдернул из грязи свою косу, а затем бросился на Какузу с ней наперевес. Какузу пригнулся и пнул Хидана, посылая его в полет до ближайших кустов, а затем развернулся и начал отступление, хорошо понимая, что Хидан теперь будет преследовать его до тех пор, пока не свалится с ног от усталости. К тому времени, подумал Какузу, прыгая с крыши на крышу, они уже покинут деревню и будут далеко в горах. — Вернись, ты, лживый кусок говна! — орал Хидан, не слишком далеко сзади. — Я вырву все пять твоих ебаных сердец, пожарю их и скормлю Зецу! Какузу не обращал на него внимания, поглощенный ощущением стеклянного шарика под своими пальцами в кармане плаща. Маленькая стекляшка была теплой в его руке. Это была дешевка. Он мог бы продать шарик разве что каким-нибудь соплякам за пару грошей — но что это будет? Жалкая капля в море его миллионов. Нет, он решил оставить эту маленькую безделушку себе, какой бы пустяковой она ни была. Впервые больше чем за столетие кто-то сделал ему комплимент — кто-то крошечный, и неважный, и до смешного наивный; кто-то, не имевший никакого представления о том, кто такой Какузу или на что он способен. Кто-то дал ему что-то материальное и ощутимое — не потому, что Какузу сделал что-то, или заработал, или позарился на это, — но просто потому, что… «У вас очень красивые глаза». Какузу решил, что он не продаст этот шарик до самой своей смерти.