New York

Все началось с того, что Матвей в перерывах между клиентами что-то упорно строчил на ноутбуке. Периодически ругался, перезапускал и снова строчил. — Что, роман пишешь? — сострил как-то Стрелецкий, — или книгу по психологии? Юноша ответил, что занимается программированием, даже честно продемонстрировал код, от одного вида которого у Артёма глаза полезли на лоб, а после попыток объяснить, какая его часть за что отвечает, и вовсе мозг вскипел. Как можно было так легко во всем этом ориентироваться? Это же просто темный лес. Еще хуже, наверное, чем в собственной голове копаться. Но он, кажется, правда был вовлечен, другой раз засиживаясь за полночь и тогда психологу приходилось чуть ли не силой загонять его спать, каждый раз говоря «Уже время, Матюш. Завтра много работы», тепло улыбаясь. Порой даже ловил себя на мысли, что привязался к этой маленькой традиции, привязался к Матвею, который, кажется, для него даже Пентагон взломает, пусть не умеет, а научится. Что-то теплилось в груди, когда он смотрел на стучащего по клавиатуре в свободное время парня и трепал его по кудрявой голове, чувствуя под пальцами мягкие каштановые локоны. Через какое-то время Мотя с радостью, буквально сияя от счастья, поделился новостью: пристроился в какую-то компанию по удаленке. Все равно ведь сеансы длинные, а делать особо нечего. Стрелецкий тогда, помнится, вздернул брови и переспросил, не начала ли казаться зарплата слишком маленькой. — Нет… зарплата нормальная. Просто я хочу развиваться. Не буду же я сидеть здесь в приемной всю жизнь. Новая работа, к слову, если и влияла на качество старой, то двигала её только в положительную сторону. Стало намного проще отслеживать клиентов, выуживать информацию о них. Даже когда на полную ставку перешел, это совсем не мешало. Вот так и проходили иногда вечера: Матвей, солнечно улыбаясь, рассказывал про какой-то очередной проект, а Артём слушал, больше любуясь на парня, чем внимая тому, что он говорит. Что-то в нем изменилось, что-то легкое и неуловимое, словно юноша стал более открытым, даже радостнее в чем-то. Впрочем, даже когда перешел на полную ставку, это ему не мешало все совмещать. А Стрелецкий радовался втайне от самого себя: растет мальчишка, и характер уже другой, не такой забитый, как раньше. А потом Матвей попросил дать ему выходной, разобраться с документами. Психолог этому особого значения не придал: не в его правилах забивать голову чужими делами, и своих забот полон рот. Да и мало ли что там ему понадобилось. Вот так вот дал выходной и забыл об этом на ближайшие пару месяцев. Разве он знал, что парень делает загранпаспорт и рабочую визу? А Матюше где-то в глубине души было больно оставлять Артёма, словно что-то цеплялось за него изнутри, не хотело отпускать. Но в самом деле, не просидит же он в этой приемной всю жизнь? Наверное, поэтому он до самого последнего момента и не говорил ничего, поставил перед фактом за пару дней до уже давно запланированного вылета. Сказал, что увольняется, что ему предложили прибыльную работу за границей… — Увольняешься? Улетаешь? Словно дыхание сбилось, а вся привязанность, которая выработалась по отношению к Матвею за все это время, активизировалось. Не хотелось прощаться, ведь знал: с парнем уже никогда не увидится после этого отлета. Но не вправе же он, в самом деле, удерживать взрослого самостоятельного совершеннолетнего парня. — Не переживайте, шеф. Кого-то другого найдете. Незаменимых людей не бывает. Я вам писать буду, если хотите. Хотите? Артём хочет. Пусть хотя бы пишет иногда. Прощается с парнем довольно сдержанно, пытаясь не выдавать эмоций, не показать того, как ему паршиво и отчего-то больно. «И если тебе доведется увидеть Нью-Йорк, Опиши мне его поподробнее в письме. Как печально, что я был к тебе не готов, Провожать не пойду: я стыжусь своих слез». На улице — гололед и мокрый снег. Стрелецкий с болью на сердце отпускает Матюшу, такого родного, дорогого Матюшу, который улыбается — солнышко, чисто кудрявое солнышко — и обнимает его, обещая, что еще вернется. Закидывает за плечи тот самый рюкзачок, с которым когда-то давно ушел от мамы, а теперь уходит в новую-новую жизнь. А глаза Артёма почему-то на мокром месте. Дни тянутся тоскливо, скучно, опустошенно — хоть ты вешайся. Редкие сообщения Матвея — единственное, что разбавляет быт, но и те с временем сходят на нет. Ближайшие лет пять от мальчишки остаются только светлые воспоминания — даже совместных фотографий нет, хоть ты убейся. Неужели нельзя было не то что попросить не уезжать — да хотя бы сказать, что мальчик за плечами. Очередной пустой вечер. Уже припавший пылью компьютер. И внезапный гость. Он вытянулся еще на пару сантиметров, кажется, стал еще более худым. Даже черты лица какие-то заостренные. Кудри — длинные, почти до плеч, аккуратно уложенные. Белая футболка с надписью «anti-hero», рваные джинсы. Яркие кеды: один красный, второй — синий с желтым. И разноцветный новенький рюкзак за плечами. Улыбается не так, как раньше — широко, солнечно. Только совсем слегка, одними уголками губ. Матвей, бесспорно, только уже не тот, которого Артём привык видеть. Стрелецкий, дав волю эмоциям, чуть не сносит юношу с ног, обнимая, трепля по волосам. Он уже и потерял надежду встретиться с ним, а тут… — Матюша! Как же мы давно не виделись! Сколько тебе уже, двадцать четыре? — Весной должно исполниться, — и так же сдержанно улыбается, — извини, что так поздно, но уж как вышло. Думаю, теперь можно на «ты», если я больше не подчиненный. Устраивается в одном из офисных кресел. Немногословен, но все же немного рассказывает про свою новую жизнь. Сильно переменился — и это отражается во всем. Его глаза уже не блестят радостью и ожиданием чего-то нового от этого мира, кудри не растрепаны — аккуратно лежат, одет совсем не как домашний мальчик. Более холодным стал, отстраненным каким-то. Сам в себе, в своих мыслях, но вместе с тем больше в нем дерзкости, раскованности, которой так не хватало. Вроде идеальная версия человека, но уже не тот. Не тот Матюша, которого Стрелецкий знал и по-своему любил. Бросает взгляд на свой старый компьютер, на мониторе которого уже образовался слой пыли толщиной с палец. — Ты так и не нашел никого взамен? — Не смог. — Не смог или не захотел? Нет в этом мире незаменимых людей. Хватит жить прошлым, Артём. Ты ведь сам говорил своим клиентам, что нельзя так, а сам что делаешь? Неужели я тебе так дорог был, что за пять лет не смог заменить? Не верится — или не хочется верить? — в то, что это говорит Матвей. Нет, если так, то лучше бы уже они никогда не встретились. Видеть эту новую версию было просто невыносимо. Словно внутри что-то сжимали. Словно отобрали что-то близкое, родное и такое дорогое сердцу. — Ты мне до сих пор дорог, — тяжело говорить. Словно через силу. Матюша смотрит в самые глаза, и на какой-то момент кажется, что в его взгляде промелькнула капелька сочувствия и жалости. Но это только кажется. — Прости, — улыбается, опустив глаза, — я думал, ты не умеешь привязываться к людям. А что во мне такого особенного? Таких, как я, сотни тысяч. — Но ты такой один. Матвей вздыхает, усмехнувшись, а Артём не понимает, когда его бывший секретарь успел заделаться таким циником. Что его переменило, сделало холодным, равнодушным, отстраненным и почти безэмоциональным? — Я люблю тебя, Матюш. Все это время. — Если любишь, отпусти. Он уходит, закинув рюкзак за плечи. Больше их судьбы не пересекались.