*flashback*
— юнги, ну же, прекрати меня щекотать! — громко кричал чонгук, смеясь и ёрзая на старом скрипучем диване под напором старшего, «распустившего руки», в попытке избежать злосчастной пытки. юнги даже не думал останавливаться, нахально улыбаясь и плотно прижимая собой младшего к потёртого зелёного цвета поверхности дивана. — всё, юнги-и-и, хватит, я же сейчас задохнусь, — уже буквально скулил чонгук, не в силах сдерживать звонкий смех и восстановить сбившееся дыхание. — ага, хватит ему! такому непослушному засранцу как ты полагается ещё час нести заслуженное наказание, — нарочито строго и серьёзно отчитывал мелкого юнги, всё же убрав руки, прекращая своё «наказание» под блаженный выдох мальчишки, — но я, так и быть, сжалюсь над тобой. уж больно у тебя милые губки, прямо как у девочки. — вот негодник-хён! всё никак не хочет признаться, что ему просто нравится целовать эти милые девчачьи губки, только посмотрите на… — «него» чонгук успешно проглатывает обратно, в чём тёплый язык юнги очень помогает. не сдержавшись, чонгук легонько кусает его передними выпирающими зубками, из-за которых юнги дразнит его кроликом, вызывая неодобрительный стон напротив. юнги тоже в долгу не остаётся перед хитрющим мелким, выходки которого терпеть, он кается, самое приятное и гипнотизирующее удовольствие, которое можно только вообразить. поэтому, положив одну руку на талию и теснее прижав младшего к себе, юнги в своём любимом жесте длинными по-музыкальному красивыми пальцами зарывается в копну тёмных, словно небо в ясную летнюю ночь волос, начиная медленно перебирать чёрные пряди, немного те оттягивая. хоть они уже и давно не мытые в условиях теперешнего мира, но для юнги они всё такие же мягкие и шелковистые, как были «до». «до» они вдвоём всё так же были против всего мира, ведь держась за руку другого, никто из них не чувствовал, что прогнётся под натиском огромного хаоса, который теперь ополчился против всех. если они вместе, они выживут, и каждый из них прекрасно это знает. чонгук готов убить кого угодно за юнги, а юнги растерзает любого, кто посягнёт на его маленькую драгоценность. «до» они всё также ненавидели социум, убегали от него, прятались, лишь бы никто не мешал их тихому, пусть и не такому чистому, как у других, пыльному счастью. а теперь этот социум приходится кромсать на части, чтобы не дать ему сожрать себя. теперь почти ничего не изменилось. только вместо магнитофона у них в гостиной стоит старый виниловый проигрыватель с торчащей из правого торца ручкой. эта штука работает без электричества, к тому же юнги, коллекционирующий исключительно виниловые пластинки, теперь не ленится его заводить, чтобы услышать их с чонгуком любимые мотивы. — чонгук, — тихо зовёт юнги, — больше никогда не выходи без меня наружу. ясно? — строго сказал старший, переворачиваясь на бок, всё так же сдавливая младшего в крепких и очень личных для юнги объятьях. — не выйду, юнги-хён, — стараясь скрыть заметные нотки грусти, нарочито будничным тоном ответил чонгук, переплетая их пальцы, совсем забывая об одной маленькой детали, — теперь только с тобой… — чонгук, — испуганно, на пределе слышимости выдохнул юнги, в тёплых ладонях пригревая чужую, только какую-то… холодную. а ещё кровоточащую и уродливо разодранную чьими-то зубами. — чонгук, — заикаясь, повторил юнги, начиная дрожать от растекающегося вместе с кровью ужаса. конечно, не выйдет. его ведь кто-нибудь пристрелит. а юнги не смеет этого допустить.*end of flashback*
надев на чонгука металлический намордник и застегнув пряжку у того на затылке, юнги бережно поправил младшему слипшиеся блестящие от грязи и крови волосы, которые торчали в разные стороны из-за толстого кожаного ремня, который цветом сливался с чернотой чонгуковых прядей. чонгук смотрел на юнги совсем жалобно, почти моля снять это, только вот губы лишь едва шевелились, а невидящий взгляд никак не мог сосредоточиться на миновых глазах. которые в очередной раз слезились, потому что юнги не в силах выдержать эту пытку. он монстр, самый настоящий монстр. трус, который боится потерять чонгука, а вместе с тем и себя, и в своём паскудном жадном высокомерии не позволяет чонгуку уйти. не позволяет перестать страдать. заставляет упиваться всей этой болью сполна, заставляет чувствовать, как по венам вместе с кровью и проклятой заразой разливается ещё что-то чёрное-чёрное, чернее, чем чёртово солнце, светящее юнги. это минова любовь. нарывающая, гноящаяся. отвратительная. — чонгук, — дрожащим голосом зовёт юнги, сжимая младшего в крепких объятьях, чувствуя прикосновение холодного металла к шее, — прости меня, прости, прости… умоляю, прости меня, — юнги плачет, а горячие слёзы вновь обжигают веки и щёки, оставляя ожоги, падая раскалённым добела металлом на чонгуково открытое плечо. — пожалуйста, чонгук, пойми меня. просто… ты не должен умирать, понимаешь? не смей умирать! ты не можешь умереть, ясно?! не можешь! — юнги снова срывается на крик, сжимая чонгуковы плечи до боли в пальцах, до очередного нервного срыва, до собственной маленькой смерти. юнги уже сбился со счёта, сколько раз подряд он так умирал. — не можешь, — прохрипел кто-то. не чонгук. оно. — умереть… чонгук, прости меня, умоляю, чонгук, ты не должен умирать. у него заела пластинка. а у юнги что-то заело внутри, там, в груди, что-то заело и теперь повторяется, повторяется, повторяется. и больно нарывает. наверное, это его любовь начинает тухнуть. наверное, это сердце его пытается снова завестись. — чонгук, — юнги ещё сильнее прижимается к уже как неделю холодному телу, — мне так страшно. — страшно, чонгук, — клацает зубами. хочет кушать. — страшно, да. юнги всё прекрасно понимает, просто… он правда трус и эгоист. он знает, как чонгуку больно. а может, ему всё-таки уже всё равно. ведь чонгуку было на самом деле больно семь дней назад, когда его глаза ещё блестели из-за слёз и любви, которую он больше не сможет разделить с юнги, ведь его сердце останавливается. из него медленно вытекает жизнь. по каплям, по маленьким крупинкам, чонгук испарялся из жизни юнги. и как бы сильно юнги ни плакал и как слёзно ни умолял бы небо перестать плакать вместе с ним, смачивая землю противными холодными каплями с запахом гнили, это не останавливалось. сигареты кончались, спирт уходил банка за банкой, а чонгук продолжал умирать, даже не позволяя юнги его поцеловать. это же опасно, ведь юнги живой. и нет, вовсе не гниёт изнутри точно так же, как чонгук, что вы. просто запах такой, вот и всё. — чонгук, нужно пойти помыться, — вытерев лицо грязными руками, растирая влагу вместе с грязью и кровью по щекам и носу, тихо просит юнги, поднимаясь с дивана, утягивая за собой чонгука, аккуратно держа того за исхудалое бледное предплечье. — пойдём. — пойдём, чонгук, мыться, — хрипит той же, что и юнги интонацией кто-то за спиной мина. юнги старается слушать только песню, что с каждым шагом доносится из гостиной всё слабее, потому что слышать голос чонгука таким ему чертовски больно. а ещё ему больно от того, что он теперь самолично отобрал у себя возможность поцеловать чонгука. а ведь хочется… так хочется, что губы горят, и сердце снова противно ноет, зовёт, совсем тихо и хрипло, оно зовёт того, кто спрятался в этой гниющей оболочке в страхе, что причинит юнги боль. просит откликнуться, просит не оставлять одного, но его никто не слышит. чонгуку точно так же, как и юнги, нестерпимо страшно. аккуратно стянув с чонгука грязную одежду, пропахшую гнилью и чем-то ещё, очень резким и ещё более отвратительным (наверное, миновыми слезами), юнги помогает тому залезть в ванную, поддерживая руками за острые плечи. — так, а теперь давай сюда свои ручки, малыш, — нежно попросил младшего юнги, легко подцепляя запястья младшего и заводя те за спину. в следующий момент по ванной комнате глухим эхом раздаётся щелчок железных ржавых наручников. которые совсем ничем юнги не помогут, если чонгук решит действовать. — вот так, молодец. — малыш молодец, — чонгук снова смотрел на юнги так жалобно и умоляюще. будто он не мог в любой момент наброситься на юнги и разодрать того в клочья, закончив, наконец, страдания их обоих. — да, ты большой молодец, чонгук, — с улыбкой произнёс старший, с гулким грохотом придвинув стоявшее у двери ведро с водой к ванне, протащив то по грязному холодному кафелю. — смотри, чонгук, я сейчас помою тебе голову, — тихо проворковал юнги, словно заботливая мамочка, поднимая с пола ведро с тёплой водой, прежде выдавив из найденной в супермаркете бутыли с шампунем немного на смоляную макушку, растерев пахнущую мятой вязкую белую жидкость по мягким, кое-где выпадающим прядям, — вот так, нужно помыться хорошо. вода каплями стекала по кожаным ремням и железным частям некрасивого собачьего намордника вместе с белёсой пеной, а юнги как заворожённый наблюдал за этим, думая о том, как же он сильно ненавидит себя. он сделал это с чонгуком. он. он. он. — знаешь, чонгук, юнги-хён нашёл нам человека, который сможет помочь, — юнги мечтательно улыбнулся своим словам, — правда хорошо? ты, может быть, снова сможешь разговаривать, мой маленький попугайчик. — правда, правда, юнги-хён мой маленький попугайчик. чонгук задрожал, словно его прошибло электрическим током, а руки, закреплённые за спиной, начали часто и сильно ударять о поверхность ванной наручниками, будто пытались разорвать держащийся на честном слове металл и высвободиться. чонгук очень хочет кушать, юнги знает. — чонгук, я здесь, — перестав растирать массажными движениями шампунь на чонгуковой голове, старший снова стиснул холодного чонгука в тёплых и совершенно отчаянных объятьях, гладя того по спине, проведя по которой пальцами можно было бы без проблем пересчитать все гуковы позвонки. — я с тобой, перестань дрожать, — прикрыв глаза, проговорил юнги чонгуку на ухо, — всё хорошо, — вышло совсем тихо, почти шёпотом. — хорошо, чонгук, я с тобой. — лязг металла слышался всё громче и громче, а чонгуково тело дрожало так, что юнги был готов поспорить, что сам прямо сейчас начнёт заходиться в таком же припадке, только от зверского, искреннего и совершенно естественного ужаса. — хорошо, хорошо, хорошо, — юнги чувствует, как холодные металлические прутья хаотично и слабо тычутся ему куда-то в изгиб шеи. он знает, что чонгук пытается дотянуться до него. хочет близости, как раньше. — чонгук, сегодня тебе станет лучше, и ты простишь меня, — сильнее сжав руки, заключающие чонгука в крепком тёплом кольце, юнги зажмуривается так крепко, что перед глазами начинают расплываться разноцветные пятна, — и всё станет хорошо, как раньше, правда ведь, да, чонгук? в этот раз попугайчик юнги ничего не ответил.*flashback*
— юнги, что ты, чёрт возьми, творишь?! — вопит чонгук у юнги за спиной. старший не пропускает его вперёд, почти прижимает собой к холодной стене позади, прикрывая от натиска сразу троих громил угрожающего вида. — я и сам бы с ними разобрался, положи топор и уйди! — с нами бы разобрался, малыш? не смеши нас, иди-ка сюда, а то встречаешься с каким-то лохом, — противно крякнул один из громил, подходя ближе, а двое других начали мерзко хохотать, тоже медленно приближаясь. юнги выглядел абсолютно спокойно и непоколебимо, держа в совершенно не дрожащей руке топор, который громил, видимо, совсем не пугал. — слышь, слизняк, свали лучше, а то и тебе, и твоему смазливому крольчишке морду начистим, а его пустим по… высокий парень не успел договорить, мысль потерялась сразу, как только всё тело прошило адской болью, источником которой послужило место резкого удара топором по коленной чашечке. — блять, ты, сумасшедший сукин сын! — громко заорал громила, свалившись на землю, пачкая белую футболку вместе с кожанкой и разукрашенными нашивками джинсами, хватаясь за рану, из которой тут же хлынула тёплая тёмно-алая густая жидкость, — сука! да ты совсем ёбнутый! крики упавшего навзничь парня почти перекрыли звук отброшенного на землю топора и щелчок предохранителя, с которого юнги снял пистолет, направив его дуло здоровяку аккурат промеж бровей. моментально опешившая от действий юнги парочка других тупорылых извращенцев, увидевших в чонгуке беспомощного малыша, «лёгкую добычу» для своих похотливых желаний, медленно попятилась прочь, не смея отвести взгляда с юнги, который просверливал холодным взглядом поочерёдно то одного, то другого. — он никуда не пойдёт, а по всем кругам ада пройдёшь ты, охуевшая сволочь, если не извинишься перед ним на коленях вместе со своими дружками, — медленно проговорил юнги, уверяясь, что все трое его понимают, пока на фоне слышалось сбитое из-за шока и испуга шумное дыхание чонгука, зажавшего рот. — да ты охренел совсем, говнюк! так я и встал перед твоей сукой на колени! — шумно дыша, сквозь зубы процедил парень. перечить юнги лучше не стоит, когда он зол. поэтому громила получает пулю в другое колено, начиная звонко орать и ругаться, проклиная чонгука и юнги, ещё громче. переглянувшись друг с другом, двое его дружков медленно подошли к нему и, аккуратно подняв того на ноги под громкие и болезненные вопли, усадили перед юнги на колени, тоже присев по обе стороны от своего, видимо, лидера. — пошёл ты нахуй, — со всей злобой и ненавистью в голосе, которые успели зародиться внутри громилы, процедил он, тут же получив смачный удар грязным ботинком юнги по левой щеке и завалившись по инерции на пол, получая новую порцию режущей боли. схватив того за ворот чёрной кожанки, юнги грубо поднял парня с земли, заставив принять прежнее положение, заглядывая в глаза. — а теперь повтори, только погромче, а то я не расслышал, — тихо приказал старший, прислонив горячее дуло к блестящему из-за пота высокому лбу мужчины, который тут же скривился из-за жгучей боли над правым глазом. — прости, — выплюнул он юнги в лицо, даже не смотря на замершего у стены чонгука, что молча наблюдал за действиями парня, боясь издать хоть один звук. — отлично, — убирает дуло со лба, сразу теряя интерес к мужчине, что тут же бухнулся обратно на землю с характерным звуком, начиная подобно раненой псине поскуливать от нестерпимой боли. — и не дай вам бог попасться мне на глаза ещё хоть раз, — не смотря в сторону помогающих товарищу встать парней, без тени угрозы спокойно предупредил юнги. всё внимание юнги теперь принадлежит исключительно чонгуку, который чуть ли не плачет, уворачиваясь от любых попыток старшего прикоснуться к нему. он до жути напуган таким юнги, а ещё… ещё он понимает, что тот не врал, когда говорил, что готов убить за чонгука. и последнего это пугает больше всего. — чонгук, ну что ты как маленький, а, — догоняя широкими шагами смиряющего асфальтное покрытие чонгука, юнги безуспешно пытался докричаться до всё ещё обиженного на него младшего. — поговори со мной, — они ведь поссорились недавно, ну вот младшенький как обычно и надулся, категорически отказываясь выходить на контакт и кидаясь в крайности вроде заблокированных соц.сетей и мобильного номера. — ты действительно сумасшедший, юнги! — не выдержав, чонгук резко остановился, оборачиваясь к юнги и всё же показав заплаканное раскрасневшееся лицо, которое старательно скрывал под ладонями и свисающей длинной чёлкой. — ты чуть не убил того парня! — я не убил бы его, это во-первых. а во-вторых, он хотел тебя обидеть, чонгук, — уже мягче проговорил юнги и, пользуясь моментом, приблизился к младшему вплотную, сжимая в своих ладонях аккуратные дрожащие пальцы парня. — я не мог этого допустить. — это не давало тебе никакого права простреливать ему ногу, — чонгук сдался, больше не пытаясь уйти от прикосновений, по которым всё это время, он чистосердечно признаётся, безумно скучал. — тебе ещё даже нет восемнадцати, куки, — на «даже я не позволяю себе больше, чем положено, потому что люблю тебя» не хватает мужества, и юнги замолкает, пытаясь заглянуть чонгуку в глаза, — ты совсем маленький, тебя нельзя обижать, — поняв, что сопротивления не последует, юнги медленно обвил младшего руками, щекой прижимаясь к гуковой шее. чон, в свою очередь, в надежде найти защиту и спрятаться ото всех, утыкается старшему лбом в плечо, начиная дрожать и часто шмыгать. — с тебя надо пылинки сдувать и сильно-сильно любить. — откуда у тебя пистолет вообще, — пробурчал невнятно чонгук, пачкая слезами и слюной минов любимый бомбер. — свои связи, — с усмешкой ответил юнги, легонько хлопая младшего по дрожащей спине. — давай, прекращай, нам пора домой, уже поздно, чонгук-и. — назови меня так ещё раз, и тогда я пойду с тобой. только давай так… как ты обычно говоришь это, когда мы только что долго целовались. — ах ты маленький извращенец, — нарочито возмущённо цыкнул юнги, слыша, как чонгук тихо хихикает, всё ещё тесно прижимаясь к его груди. — пошли домой, мой маленький похотливый чонгук-и.*end of flashback*
— давай, чонгук-и, нам нужно одеть тебя во всё чистое, вот та-ак, аккура-а-атненько, ага, — натягивая на неподвижное обессиленное тело выстиранную и все ещё пахнущую стащенным из того же супермаркета хозяйственным мылом одежду, хвалит чонгука юнги, слабо улыбаясь, когда быстрый бегающий взгляд всё же цепляется за безжизненный и практически стеклянный напротив. ему хочется выть от этого громко, раненым зверем протяжно вопить, чтобы весь чёртов мир слышал его боль и закрывал уши, больно жмурясь, лишь бы не слышать крик чистой в своей глубине и остроте боли. — ты такой молодец, чонгук, очень хорошо, всё хорошо.*flashback*
горячие губы чонгука на вкус, как его любимая клубничная жвачка, а фоном, сливаясь с томными вздохами и сбивчивым дыханием, из проигрывателя в спальне тихо доносится минова любимая песня. «Apocalypse» всегда ассоциировалась у юнги с чонгуком, потому что именно так он и видел их двоих: среди огромного хаоса, заполонившего планету, пульсирующего и ломающего жизни, они вдвоём, стоят перед обрывом и смотрят на горящее пролитым из баков упавших вертолётов топливом море, на алого цвета небо, держась за руки. они вдвоём. и им ничего не страшно. — юнги-хён, — рвано выдыхает чонгук юнги прямо в губы, чуть приоткрыв глаза, — ты что… никогда не выключаешь её? — нет, — отвечает юнги, сильнее вжимая младшего в стену, рукой, что до этого бездумно блуждала по горячей гуковой спине туда-сюда, скользнув ниже, к кромке старых джинс, — ведь она наша, — снова впивается в родные и такие сладкие губы, пытаясь впитать этот вкус и ощущения всем своим существом, чтобы они навсегда отпечатались в сердце и памяти. тёплый язык старшего исследовал рот чонгука, аккуратно обводя ровный ряд милых белых зубиков, немного задерживаясь на двух передних, самых миновых любимых. чонгук недовольно мычит, когда горячая рука юнги, только проникнув под кромку джинс и уже почти добравшись до резинки трусов, вдруг выскальзывает и перемещается на подтянутый гуков живот, начиная тот любовно поглаживать и иногда больно щипать, что вызывало тихие всхлипы у младшего, которые юнги тут же ловил губами, улыбаясь в поцелуй. медленно добравшись до спальни, оба уже прекрасно слышали успокаивающий ритм их песни, перемешанный со звуком обоюдного счастья и сбитого дыхания. юнги чистосердечно признаётся, что чертовски любит обнимать чонгука, заключая того в тёплые и иногда немного удушающие объятия, утыкаясь носом тому в оголённую ключицу. вот и сейчас, просунув голову под широкую гукову футболку так, что темноволосая макушка показывается из-под воротника, юнги трётся щекой о мягкую молочную кожу, руками беспорядочно водя везде, где дотянется. всё это заставляет чонгука тихо засмеяться, положив тёплую руку на минову голову, пальцами начиная перебирать жёсткие, измученные краской иссиня-чёрные волосы старшего, которые чон так сильно любил. — когда ты останешься совершенно один, я буду с тобой, — прошептал чонгук, подпевая красивому голосу исполнителя. — когда ты почувствуешь себя тоскливо, я всё равно буду рядом, — стянув с младшего ненужную деталь одежды и отбросив её куда-то в изножье кровати, ответил юнги, продолжая куплет, вызывая у чонгука тёплую улыбку своим растрёпанным видом и торчащими в разные стороны волосами-соломинками. — я люблю тебя, юнги-хён, я так сильно люблю тебя. — назови меня так ещё раз, и я, может быть, отвечу тебе. только так, как когда я долго не выпускаю тебя из объятий, а ты ворчишь, что не можешь дышать. — ах ты!.. ну вот сейчас и назову, ещё увидишь ты у меня!*end of flashback*
по щекам уже не переставая стекают слёзы, падая на грязную футболку, расплывчатым бельмом перекрывая дорогу перед юнги. он держит руль дрожащими руками, совсем не понимая, что на него нашло, просто… он просто посмотрел на чёртово соседнее сидение и снова не сдержался от вида такого чонгука. тот лежал на сидении с закованными в наручники руками, заведёнными за спину, прикрыв серые глаза с бездонными тёмными кругами под ними, что-то бормоча себе под нос. юнги знает, что чонгук бы не хотел, чтобы он так цеплялся за него, за его жизнь и его присутствие в его, юнги, жизни, но… так нужно. юнги чувствует, что далёк от той свободы, которая была раньше, когда прошлое не давило так сильно прямо по больному, вскрывая только затянувшиеся раны воспоминаниями. к его шее стальными цепями привязан тяжёлый камень, который тянет ко дну, попутно затягивая петлю. юнги задыхается. это неправильно. всё это так неправильно. он должен просто отпустить чонгука, позволить ему уйти, не стараться удержать его, буквально привязывая, пришивая к себе намертво. юнги ведь всегда хотел защищать, хотел всего самого лучшего для чонгука и не важно, с ним, юнги, или без него. но на самом деле он просто никогда не допускал мысли, что и ему, и чонгуку когда-нибудь будет лучше без друг друга. поэтому и сейчас он ведёт себя как последний жалкий трус, который боится потерять всё, уже будучи и так без ничего. — чонгук… просто скажи мне, что я всё делаю правильно, — заикаясь от сдавливающей горло боли, просит юнги, бесконечно утирая руками глаза и лицо, пачкая те пылью. — я хочу знать… я просто хочу знать, что я поступаю правильно, чонгук. чонгук поворачивает к нему лицо, приоткрывая глаза, слабо дёргая руками, пытаясь те высвободить. по салону старого пикапа начинает раздаваться тихое клацанье зубов. чонгук очень голоден, но юнги не может дать ему поесть. иначе сам юнги станет едой. все его чувства, страдания и мысли съест чонгук, сожрёт заживо, даже не осознавая, что избавил кого-то от такого великого наказания, как жизнь. — просто скажи, «я люблю тебя, юнги-хён», чонгук. — люблю тебя, юнги. — я тебя тоже люблю, чонгук-и. так сильно люблю, что не понимаю, что творю, правда. это ведь нормально? я хочу, чтобы мы жили, как прежде. вместе. рядом. близко.***
— уходи, — холодно предупреждает мужчина, направляя дуло автомата на юнги. — но мне сказали, что вы сможете вылечить его… — юнги не понимает, что говорит этот мужчина, сильнее сжимая ладонь чонгука в правой руке, а пальцами левой сдавливая старый пистолет. — они не лечатся, парень, — с сожалением произносит мужчина, качая головой, — их можно только убивать, и не имеет значения, кем они были при жизни. — я люблю чонгука, — зло цедит юнги, закрывая младшего собой, — вы пропустите нас и вылечите его. — не люблю повторять дважды, хорошо? только ради тебя я всё же сделаю исключение, — подойдя к юнги очень близко, мужчина нагнулся так, чтобы смотреть тому прямо в глаза. — они не люди. знаешь, почему они разговаривают? почему они «говорящие»? потому что так им проще заманить таких как ты в ловушку и сожрать. они просто хотят кушать и всё. как ты, как я, как все. а он, — взглядом указывая на стоящего за спиной юнги парня с закрывающим лицо намордником, — он очень сильно хочет скушать тебя. юнги стоит больших усилий держать пистолет опущенным, пока противный шёпот мужчины слышится прямо возле уха. — поэтому, если не хочешь проблем, катись отсюда со своим попугайчиком далеко-далеко. просто помни, что когда-нибудь кто-то из вас умрёт. кто-то раньше, кто-то позже. но самое интересное, что у твоего возлюбленного больше шансов всё же на «позже», — противная ухмылка на лице мужчины пропадает сразу, как только на животе начинает чувствоваться холодное металлическое дуло. — огонь, — звучит почти оглушающе громко и словно в замедленной съёмке. нет. нет. нет. нет. нет.*flashback*
— я люблю тебя, придурок! — выпалил чонгук, густо краснея и опустив голову. юнги зависает на пару секунд, осмысливая три слова, сказанные чонгуком громче, чем следовало бы. я — личное местоимение. люблю — глагол первого лица настоящего времени. тебя — родительный падеж личного местоимения «ты», если юнги не изменяет память о давних школьных уроках. вроде бы просто, но почему в этих трёх словах так много смысла? юнги прекрасно знал о чувствах младшего, тяжело было не заметить то, как чонгук на юнги смотрит, а потом, будучи замеченным на горяченьком, быстро отворачивается, пряча взгляд и вспыхнувшее румянцем лицо. нужно быть слепым и абсолютно глухим, чтобы не заметить изменения в поведении так очевидно влюблённого мальчишки, который уже как два месяца таскается за своим невероятной (конечно, исключительно по чонгуковому субъективному мнению) красоты суровым спасителем с холодным как лёд взглядом, оправдывая это тем, что просто-напросто так выражает свою благодарность и совершенно «ничего больше». а теперь вот, стоит рядом с юнги так непозволительно близко, почти упираясь старшему лбом в грудь. и говорит слова, которые сам наверняка долго отрицал, пытался заглушить, выкинуть, выдернуть вместе с корнями из чёртова сердца, которое зачем-то так громко и быстро стучит. ведь познакомились они так по-дурацки. чонгук, побитый и как обычно заплаканный, опухшими красными глазами смотрит на маленького, кажущегося ещё более хрупким, чем сам чонгук, парня, что вкладывая в удар столько злости и презрения, насколько хватает места в сердце, колотит двоих школьных задир, которые решили вновь поласкать собственное самолюбие, как следует избив беспомощного чонгука. получает сильные удары в ответ, падает на землю и болезненно загибается от сильных пинков в живот, смотря чонгуку прямо в глаза с немой просьбой бежать, пока он отвлекает внимание на себя. а чонгук, не в силах пошевелиться, неподвижно сидит, спиной прижавшись к кирпичной стене, наблюдая за безумным незнакомцем, что решился зачем-то чонгуку помочь. в итоге, как оказалось, мин юнги из находящегося неподалёку от гуковой школы колледжа искусств, валит на землю одного из задир ударом ноги о чужое колено и, больно схватив чонгука за запястье, молча бегом тащит прочь из переулка. — эй! — окликнул юнги чонгук, выдёргивая руку, — ты что, совсем ненормальный? куда ты тащишь меня?! — никуда я не тащу тебя, — спокойно ответил юнги, украдкой оглядываясь по сторонам, проверяя, нет ли за ними следа, — иди давай уже, умойся где-нибудь, а то мама поругает, что её сынуля домой пришёл таким вот разукрашенным. чонгук раздражённо фыркнул, даже не думая уходить. как он может оставить своего недвусмысленного «спасителя», даже не отблагодарив за помощь? конечно, чонгук парень гордый, не даётся даже тем задирам, не говоря ни слова в ответ на их издевательства, так что «спасибо» обычно говорит только маме. ну… а раньше и никому больше не приходилось. — слушай, — тихо начал чонгук, подходя к незнакомцу ближе, — спасибо тебе, что помог, если хочешь, можем пойти ко мне домой, моя мама должна была сегодня приготовить вкусный пирог… — о-оу, ну уж нет, я не хожу к школьникам по домам, я же не педофил, — ярко улыбнулся чонгуку юнги, — знаешь, давай лучше сделаем вот что… покопавшись в карманах бело-синего испачканного бомбера с нашивками орлов на обоих рукавах, незнакомец выуживает из внутреннего кармана старый мятый бумажный фантик, пальцами начиная тот аккуратно разглаживать. — у тебя есть ручка? — обращается он к чонгуку, шмыгая носом, быстро и как можно более незаметно вытирая текущую из ноздри капельку крови ребром ладони. чонгук неуверенно кивает в ответ, медленно снимая портфель с плеч, — давай-ка её сюда. сунув незнакомцу в руки синего цвета ручку, чонгук зачем-то начинает рассматривать лицо парня перед ним. тот сосредоточенно выводит что-то на фантике, не отводя от бумажки взгляда. а чонгук почему-то невольно засматривается. — меня зовут мин юнги, — ещё раз улыбается юнги, только теперь уже на прощание, протягивая фантик и ручку младшему, — если тебя вдруг снова кто-нибудь захочет поколотить, дай им мой номер, пусть позвонят, я тут же приду и снова поваляюсь на земле вместо тебя. они засмеялись почти одновременно. а чонгук не сдержался и сам позвонил юнги этим же вечером, проговорив с ним почти до трёх часов утра. позвонил и завтра, и послезавтра, и через неделю. и, упс, кажется, случайно влюбился.*end of flashback*
— нет! — кричит юнги, стараясь развернуться на земле, превознемогая нестерпимую боль в груди. светлая, хоть и немного грязная футболка, вмиг окрашивается в тёмно-коричневый, но это сейчас совсем не важно. важно, что чонгук, которого юнги так отчаянно хотел спасти, сейчас лежит бездыханным телом на вонючей земле, а из-под его мягких смоляных прядей начинает течь холодная, почти такая же чёрная, как минова любовь, как солнце, как весь этот проклятый мир, кровь. нет. — пожалуйста, нет, — молит юнги, заходящимися в припадке руками пытаясь развязать ремни намордника, путаясь пальцами в волосах и не видя перед собой почти ничего из-за вновь подступивших слёз. — нет, ты не смеешь, чонгук, ты не смеешь умирать. отбросив намордник куда-то в сторону, юнги аккуратно берёт в руки чонгуково лицо, всматриваясь в его всё такого же серого цвета глаза в надежде, что вот сейчас он посмотрит на юнги и всё будет хорошо. чонгук снова будет «жив». но чонгук не двигается, а прямо посередине лба зияет тёмная маленькая дыра, потрогав которую, юнги начинает дрожать ещё сильнее, потому что на пальцах начинает ощущаться холод чёрной чонгуковой крови. пожалуйста, нет. юнги в отчаянии сильно дёргает чонгука за плечи, стараясь разбудить, вытащить из зыбкой тьмы, вернуть обратно к себе, обратно домой, обратно в счастливое прошлое. кричит громко, пронзительно, разбудив ото сна даже тех, кто ещё не успел пробудиться во второй раз. его вопль слышно всем тем людям, что из укрытий наблюдали за новым «гостем», которому кто-то так жестоко пообещал исцеление. — чонгук, не смей бросать меня! я ведь всегда был с тобой, слышишь?! я всегда был рядом, не уходил, даже когда ты прогонял меня из своей жизни, чонгук… так почему… почему ты не остаёшься со мной, когда я прошу тебя? — «неужели ты не слышишь, как я кричу тебе, чонгук?» — ответь мне, чонгук, пожалуйста. юнги пачкает чистую чонгукову футболку в собственной крови, слезах и отчаянии, прижимаясь всем телом к неподвижному парню. накрывая его губы своим долгожданным и желанным поцелуем, в ответ ощущая лишь холод и молчание. покрывая поцелуями всё чонгуково лицо, измазывая губы и щёки в чёрной вязкой жидкости, прикрыв глаза. скоро температура их тел станет одинаковой и они будут свободны от всего этого. они снова будут счастливы. вместе. а пока юнги до конца будет рядом, ни за что не отпустит чонгука. отдаст ему последнее тепло, лишь бы он знал, что не один. на фоне слышится чьё-то испуганное «о, боже», а затем выстрел. короткий, не такой громкий, как первые два, нет, он был совсем тихий. и юнги окончательно растворяется. больше нет боли, а сердце не пытается вновь заработать. юнги свободен. вместе с чонгуком он стоит перед обрывом, а потом они вместе летят вниз, крепко держась за руки. чонгук тепло улыбается юнги, а потом становится темно.