Дневник покаяния и одно ножевое ранение

Холодать начало еще в конце августа. Небо часто было черным, таким контрастным нашему существу, таким оттеняющим зелень крон. Бывает, откроешь окно, вдохнешь полной грудью – и сама удивляешься, откуда в твоих легких столько места. В июле я стала курить. Впервые попробовала перед каникулами вместе с Мишей. Уже тогда со мной было не все в порядке. Я стала часто оставаться на трамвайной остановке в получасе езды от факультета. Сидела, пока не стемнеет. Смотрела на красные коробки с белесым светом – таким белым, что глаза выедало. Как будто внутри – отдельная реальность, чей-то бешеный трип. Неоновые подростки хохотали мне в лицо, глядя из самого желудка каждого проходящего трамвая. А я так не хотела ехать домой, господи… Миша спрашивал каждые десять минут: «Что с тобой?» Мой приветливый, смешной, милый друг. Красивый Миша, хитрый Миша, ядовитый Миша. Я не знаю, что со мной и как тебе рассказать. Такое рассказывают мамам, подружкам, но… Не парням. Поймешь ли ты? Спасешь ли ты меня? Я смотрела в его глубокие глаза, которые скользили по моему лицу плавно, выжидающе. Так змеи смотрят на полудохлую мышку. И всегда в итоге: «Все в порядке, Миша, все в порядке». А потом… Трамвайная остановка, колеса, билет. Неоновые подростки. Тук-тук по рельсам 12 остановок. 40 минут. И снова зеленеющий изнутри дом, покрывающийся плесенью, как труп моей матери на дне реки. Я так скучаю по тебе, мама. И даже не виню… Уже ни за что. Холодать начало еще в августе. Я надела первую шапку в первый день учебы. Так, для стиля. Закинула сигарету в зубы. И сбежала из дома в пять утра, потому что он просыпался в полшестого. Кеды заляпала на первой луже. Голая полоска живота промерзла. Но свитер не доставал до линии штанов – что сделаешь. Наступит десять утра, затем двенадцать, затем – солнце начнет греть. В прошлом семестре после занятий я полчаса ехала в трамвайное депо, чтобы выждать последний, идущий в мою сторону, и запрыгнуть в него в половину 10 вечера. Сейчас на календаре я вижу 2 сентября. А ощущается, как плохо разыгранный октябрь. Провести три месяца безвылазно в комнате два на два – теперь ни за что не буду возвращаться домой раньше ночи. Я прихожу в универ раньше всех. Едва ли на часах стрелочки добегают до семи утра, я прячусь в тени деревьев от поднимающегося солнца. Чтобы меня никто не заметил, чтобы никто не спросил: «Почему ты здесь так рано?» Но кто-то все-таки спрашивает. Кто-то… «... Мы познакомились в аудитории на паре истории античной мысли. Я думала, что все девчонки будут влюбляться в преподавателя – только что защитившегося аспиранта, не обходящего стороной спортзал, нашего Аполлона местного разлива – Калинина Романа Николаевича, но как же я ошибалась все-таки. Пожирателем сердец стал мой дорогой Мишутка. Он улыбался во все свои белые зубы, подкидывал сигареты и ловил их губами, называл девчонок «Красотки» и никогда не нарушал ничьих границ. Это так подкупало… Подкупало. Но не сильнее его ауры. Веселый мальчик казался таким таинственным в своей сосредоточенности. Что терзало его голову? Отчего бегали его карие, почти черные глаза? Почему желваки так красочно прорисовывались каждый раз, когда он впадал в раздумья? Что темное носила эта ослепительная улыбка? Я думала, что влюбилась. Впервые в своей жизни, безответно, исто, и совсем не так, как меня учили «любить» дома. Мы познакомились в аудитории на паре истории античной мысли. Мы были первокурсниками. И я одолжила ему ручку. *** – Пойдем ко мне? – спросил Миша. Я зыркнула на него в самое глубокое, во что смогла достать. Он улыбался, держа руки в карманах свои джинсов. – Что? В первые пару секунд я думала, что он издевается. Мы общались только как одногруппники, несколько раз сидели за одной партой. И вдруг после экскурсии в краеведческий музей он говорит: «Пойдем ко мне?» – Я не хожу к мужчинам в гости, – я старалась говорить сухо. Так сухо, чтобы он понял. А он, как мне кажется, не захотел понимать все. – Забавно, что ты назвала меня мужчиной, – ответил он. Так привычно и расслабленно, словно ничего не случилось. – Обычно говорят «парень». – Мне плевать. В ту секунду я думала, что влюбилась в него зря. Он казался подонком, желающим поглубже засунуть свои желтые пальцы. – Ты не обижайся, – вдруг сказал он, – но я ничего такого от тебя не хочу. Просто… У меня есть куча вещей, которыми мне ужасно скучно заниматься одному. Например, те же пары – ужас, какая скука. А историю античной мысли вообще лень делать. Я купил проектор со звездным небом. Да и готовить не могу в одиночестве. Так что… Хотел просто в гости позвать. – Ты что, один живешь? – не удержалась я, хотя клялась не лезть в его личную жизнь без спроса. – Да, я из пригорода. Мы походили по улице минут 20. Что я знала о нем? Только то, что у него красивые глаза и приятный смех. Что за два месяца он меня и пальцем не коснулся, как делали это другие люди, желающие чмокнуть каждого встречного в щеку. Знала, что он спрашивал разрешения у девушек взять их за талию, когда группа репетировала дебютное выступление. Знала, что он пропускает вперед, уступает место, платит за мой кофе, а еще – за кофе каждой, кто в его компании. Знала, что он говорит: извините, пожалуйста, спасибо. Знала, что он хороший мальчик. И поэтому сказала: – Пойдем. Мы сидели у него дома часа четыре. Ели салат из помидоров, огурцов и шпината. Ели картошку и запивали вишневым компотом. Смеялись над советскими комедиями. Смотрели в звездное небо. Я видела, как дрожит его тело от шуток из «Шурика», потому что тогда мы дошли до той стадии, что хохотали бы даже над пальцем. Он видел, как я роняю слезы и икаю от того, что и звука издать не могу. После этого он проводил меня к трамвайной остановке и сказал: – Ой, Алена, было очень круто, правда? – Да, – искренне улыбнулась я. – Мы сможем дружить? Я знаю – редкий человек уточняет такую формальность. Люди не говорят: «Давай будем друзьями» после 5-го дня рождения, они просто дружат. Но он стоял рядом в своей красивой водолазке, обтягивающей его тело, и ставил меня перед выбором: быть ему другом или нет. – У меня есть некоторые нюансы, которые могут не дать мне раскрыться, – обтекаемо сказала я, стараясь не уточнять детали. Он некоторое время молчал, а потом закурил. Вдалеке послышался звук трамвая. – Друзья нужны всем, – сказал он, поджав губы. – Мне кажется, ты… можешь попробовать меня понять. Тогда я подобралась к его темной стороне немного ближе, чем все. А ближе, чем все – это значит – особенная. Я видела – Миша не ждал ответа. Не настаивал. Он стоял на своем берегу бездны и ждал, брошу ли я ответный сигнальный огонь. Дым тек вверх по его чеканным желвакам, уходя в самые черные дыры вне нашего понимания. У него были красивые руки. Теплая ладонь, которую я впервые пожала спустя несколько месяцев знакомства. Когда сказала «Хорошо, можем дружить», заходя в трамвай. Так у меня появился первый друг впервые за очень много лет. *** Он начал встречаться с девушкой по имени Нелли в середине второго года. Страшно к ней привязался. Я видела, что он привязывается ко мне, а затем – к ней, и оба случая были каким-то не вполне здоровыми. Он помогал во всем: принести, подать, забрать. С другой стороны – в чем обвинять человека, который просто хочет быть хорошим? Нелли была девушка яркая, громкая. Ходила в коротких юбках, любила тусовки, танцевала в команде университета. Она была на год старше, на голову ниже Миши, и на несколько световых лет дальше от его сути, чем я. Мне казалось: вот два человека – он и она, такие похожие и такие разные одновременно. Я вижу две идентичные улыбки, вижу их переплетенные пальцы, как он целует ее с чувством и смаком. Как внимательно подает ее куртку, как заступается. – Боже, ты так мило хмуришься, – в приступах нежности он ходил вокруг нее и трогал за кончик носа, мягко целуя, – если ты еще раз так надуешь губки, то я тебя обязательно зацелую. Такие песни он щебетал ей на переменах. Девчонки вокруг умирали от наслаждения и зависти. Я все еще оставалась его другом. – Знаешь, – сказал однажды он, когда мы обедали в глубине парка, – Нелли хочет, чтобы я перестал с тобой общаться. Она ревнует. Я тяжело мотнула головой. Так и знала, что это придет. Знала, чем все закончится, поэтому согласилась с ним еще до того, как он что-то сказал. – Не переживай, я понимаю, Миша. Лучше, чем она, – на всякий случай уточнила я. Когда мы встретились глазами – я чуть не умерла. Его радужки слегка покрывали слезы. Он был так искренен, что меня это сразило. – Я сказал, что не могу выбирать, – выпалил он. – Я не могу выбирать между ней и другом. И мы расстались. В тайне я была безумно счастлива. Следующие несколько месяцев мы почти каждый день зависали в его квартире. Он откуда-то достал гитару. Иногда мы делали уроки, иногда – готовили еду. В один из дней я заметила фото в его комнате. Милая красотка, короткая стрижка, показывала пальцами знак мира. – Твоя новая любовь? – ехидно уточнила я. – Моя мертвая сестра, – пожал плечами он. Я застыла. Стыд обдал меня жаром от кончиков пальцев до самой макушки. Миша разрезал яблоко пополам и отдал одну часть мне. – Неважно, все уже случилось. – П-прости, – едва выдавила я и неожиданно для себя расплакалась. Он положил ладонь на мое плечо. И я проплакала минут десять. – История стремная, – неожиданно сказал Миша своим привычным приветливым голосом. – Отец ушел от моей матери к другой женщине. Мне тогда почти пятнадцать было, а сестра как раз поступила в университет. Моя мама всегда была отчаянной – приступы, что ли, какие-то. Временами все хорошо, хорошо… А временами… Мы сутками сидим в темной квартире, потому что ей плохо. И пока она смеялась, пока любила меня и Нику – все хорошо. Но когда приходила депрессия, она названивала новой жене отца и требовала, чтобы он ушел от нее. Мы на таких горках больше трех лет прожили. Однажды зимой, когда сестра решила пожениться со своим парнем, мама начала причитать, что ее все бросают. Они поругались. На маму напала депрессия, и она снова стала звонить той женщине, угрожать ей и ее взрослому сыну. Говорила, что отравит их, пока они будут спать. В тот день они с Никой между собой сильно поругались. Сестра должна была ехать к отцу, потому что готовила танец с папой перед свадьбой. Мама увязалась за Никой, потому что хотела поругаться с новой женой отца лично. Ника просила ее остаться дома, пыталась убежать, но мама всеми неправдами шла за ней. Ника сделала несколько шагов. Мама вцепилась ей в руку. Случилась потасовка. Папа и Ника должны были встретиться в 6 вечера и пойти в танцевальный зал в нескольких минутах ходьбы от его нового дома. В такое время зимой очень темно. Мама держала Нику, как бешеная, а когда резко ее отпустила, Ника стремительно подалась назад, поскользнулась и буквально вылетела из темного проулка на дорогу. Все могло бы обойтись, упади она на дорогу ногами… Но она падала спиной вперед. Машину, которая ее сбила, заносило на льду. Нику подкинуло вверх, прямо в трехдневную кому. А затем и в место финальной регистрации граждан. Она умерла с множественными переломами, с расшибленным лицом. Медленно и тяжело. Как будто и не жила вовсе. А сбил ее сынок этой женщины – сидящий в машине вместе с ней и моим отцом. Мне позвонили только через час после того, как все случилось. Я выбежал из дома в одних носках, потому что банально не подумал. И пробежал почти двенадцать кварталов до больницы буквально босой. Мама плакала и кричала, отец сидел, как не в себе. Со стеклянными глазами. Я слушала, открыв рот. С каждым его словом очередной замок в моей душе открывался, и камни, которые я гордо называла своим грузом, таяли. Миша провел мне катарсис. Я плакала так сильно, так искренне, мне было так жаль, так больно, так сладко… Я выслушала его – и мне стало настолько легче нести свой груз, что я впервые обняла его. Тогда я поняла, что мы действительно друзья. ...» – Почему ты здесь так рано, третьекурсница? – интересуется Миша, предлагая мне стакан с кофе. Я не видела его целых три месяца. Выше расти уже, конечно, некуда, но он все еще продолжает меня удивлять. – Да потому же, – отмахиваюсь я, доставая из кармана брошь из эпоксидной смолы. – Это тебе, – гордо говорю, – сама делала. Он цепляет ее на свое бежевое длинное распахнутое пальто. Улыбается. Мол, посмотри, каков я красавец, и как красуюсь. – Дурак, – смеюсь. – Но приятно тебя снова видеть. – Взаимно, – отвечает Миша. – Для тебя вот принес подарок из теплой страны. В следующее мгновение в моей руке оказывается подвеска. Небольшой лавровый венок металлического цвета на цепочке. – Это на удачу, – говорит он, и я верю – когда-нибудь она наконец-то настанет одной постоянной полосой, а не эпилептическими припадками. *** Первая пара истории античной мысли третьего курса проходит нескучно. Все улыбаются. Многие из одногруппников отметили свои 20-е дни рождения в жарких странах и в дикой компании. Миша, например, тоже встретил свои 20 где-то среди пальм. Мы списывались редко, и я жутко скучала по нему, сидя в своей бетонной коробке с кнутом. После пары, еще до того, как Роман Николаевич выходит, в аудиторию заглядывает Нелли. Еще красивее чем раньше, со смуглой кожей и изящно извиняющимся «тук-тук». Она смотрит на Мишу и как бы говорит: «Можно тебя?» – Ну надо же, – бурчу себе под нос. – Она вчера написала, что думает, мол ее ультиматум был неверный, – говорит Миша шепотом мне в самое ухо. – Так вы помиритесь? – удивляюсь я. Миша смотрит на меня таким хитрым взглядом, что я не понимаю ничего. – Собери мои вещи, – говорит он, – я, скорее всего, на остальные пары не пойду, – подмигивает. – В понедельник встретимся, принесешь мою сумку, ок? Я говорю: «Ладно». Если он решил помириться с Нелли, наверное, он снова будет счастлив?.. Он вылетает из кабинета за секунду. И я понимаю – вот тебе и первая осенняя радость. На второй паре в моей прошлогодней ручке заканчивается паста. В сумке только одна тетрадь и засохший бутерброд с колбасой. Я вздыхаю. Пусть так. Не обидится же он, если я позаимствую его ручку?.. В его тканевой стильной сумке с контурным рисунком почти пусто – всего несколько ручек, немного денег, два леденца и одна толстая тетрадь, на которой черным маркером крупно написано: «Дневник покаяния и одно ножевое ранение».