Дневник покаяния и одно ножевое ранение

День 10. Мы сидим с Лавром в ванной, полной пены. Я настаиваю: – У тебя ножевое ранение. – Оно неглубокое, – говорит он. И убеждает: – Серьезно. Можешь не переживать. Ты что, никогда ножом или бумагой случайно не резался? – Это не одно и то же. – Ну и кто же в этом виноват, – пространно отвечает Лавр. Я легко бью его по носу ногой. Точнее, пеной, которая осталась на пальцах. Лавр кашляет, разбрызгивая вокруг мыльные маленькие шарики. На пол стекает вода. Я смотрю прямо – вижу, чего он хочет. Знаю, чего он ждет. Мы выходим из ванной к полуночи. Немного загоревшие. В темный отельный номер, пропахший благовониями. Он ведет меня в темноте, как невесту перед первой брачной ночью. Так таинственно и сокровенно – как и должно быть в первый раз. – Ты дрожишь, – тихо говорит он мне на самое ухо. Говорит правду. – Все хорошо? – Да, – отвечаю. В темноте плохо видно, как именно он на меня смотрит, но вообще-то, я и без этого знаю. Мне часто кажется, что для Лавра – это что-то вроде квеста, в котором я вместо приза. Он очень поступательный, этапный и порядковый. Иногда меня это пугает. Мы встречаемся почти четыре месяца, и все это время он изо дня в день добивает маленькие цели на пути к большому «нечто». Когда я задумываюсь над этим, то прихожу к выводу, что секс не главное. Вот, допустим, мы переспим. Что дальше? Я не ликвидируюсь, как это можно сделать со случайными людьми. Это не будет насилием. Это не станет какой-то поворотной точкой, как мне кажется. А значит – это просто этап. Тогда закономерно возникает вопрос: если близость – это только этап, что я, как конечная цель, в итоге должен ему дать? Чего он хочет от меня? Почему участвует в моей жизни так, как не делает этого даже мама? Ты подумаешь: любовь. Лавр меня любит? Звучит прекрасно, лживо, бесперспективно. Пару дней назад мы почти подрались. Лежа ночью в этой тихой темной комнате он вдруг начал говорить про мою семью. О том, что извиняется. Что несет груз ответственности за их и за мою жизни. Как чувствует, насколько сильно меня искалечил. Я говорю ему: «Нет, я не калека», а он уперся. «Нет, ты несчастен, я все вижу, нет, ты бедный, нет, ты потерянный, нет, нет, нет». Мы спорили и спорили. Он заваливал меня какими-то парадоксальными аргументами. Неестественно напрягся. Разозлился. И в итоге на фразу: «Ты сам больной ублюдок» попытался меня задушить. Секунд пятнадцать он держал свои руки на моем горле, а я рационально заставлял себя не сопротивляться. Мог ли я сделать ему хуже или больнее в этот момент? Вряд ли. Заслужило ли слово «ублюдок» такой реакции? А сейчас он целует меня, покрывая те синяки на шеи новыми. Вот тебе и любовь. Нависающая туча, необратимо грозящая разорваться весенним дождем. Черное небо, облизывающее последними солнечными лучами кроны деревьев – а затем – ливень, ливень, ливень. Неизбежный. Есть ли в этом любовь, как считаешь? Мне кажется, что это не более чем естественный процесс. Как женщина защищает свой живот, узнав, что беременна – еще не ощущая любви, осознавая только факт – оберегает живот в надежде, что ребенок родится здоровым. Любовь появляется потом… Когда-то совсем потом. Если, вернее. Сейчас я не чувствую никакой любви. Он просто защищает «свой живот» от опасности. Например, от Нелли… Или от тебя. Это неважно, он просто хочет завершить квест, получить, что хочет, а потом – ни с кем не делиться. Что это, если не естественная потребность хищника? После ванны на нас нет одежды. Бедрами все чувствуется страшнее, чем руками. Теплый и нежный Лавр бережно соединяет ладонью наши члены. Все время интересуется: «Все хорошо?», «Ты нормально себя чувствуешь?», «Мне продолжать?». Он постоянно со мной говорит, пока двигает руками по моему телу. Пока целует. И вот он прикасается пальцем в том месте, от касания к которому зубы сводит от напряжения. Не помогает даже минет. Лавр входит в меня одним пальцем. Мне не больно, ладно, скорее, страшно. Очень страшно. Я никогда не был так близок ни с кем. Единственной девушкой, с которой я был, – Нелли, и все-таки то, что происходило с ней, совсем не то же самое, что происходит сейчас. Я пытаюсь расслабиться еще несколько минут, и все-таки: – Стоп. Наш вечер заканчивается тихим сопением в обнимку. По крайней мере, в этот раз никто никого не придушил. *** Зеркало запотело от кружки с зеленым чаем, стоящей рядом. Ночь опускается на город. За окном осенний дождь. В моей комнате с высокими сталинскими потолками горит только настольная лампа. Щеколда на двери заперта. Я не обращаю внимания на стук и на голос. Я делаю вид, что сплю. «Дневник покаяния» стал обращаться ко мне лично. Я дышу глубоко, ровно, так, будто бы отказываюсь это понимать. Если Миша обращается: «Тебя», значит, он намеренно писал этот дневник мне. Ужасно узнавать своих друзей с той стороны, с которой ты их никогда не знал. Я чувствую себя не столько обманутой, сколько слепой. Вот я – хожу в университет, и не замечаю, как самый счастливый человек в моей жизни переживает трагедию, не замечаю из-за собственного дерьма и эгоизма. Не прошло и полугода с момента, как умерла его сестра, и как мы познакомились. Мы буквально стали сближаться где-то в тот период, когда его жизнь полностью разрушилась. Отец сидел, мать ударилась в православие. Он жил на попечительстве своего патрона. Почти год жил так, прежде чем понять, что это делалось не просто так. Может, в какой-то степени из чувства вины. Но скорее – из желания завладеть – самого мерзкого желания, из всех, мне знакомых. Миша встречался с Нелли несколько месяцев. Между тем, как она его бросила, и тем, когда Лавр его впервые поцеловал, если я понимаю правильно, не прошло и нескольких дней. И все бы ничего в этой истории… Но почему тогда, если по этим строчкам я ясно вижу, что симпатия взаимна, Миша так несчастлив? Вот я читаю: сладкий вечер после вина на берегу. Вот он касается в ванне его носа ногой, чтобы оставить немного пены. И вот: Лавр его душит из… злости? Говорит ему, что тот просто выпендривающийся подросток. Миша спрашивает: «Любовь ли это, если для него естественно добиваться того, чего он однажды захотел?» Нет, не думаю, мой дорогой. Я боюсь, что когда я дочитаю дневник, ты окажешься трофеем, просящим меня об освобождении из его стеллажа с другими кубками. Теперь я вижу яснее: он привязался бы, наверное, к любому, кто смог бы серьезно преодолеть его глупую улыбочку. Но разве заслуживает даже бесспорный провокатор быть выпотрошенным тем, кто банально сильнее? День 13. – Я бы попросил тебя закрыть рот, – сухо отзывается Лавр, пока мы сидим в посольстве. Я замолкаю. У его визы проблемы. У меня туристическая, у него – что-то по работе. Он разъясняет на своих «шоу ми», «синк эбаут ит» и «айм нот стьюпид» людям из посольства, почему он прав. А я просиживаю штаны в тесных коридорах весь день. Вечером он валится спать буквально без сил. А я кручу в руках его телефон с невероятным желанием посмотреть, что за сюрприз он готовит к моему дню рождения. Но я не успеваю даже разблокировать телефон, как приходит сообщение от его матери. Не у каждого же хватит силы воли не читать чужие тайны, правда, Алена? Мама: «Я сделаю тебе перевод днем за прошлую передачу. Надеюсь, ты сможешь уехать из своих теплых стран, как планировал. На третье сентября тебя ждет еще одно задание. Напиши, когда узнаешь причину по визе». Вы: «Скорее всего, это из-за тебя и обоих твоих бывших мужей. Отец сидит за мошенничество, отец Миши – за убийство. Ты – почти Миндох. Как считаешь, достаточно оснований подозревать, что я тут убить или ограбить кого-то планирую?» Мама: «Я бы тебя попросила с бОльшим уважением ко мне относиться» Мама: «Сколько я на тебя денег потратила? К твоему сведению, моя зарплата всех твоих хотелок не покрывает! А тебе, сладкий, почти 30!» Мама: «И уж если спутался с этим сопляком, то лучше бы держал ушки востро». Вы: «В каком смысле?» Мама: «Не будь придурком. Его отец уголовник, а мать шизофреничка. Да я даже не верю, что он голубой. А тебя я знаю. Думаешь, граната без чеки очень долго не взрывается?» Вы: «Я его ни к чему не принуждаю». Мама: «Знать об этом не хочу. Спи с кем хочешь. Просто не удивляйся, когда тебе во сне горло перережут». Вы: «Я заканчиваю этот разговор». Мама: «Ну естественно. Сделаю еще один перевод завтра в обед. Постарайся вернуться вовремя, а не получится – в сентябре оба загремим по статье». Вы посмотрите-ка. А я думал – Лавр самый умный на всем белом свете. День 21. Лавр разобрался с визой, и сегодня мы идем покупать костюмы. Потому что завтра мне 20. Загорелые люди встречают меня в каждом магазине, улыбаются своими белыми зубами, но говорят только с Лавром – я не понимаю практически ни слова. Пока он разбирался с визой, я почти все время тусил возле посольства. Покуривал во дворе. Ходил вокруг здания. Не сидел под кабинетом, как мне было велено. И Лавр постоянно ругался. Говорил: «Сложно на месте посидеть?», «Угомонись и жди молча», «Миша, будь добр, усади свою задницу, или я сам тебя посажу, не встанешь». Я не реагирую на его угрозы серьезно – это смешно. Когда он злится, то выглядит, как бандит из 90-х. Вообще, как будто бы и страшно. Но вдуматься – это же просто карикатура на настоящих злодеев. Он понимает, что я вижу вместо него какого-нибудь Скруджа, и бесится сильнее. Костюм садится на меня идеально – и он смотрит дольше, чем нужно. Настолько дольше, что консультантка уточняет нечто, где присутствует слово: «Boyfriend». – Она что, поняла? – спрашиваю я. – Поняла что? – Что ты гей, – я уточняюще поднимаю брови, а Лавр склоняет голову вбок и выстреливает: – Да не я один, вообще-то. – Ага, только у меня хотя бы девушка была. Я зашториваю примерочную, снимая с себя пиджак какого-то баклажанового цвета. Сам на себя злюсь, что не остановился в попытке оправдаться. Мол, нет, я не такой, ты что, я вот с девушками встречался. Хотя просто надо было сказать: «Давай не будем каждому встречному тыкать в нос, что мы встречаемся, я еще не избавился от всего этого говна с предубеждениями». – Ах да, – раздается где-то за ширмой, но над самым моим ухом. – Та самая девушка, с которой ты встречался параллельно. – Ну уж нет, – я резко одергиваю шторку и он оказывается прямо перед моим носом. – Не одновременно. Мы расстались до того, как началось… Это. – Или тебе хочется в это верить? – иронично уточняет он. – Что, так важно быть хорошим во всех глазах? Моего одобрения тебе не хватает? – Ой, да пошел ты. Я закрываю шторку, полностью утратив настроение что-либо ему демонстрировать. Тем более – тупые костюмы. Но Лавр в одно движение отдергивает преграду в сторону и смотрит в зеркало – прямо через плечо, мне в глаза. – Ты с самого начала знал, что я к тебе чувствую, и все равно начал с ней встречаться. Для чего? Позлить меня? Ей проблем устроить? – Я не знал, – упорствую. – Я о тебе вообще не думал, понятно? Что у тебя в голове? Как по-твоему это должно было произойти? «Ой, Лавр, ты разрушил всю мою жизнь – вот тебе моя задница», или что? Господи, да я просто начал встречаться с кем-то, потому что ты тогда почти монстром мне казался. Я с тобой даже сейчас переспать не могу – о каких нахрен упреках тогда вообще речь, если ты собственным руками можешь потрогать каждую причину, почему я тебя избегал? Лавр ждет некоторое время, игнорируя консультантку. И говорит: – Прости. Я беру с вешалки другой костюм. День 22. На мой день рождения выпадает светский прием. Мы идем туда как бы вместе, но как бы и нет, потому что наша страна не готова к таким отношениям – тем более, к отношениям между, так сказать, коллегами. У него постоянно спрашивают: «Вы уже посещали раскопки?», «Вы уже видели оригинальные письмена?», «Как вам эти экспонаты?» Накал скуки максимальный. Радует только бесконечный поток шампанского и красивые люди вокруг, собравшиеся на съезд самых-умных-и-перспективных-мозгов-человечества. Лавр быстро замечает, что мне скучно. И в какой-то промежуток между бесконечными разговорами с коллегами шепчет на ухо: – Твой подарок только что доставили в номер. Я поджимаю губы, чтобы не расплыться в пьяной улыбке. – И что там? Ну скажи, скажи, скажи. Он смеется. И говорит: – Посмотришь. Мы проводим там часа четыре, и пока едем в такси в отель, я спрашиваю тридцать тысяч раз, что он приготовил. Лавр загадочно улыбается и гладит меня по коленке, успокаивая пьяные порывы запеть или затанцевать. Я врываюсь в номер, как свежий ветер. Снимаю пиджак. Высматриваю подарок. Пакет одиноко покоится на кровати. В маленькой серой коробке, перевязанной белой лентой, лежат ключи от машины. Я мгновенно успокаиваюсь. – Она не супер, – вдруг начинает оправдываться Лавр. – Я оформил ее пока на свое имя. У тебя-то и прав нет. И хоть я тебя водить научил, получишь корочку – будешь рассекать. Кстати, на курсы вождения я тебя тоже записал. Пойдешь в середине сентября. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на его силуэт. Выключив свет, я подхожу, чтобы сказать: «Спасибо». Он, скорее всего, думает, что подкупил меня подарком. Что смог покорить меня чем-то материальным, пустым, но презентабельным. И, бесспорно, будь я тем, за кого он меня принимает, я бы растаял по-настоящему. Но Лавр не фильтрует свое восприятие, глядя на меня не так, как на других. Его ошибка была не в том даже, что он со мной связался. Ему бы родиться в другой семье. Но, как говорится, всему свое время, а значит – вся эта история была неизбежной. Как, по-твоему, настоящее покаяние – это прийти в полицию после убийства? Осознать вину и всю жизнь помогать пострадавшему? Уйти, не мозоля глаз тому, чьему горю ты виной? Как, по-твоему, Библия права, когда утверждает, что раскаяние – путь к спасению? Вот если бы он раскаялся, изменилось бы что-то? Ты можешь подумать, что это не к месту. Что он достаточно страдает от чувства вины. Что пытается залатать эти дырки вещами, отношением, сдержанностью настолько, насколько он может. Что даже в тех местах, где я перебарщиваю, он держится отстранено, чтобы не дать мне по лицу. Но ты окажешься не права. Дневник покаяния рассказывает тебе не мою историю. Возможно, сейчас ты немного потеряешься, но ты должна понимать – ты должна знать все. Когда ты дочитаешь до конца, когда пройдешь весь этот путь со мной и с ним – тебя будет ждать беспрецедентное предложение. И тогда, опираясь на все, что ты знаешь, у тебя будет выбор, которого не было у меня. Принимай чью-то сторону уже сейчас. Еще несколько глав – и некоторые факты из нашей жизни будут заставлять тебя сомневаться. Только не отворачивайся. Я все тебе объясню. Просто выбери сторону. *** Я захлопнула дневник, отходя в другую часть комнаты. Никогда не думала, что со мной может произойти нечто подобное. Отвратительное ощущение, как будто Миша, находясь на другом конце города, смотрит прямо мне в глаза без издевательских притворок. Вот он – как есть, без глупостей, смеха не к месту, без валяния дурака, не притворяясь никем иным. Я понимаю тебя – лучше, чем должна бы. В тетрадке находится словно бы поручение к действию. Открой я ее с конца и, может, все закончилось бы быстрее и иначе. Несколько часов я хожу из угла в угол, крутя в руках телефон, пересматривая все твои фото, читая сообщения. Ищу тебя в отметках друзей, у друзей друзей. И, если честно, немного боюсь. Ты больше не кажешься мне смешливым мальчиком с трудной историей. Теперь ты видишься мне чем-то осознанным. Куда более осознанным, чем раньше. Чем-то таким, к чему я не готова. Но вот чего я действительно пока не понимаю – ты сам такой или тебя таким сделал Он? Засыпая уже к утру, я так и не смогла понять, почему он заставляет меня принять чью-то сторону, и более того – я так и не смогла выбрать. Даже при условии, что мы дружим, Миша, я не могу делить все только на черное и белое, как это делаешь ты.