Дневник покаяния и одно ножевое ранение

С самого утра зарядил дождь. К тому моменту, когда я проснулась, небо было белесо-серое, пустое, а все асфальты – мокрыми и грязными. Спала я в обнимку с Дневником. От этого края тетрадки помялись, а на обложке появилась линия перелома. Умывшись, я вышла из дома. Накинув капюшон куртки, посильнее засунув руки в карманы, я была намерена нормально «позавтракать». Было четыре часа дня, когда я уставилась на одну из полок супермаркета. Свет в магазине ослеплял – настолько он был белый и въедливый. Кислотные диоды сужали мои зрачки, в первые секунды скручивая мозги всмятку. На улице становилось все темнее и темнее. Нечасто такая холодная погода выпадает на начало сентября. В кармане было несколько купюр. Денег, которые он оставил, хватило бы, пожалуй, на два его отъезда. Я постаралась об этом не думать. Потрясла головой. И снова уставилась на полку. Когда-то я очень любила сладости. Любила вредную пищу, бургеры, макароны с кетчупом, любила сладкий чай и пепси. А потом любовь к еде отшибло одновременно с десятком килограммов. Стресс стал частью моей личности, если таковая вообще имеется. И вот она я – пытаюсь выбрать какие-то хлопья, желательно, с наименьшими проявлениями вкуса. Дело в том, что после последней наиболее серьезной стрессовой вспышки, я постепенно перестала различать вкусы. То есть, конечно, я понимала, что соленое, а что – горькое. Но удовольствия от еды больше не получала. Ела, чтобы не быть голодной. Единственное, что по-настоящему меня радует – чай или кофе. И, пожалуй, несколько блюд – если я могу съесть их без его присутствия в квартире. Поэтому я готовлю себе блины каждый раз, как выпадает возможность быть самой с собой. Эта популярная марка фитнес-хлопьев – она постепенно истончала мою талию, убирала бока, съедала грудь. Я старалась выбить из себя все проявления женственности. А потом так и не получилось. С тем, кем я родилась, я ничего не поделаю. – Ой, ты такая уставшая, – вдруг сообщает женщина из-за спины. Наша соседка по подъезду. На вид ей, может, лет шестьдесят. Морщинистые щеки в тональном креме, хорошие духи, стильный платок, повязанный на шее. – В университете все хорошо? – Все хорошо, – говорю, чтобы ее озадаченность прошла. – Не спала почти всю ночь – первые задания дают, постараюсь выйти на отлично в этом семестре. – Какая ты молодец! – она говорит, касаясь своей рукой моего плеча. Красный маникюр, золотой браслет и бесконечная приветливость человека, у которого все хорошо. – Погода – жуть, а дочка с внуками как раз на море поехали. Очень удачно, – она кривит рот, и продолжает: – Но вот дочура-то моя, знаешь, все равно положительное во всем находит. Вот там дожди, грязища, все камни на пляже скользкие – беги да бей нос об них, а она все равно говорит: «Красотища!» Смотрю, говорит, на море – а оно серое, беспокойное, такое необычное. Да, на пляже не полежишь, но как отдохнуть-то можно! Сейчас все массово разъезжаются оттуда – мы тут почитали прогнозы – бабьего лета в этом году не будет, представляешь? Вот эта погода прям до снегов держаться будет. Помереть можно! – она вскидывает руки. – И так в России живем, а тут еще эта сырь да серость. Я смотрю на ее истончившийся от возраста рот, аккуратно обведенный красной помадой, и спрашиваю: – А что, людей вообще не остается? – Ну ты даешь, – она улыбается. – Все, сезон закончен. Адьес! Все едут по домам. Как будто на море никогда не была. Она смеется секунду, а после замолкает, и лицо ее съезжает вниз. Она говорит: «Ой, прости!» А я: «Все хорошо», она: «Я не подумала», а я: «Все хорошо». Она уходит прежде, чем начинает рассказывать, какая моя мать была хорошая женщина. Ну, до того, как утопилась, а я перестала отдыхать вблизи воды. Домой я возвращаюсь только через сорок пять минут. Покупки всегда занимают у меня много времени, хотя я всего-то и взяла, что хлопьев с молоком, да несколько бананов. Шлепая по лужам в бензиновых разводах, я совсем не думала о Дневнике – старалась изо всех сил. Концентрировалась на соседке, на ее словах, на обдумывании – как было бы круто в этот период попасть на море. Можно не купаться, и никто тебя не осудит. Просто смотреть, как шипящие волны прибивает к берегу. Дышать не бетонным пыльным воздухом. Засыпать под звуки дождя и шторма. И ни пальцем – в воду. Как бы мне хотелось… В доме все в точности так, как было сорок пять минут назад – разве что пыль успела лечь в дополнительный слой. Я проснулась в обед, а значит – ночью нужно либо не спать, либо лечь вовремя, чтобы завтра не притащиться на пары разбитой собакой. Первым делом я мою обувь. За эти несколько лет в роли «жены» я все делаю на автомате – убираю, готовлю, протираю, чищу, стираю. Мои ботинки и кроссовки стоят чистые, носочек к носочку. Всегда. В чайнике закипает вода. Я заливаю черный чай. Сытно, как мне кажется, поев, я падаю в любимое кресло, и кладу себе на колени дневник. Как тебе там, паскудник, живется? В социальных сетях Миша публикует как он сегодня проснулся – разбитый после вчерашнего кутежа, как днем ел на завтрак яичницу и киви, как качал свои мышцы домашними гантелями, и, конечно же, фотка в ванной – как он куда-то собирается. Признаться, я на него немного злилась – оставить меня один на один с этим, и вот так беспечно делать свои дела. Я не решалась открывать этот портал в ад. Пока я ходила в магазин, пришла к выводу, что вряд ли целью его «убийства» буду я. Рационально я оценивала, что от меня, пожалуй, нет никакой выгоды – ведь он знает, что мой опекун даже особо по судам таскаться не будет в случае моей смерти – так какой толк? Но нечто иррациональное обвивало мое горло толстенной змеей. Скручивалось, ложилось воротником и шипело: «А если все-таки ты – его цель? А если ты в понедельник пойдешь к нему в гости, а тебе в лицо выстрелят? Или засунут тебе в рот пачку снотворного?» В моей голове вертелись сотни вариантов, как это могло произойти. А потом – я вспоминала его – моего Мишу – и подумала – да разве ты способен причинить зло мне? Дневник сверлил меня своим несуществующим взглядом. Что мне делать, если мне придется спасаться? Чем больше я узнавала человека, скрытого за этим текстом, тем больше я не понимала, с кем дружу. Вернее – я осознавала дружбу как нечто доброе, взаимоподдерживающее и необязательно вечное, если дороги будут расходиться. Для Миши же, мне кажется, дружба была чем-то вроде непреложного обета – один раз дал, и чтобы ни происходило, – ты до смерти обязан. Я отпиваю свой горячий чай, ставлю чашку на подлокотник и понимаю – мне осталось несколько страниц. Стрелки не дойдут и до десяти часов, как я все узнаю. «Готова ли ты?» – слышу я в собственном сознании мишин голос. «Нет. И никогда не смогла бы подготовиться». *** День 84. Меньше чем через неделю наш самолет домой. Сегодня я пишу это, сидя в непонятном мне парке, не зная этого конченого языка, сижу с парой десяток в кармане, и злюсь на мир. Вообще, в последнее время, должен отметить, злости почти не осталось. Все пространство во мне заняла сосредоточенность, но Лавр умудрился все переиначить. Ему снова удалось меня обыграть в моих же эмоциях. Клянусь, что это в последний раз. Вчера вечером мы ходили в бар. Разумеется, твой отчим не приехал, а Лавр так и не согласился пойти в местную больницу. Мы пили за стойкой, и он пил больше обычного. Он нормально двигался, даже бегал, говорил: «Уже ничего не болит, просто неприятное ноющее чувство, будто сломанная рука на погоду». Я пропустил это мимо ушей. Накидался он знатно. В баре мы сидели за отдельным столиком, он пил и пил, да и я пил, пока не понял, что хоть кто-то из нас должен стоять на ногах. Ближе к часу ночи к нам за стол подсели две девушки. Одна была красивая, вторая – попроще, но обе довольно приветливые, общительные. Единственный нюанс – не ля-ля по-русски, кроме «Я тебя лублу». Лавр еще что-то соображал, что-то говорил, общался с ними. А потом я ощутил изменение атмосферы – вместо отрывочных фраз и смешков он стал что-то внушительно рассказывать. Рассказ содержал связные предложения, какую-то последовательность. Девушки слушали. И когда одна из них закрыла рот ладонью с ужасом и жалостью уставившись на меня, я понял, о чем он говорит. – Лавр, заткнись, – заорал я, перекрикивая музыку. – Ты больше ничего не значишь, – пьяно отмахивался он. – Я больше ничего не значу. Есть только этот трагичный факт. Я попытался закрыть ему рот, но чем больше я оказывал давления, тем активнее было сопротивление. Девушки поняли, что с нами лучше не связываться, и я даже не заметил, как они слились. Следующее, что происходило, – это уже то, как мы орем друг на друга посреди клуба, и я размашисто бью его в лицо за фразу: «Да кем бы ты без меня был?» Нас буквально вышвырнули из этого бара. Мне огромных усилий стоило не кинуть его под стенами этого заведения до утра. Но все же я взял такси и затолкал его туда. Из-за того, что мы оба высокие, поместиться сзади вдвоем не получилось. И я еще полчаса дороги до отеля слушал невыносимый иностранный треп. В номере я бросил его на кровать, не раздевая. Я злился так, что сложно описать. Злость даже выбила из меня несколько слез. Я отказывался верить, что после всего, что между нами было, он позволяет себе тыкать в меня тем, что я от него зависим. Пришлось глубоко и долго дышать. Единственное, что спасло меня от срыва – это, пожалуй, осознание близкой расплаты. Красочные детали моего плана отвлекли мое внимание, и я понял, что пора приступать к предпоследнему этапу отпуска. Я написал Нелли. Просто спросил, как дела, и что она делает. Думал – ответит днем, создаст этот временной вакуум, чтобы я подумал – как я плохо себя вел. Но она ответила сразу же. Написала: «Боже, ну как хорошо, что хоть кто-то сейчас в сети». Я сидел на голом полу в кухне, временами покрываясь мурашками от ночной прохлады, проникающей через окно, и в полной темноте смотрел в маленький экранчик чужого мира. Вероятно, у Нелли тоже была ночь. Значит, мы в одном часовом поясе. «Где ты сейчас?» – спросила она, словно бы мы и не расставались. «Мотаюсь по Европе. А ты?» «Папу внезапно отправили в вонючую командировку. Мы теперь тухнем с мамой в отеле, потому что, видите ли, хрен отсюда выйдешь. Какая-то военная зона закрытая. Он там дела свои судейские решает, а все, что я вижу – это зеленые деревья из окна – один в один, как у меня во дворе». «А как же солдатики?» – попытался иронизировать я. «Брось, я не по этой части, ты же знаешь». От этого сообщения повеяло прошлым. Теплыми душевными разговорами, поцелуями в университетской библиотеке, первой близостью. И вдруг я написал ей сообщение, которое не входило в мои планы: «Я скучаю». Ответа не было довольно долго. Как ни странно, но мой план в ту же секунду претерпел некоторые изменения. Я пересмотрел необходимость завершения всех дел. Я сменил стратегию – и вдруг – благодаря тому, что Нелли ответила: «Я тоже» – перед моими глазами вырисовывался окончательный, изумительный, единый порядок действий. Мы проговорили с ней до утра. Я всегда знал, что она – отличная девушка, ставшая не причиной, но следствием. Расплатой, но не преступлением. Может быть, за это меня и можно было бы осудить. Но – веришь? – я искупил уже все, что натворю. Он разбудил меня в обед. Я заснул в гостиной на диване, а телефон оставил рядом на столе. Лавр громко спросил: – Что это за дерьмо? Я продрал глаза. Щетина, перегар, синяк и искривившийся от злости рот меня быстро привели в чувства. Он тыкал пальцем в мое сообщение: «Конечно, я помню, как ты красива. Встретимся. По-другому и быть не может». – Ты теперь лазишь по моим личным вещам? – неожиданно для себя я закричал. – Ты просто мелкий эгоист, – с отвращением он бросил телефон мне в грудь. Хлопнул дверью в ванную. Но тогда я уже завелся и взбесился – ведь по большому счету, если он позволяет себе копошиться в моих переписках, значит – может найти и Дневник. – Ты помнишь, что ты вчера натворил?! – я кричал ему в ванную сквозь закрытую дверь. Она, впрочем, быстро распахнулась. Он дышал мне в лицо только что сплюнутой зубной пастой. Смотрел глаза в глаза. Мы выпрямили спины и были абсолютно на одном уровне – хоть сейчас бери и дерись. – Ты меня ударил, – зашипел он. – Лучшее событие за вчерашний вечер, – парировал я. – Да ладно? – усмехнулся он. – Лучше чем флирт с твоей чернозадой подружкой? – Не трогай ее, – оскатинился я. Упоминание ее национальности еще больше меня задело. – Так она тебе нравится? Каждое его слово подбиралось совершенно намеренно. У меня были все знания, как пнуть его побольнее, но может из-за того, что я еще не отошел ото сна, либо был излишне чувствителен по отношению к вчерашнему диалогу с Нелли, я никак не мог взять себя в руки, и тупо злился. От этого у меня не было защиты. – Это тупая ревность, – раскричался я. – Хотя ублюдок здесь ты, и только ты должен извиняться! – Засранец, – рассмеялся он. – Ты испытываешь мои нервы каждый чертов день, и я должен извиняться?! – Это был только твой выбор! Я не просился к тебе под крыло! – Конечно, – вдруг Лавр скатился на свой обычный манер и спокойный голос. – Разумеется. Ты, как обычно, ни в чем не виноват. Это я убил твою сестру. Это я посадил твоего отца. Это я отвел твою мать в церковь. Это я вынудил тебя от меня зависеть. Он сказал это так, словно бы признавал каждый пункт. Но более того – не только признавал, но больше и не жалел. Видишь? Единственное, что он мог сделать в этой ситуации – жалеть и винить себя. После его последней фразы я понял, что он и этого не делает. Что он – как истый воспитанник своей мамаши с властью в руках – рожденный с золотой ложкой во рту – смотрит на свои проступки просто: «Было – всплыло». Обыкновенный мажор, за чью жопу всегда будет кому заступиться. Я ошалел. Натянул джинсы, схватил сумку, дневник, телефон и свалил из номера под абсолютную тишину. Он даже не пытался меня остановить. Просто стоял и смотрел в пол. Лавр – бездушный монстр. Сволочь, каких поискать. Мне только-только исполнилось 18, когда я оказался в безвыходной ситуации. И что, что совершеннолетие? Разве можно по щелчку стать абсолютно самостоятельным и независимым? Тебе ли, впрочем, не знать… В этом парке почти никого нет. Я даже не знаю, в какой я части этого огромезного мегаполиса. Здесь нет туристов – вероятно, я дальше, чем хотел зайти. Совсем скоро я захочу есть. Потом – наступит ночь. Телефон сел. А я даже не знаю языка. И паспорта у меня при себе нет. И это все – от и до – его вина. День 85. Через три дня мы вылетаем обратно. Я почти собрал все вещи. Лавр пока не начинал. У его глаза, в который я ударил, только слабый синяк. Наверное, пройдет за это время. Но пока я смотрю на это – становится приятно. В тот день Лавр меня искал. Ходил по всем местам, в которых мы были. Звонил мне. Прикидывал, куда бы я мог деться. В итоге мы встретились на какой-то площади. Площадка, впрочем, была маленькая – не больше пятидесяти квадратных метров. Она прилегала к скверу, дорога от которого вела к туристической части города. Оказалось, что я ушел очень недалеко, и ему понадобилось всего несколько часов активных прогулок. Мы встретились на этой площади около трех утра. Он ни слова не сказал – сразу полез целоваться. Не знаю, почему, но это безотказно действует на меня. Как будто он понимает все без слов. Хотя это, конечно, не так. Но так хочется верить… Мы шли в наш отель, держась за руки, переплетая пальцы. Лавр зачастую не стеснялся того, что он гей, если это были какие-то места, где его точно не должны узнать – например, в магазине или здесь, сейчас, на улице. Я в отличие от него, скорее бы обратился к врачу, который может растрепать эту информацию, чем прошелся бы с парнем за руки. Тем не менее, тот вечер был особенным. Я знал – не будет между нами более искренней минуты чем та ночь. Мы не говорили вообще. Как только дверь за нами хлопнула, я тут же опустился на колени. Не знаю, что на меня нашло. Я только хотел – дико желал – чтобы все, что произошло между нами в тот момент, запечатлилось в нем и во мне одинаково – как лучшее, что у нас было. *** Я остановилась читать. Передо мной был белый разворот без единого слова, а за ним – не больше двух листов. Вот оно, мое предложение. Дочитав до этого момента, как мне казалось раньше, я уже должна была все понять и расставить на свои места. Единственное, что мне было понятным – участвовать будут все, кто хоть как-то коснулся истории Миши. И это пугало больше, чем его неадекватные намерения. Хотелось взять телефон и набрать его. Спросить: Миша, что с тобой? Вместо этого я вижу еще несколько стори – он вместе с парнями распивает вино прямо с горла в центре города. Они смеются, что-то кричат – такие, что не похожи на агрессивную компанию. Миша среди них смотрится как юный поэт, залпом глотающий жизнь, даром, что выглядит уставшим. Не знаю, почему, но я захожу на страницу Нелли. Публикации для нее были редкость. Вот она в начале прошлой весны сидит в свитере в какой-то студии с огромной чашкой в руке и делает вид, что наслаждается прифотошопленным паром – ароматом кофе. Следующая – день рождения ее отца – все в форме, он – кавказец в мантии судьи, ее мать (славянка) в шикарном сдержанном платье, она – в черном костюме, но таком элегантном. Дальше – обычное селфи без косметики с подписью «Любовь к себе», хотя, конечно, красоткам об этом говорить легче чем тем, кто не соответствует понятию «конвенциональная красота». Затем фото уже с этого лета – бассейн, аквапарк, а потом – первое сентября с одногруппницами. В общем, за полгода не так уж и много, да? Другое дело – сторис. В них она постоянно. И вот неожиданность – ни одной. Аккаунты ее подруг кишат видео с пятничной гулянки, с субботнего похмелья, с воскресного завтрака и тусовок. А у нее – пустота. И я понемногу начинаю осознавать ту самую предметность, которая раньше ускользала от меня, как юркая речная рыба… *** Надеюсь, ты выбрала сторону, Алена? Ты узнала все, что Лавр – садист и грубиян под маской заботливого медвежонка, лечащий свой ушибленный копчик у твоего отчима. Что его мать – последняя сволочь, занимающаяся сливом денег, выделяемых государством на здравоохранение. Что именно на эти деньги мы три месяца жили в Риме. Что именно эти деньги могли спасти кого-то, умирающего от лейкемии или рака легких. Что Нелли – хорошая девушка (и поэтому не заслужила смерти) – но ее отец – тот ублюдок, который не стал разбираться в деле убийства моей сестры и посадил вместо Лавра папу. А что еще – забавно, но именно благодаря взятке (догадайся от кого) ее отец не продолжил разбираться в этом деле, а вынес приговор на первом же слушании (что, вообще-то, редкость). Знаешь, почему я втянул в это тебя? У меня потрясающий план, который тебя освободит. После его осуществления твоего отчима посадят. Лавра тоже, но если нет – ему придется уехать от позора и проблем, его мать – уволят, а мы – сбежим с тобой, куда захочешь. Просто заберем документы – и сбежим. Я знаю, что ты меня не предашь, поэтому – план таков: Когда мы с Лавром вернулись, первым делом он начал организовывать передачу денег. Его мать отдает ему пакет (а там, поверь, не одна сотня тысяч, разумеется, не рублей). Это необходимо для того, чтобы главный врач региона не возникал из-за отсутствия достаточного финансирования. Для этого Лавр встречается с этим главврачом, передавая ему пакет. Встреча должна проходить в нейтральном месте, среди незнакомых людей. Это занимает как минимум два-три дня. Лавр должен выбрать место (может быть, пригород?), время (на следующий день или через парочку), сделать из этого случайное столкновение и незаметно отдать пакет размером с небольшую коробку. Период «икс» – пятница и выходные. Что бы в эти дни с Лавром ни произошло, в полиции он не сможет сказать, где был. А если скажет – даже не знаю, что будет страшнее – наказание за его «преступление» или тюрьма за хищение бюджетных средств. Но он не скажет (я знаю) – он сразу все поймет и будет до победного меня выгораживать. Думает, что так он якобы искупает свою вину. В пятницу я иду на тусовку с Нелли и друзьями. Заранее готовлю все сторис. Покупаю в секонд-хенде одежду, у которой есть дубли, скажем, из «H&M». Обычную бежевую водолазку. Делаю в ней фото. И эти фото выставляю в субботу – только после того, как пойду в магазин и куплю такую же водолазку. Сохраню чек – вот, мол, в этот день я был в магазине – и меня видели. А на самом деле – выбегу в перерыве между осуществлением моего дела. И кто меня заподозрит в чем-то, если я одежду покупаю в период какого-то условного насилия? Где-то ближе к утру понедельника она отойдет от всего, что произошло и вызовет полицию. В это время, судя по его сообщениям маме, Лавр вернется из «поездки». Но я знаю Лавра – в первую очередь он пойдет ко мне. В 5-6 утра его никто не заметит в моем подъезде. Из-за чего я подтвержу, что он пришел ко мне не в понедельник утром, а в воскресение вечером – сразу после того, как всю субботу издевался над Нелли у себя дома. У меня Лавр позавтракает и переоденется. Отправится на работу, а я… приду позже, сообщив в полицию (до или после Нелли – неважно). Уже к началу девятого утра его повяжут, обвиняя в тяжких телесных повреждениях, нанесенных дочери генерального судьи. Ты можешь подумать – как жестоко. Но, согласись, его мать легко освободила бы его от гнета взятки. Она бы откупилась от этих обвинений и все. Но. Когда все узнают, что он чуть не лишил жизни Нелли из-за ревности к ее парню – все мало того, что осознают его гнилую натуру, так еще – такие новости не забываются. Он правильно сказал: «У нас не та страна, где о таком можно говорить». Даже если его мать откупится от тюрьмы, от слухов – никогда. Его ориентация станет для него позором, Лавр больше никогда не сможет работать нормально. Я позабочусь о том, чтобы мои показания были максимально красочными – как он приставал ко мне, как заставил поехать с ним в Рим, как шантажировал, что убьет Нелли, если я от него уйду. Я надел куртку Лавра, балаклаву и его кепку, перчатки и его обувь. Нелли узнает эту куртку, уж поверь мне. Но не узнает меня – легко запутаться, ведь я с ним одного роста, плюс-минус одной комплекции. В пьяном сознании она запомнит только яркое неоновое пятно на его одежде. Ее отец – мерзкий взяточник и несправедливый судья – получит сполна за свою слабость к легкой наживе. Лавр – испытает на своей шкуре, насколько это больно – терять то, что любишь. Его мать – осознает, что деньгами можно решить не все. И вот мы добрались до тебя… Все, что от тебя требуется, это прийти ко мне, взять пакет с деньгами, и спрятать в вещах своего отчима. Я знаю – он уехал только в субботу, значит – он мог получить деньги в четверг на приеме. Когда Лавр собрал коробку с деньгами, мне совсем ничего не стоило заменить ее на аналогичную. Впрочем, есть нюанс. У нас не так много времени, прежде чем главврач поймет, что все деньги в его посылки – липа. Может быть, до вечера понедельника, может быть – немножко больше. Не знаю же я, когда он решится посмотреть в коробку, верно?.. Когда будут уточнять, что и когда делал Лавр, я скажу, что он ходил к врачу – к твоему отчиму. Скажу, что знаю о каких-то деньгах – что Лавр говорил при мне об этом. Параллельно образуется еще один нюанс – хищение бюджетных средств. То есть, рано или поздно следователи наведаются к вам домой. Найдут взятку. И свяжут твоего отчима, деньги, Лавра как пособника, и его мать, как спонсора. И потому, что твой отчим не сможет откупиться от властей, он сядет – надолго и, может быть, окончательно. А так как тебе уже почти 20 – тебе не нужны опекуны, ты станешь свободной. Даже когда мать Лавра осознает происходящее, мы уже будем далеко... Я знаю, что ты меня не предашь… Я хочу сказать тебе – я открыт перед тобой, честен и беззащитен. Если ты решишь отнести Дневник в полицию – мне конец. Я осознаю это и доверяюсь тебе. Это, может быть, опрометчиво. Но я тебя люблю, Алена. Ты мой самый близкий друг – человек, без которого я больше не представляю из себя ничего. Я хочу сбежать с тобой, просто жить, дышать, забыть наши истории и начать с чистого листа. Я буду ждать твоего звонка. Так сильно, что ты даже представить себе не сможешь. *** Внезапно мне стало очень плохо. Я плакала и смеялась. Мне не хотелось верить, что это происходит со мной. Что сейчас – прямо сейчас – где-то на другом конце города лежит окровавленная Нелли, что завтра Лавра арестуют за то, чего он не делал, что мне придется сделать преступление… Я отказывалась верить, что это сделал Миша. А еще – мне было до истерики страшно. Я искренне не знала, готова ли я на этой пойти, и что хуже – отчасти мне хотелось освободиться. Но... В таком случае – готова ли я бежать с Мишей – нестабильным психопатичным ублюдком?