Анютины глазки

      - Т-твою мать...       Ругается мальчишка, прижимаясь головой к холодной плитке туалета, стараясь хоть на немного отвлечься от надоедливых мыслей. Вы спросите, как же Наранча Гирга, всё-таки довольно взрослый мальчишка, оказался в такой ситуации? А я вам отвечу. Просто и понятно. Одним чёртовым словом, болезнью, из-за которой умерло огромное количество невинных людей. Ханахаки. Болезнь любви. По началу сладкой, такой трепетной и нежной, что словно дарит тебе огромные ангельские крылья, давая возможность летать среди белых, пушистых облаков, попадая на седьмое небо чистого счастья от нахождения любимого рядом. Однако потом... Потом наступает ад. Только первая ступенька, первый тревожный звоночек, после которой человек понимает, что пути назад просто нет. Этим самым предупреждением, первым этапом болезни является боль. Наверное,  самая слабая из всех, что ждёт дальше. Это будет боль в груди. Ты станешь чувствовать, словно бы в тебе, прямо внутри, распускаются цветы и понимать, что это даже как-то приятно. Пока что. Пока не приходит второй этап. Вот он и коронный здесь. Именно тогда человек станет кашлять. Даже нет, не так. Не просто кашлять, а выплёвывать свои лёгкие, стараясь хоть как-то избавится от бутонов внутри.       Цветы бывают разными. Для каждой половинки, каждой любви, каждой эмоции, своё значение этого самого растения. У какого-то бедняги это будут подсолнухи, что буквально скоро разорвут его грудь и прорастут сквозь горло к солнцу; у кого-то это вишнёвое деревце, которое уже готово полностью пустить свои корни сквозь чужое тело; а у Наранчи были анютины глазки. Это простые, но такие очаровательные трёхцветные фиалки, хотя, когда мальчишка выплёвывал их, сам цвет они уже теряли, являясь взору бордовыми и алыми, полностью в крови. Чаще всего эти цветы значили лишь одну довольно интересную фразу: "Все мои помыслы лишь о Вас". И ведь действительно. Это чёртова правда, ведь парень не мог не думать о человеке, который был любим почти всеми людьми, о Бруно. Буччелатти всегда был рядом когда надо, поддерживал, укрывал от Фуго с вилкой в руках и взглядом, полном адской злости за один неправильно решённый пример по алгебре (математика и Фуго - это зло). Он просто полюбился ему, да и причем настолько сильно, что тот скоро умрёт. В прямом смысле. Умирал который день, смотря в эти чудесные глаза, желая прикоснуться к милому каре тёмных волос.       - Наранча, не выражайся!       Да уж. Действительно. Нельзя. Говорить такое можно лишь при крайнем случае, когда реально херово. И, что ж, может быть Бруно и не знает, однако ситуация была именно такой. Критической, даже. Совсем недавно Гирга начал выплёвывать целые бутоны. Да, если их отмыть, они были безусловно красивыми, но... Но чёрт возьми. Это, во-первых, больно, причём невыносимо (настолько, что тому приходилось кусать сначала подушку а затем и собственные запястья, чтобы заглушить всхлипы), а во-вторых, это и являлось одной из последних стадий, когда цветы начинают поглощать организм полностью, собираясь просто напросто убить владельца.        Снова кашель. Снова бутон. Ещё один. Грудь и горло разрывает,однако он заглушает всхлип рукой, сплёвывая кровь в унитаз. За дверью не слышится ничего. Первые секунды. А затем громкий стук, боже, какой он тактичный, и громкое: "Ты там в порядке?". Нет. Нет, он не в порядке! Он, чёрт возьми, умирает с каждым днём. Его жалкая жизнь тает, словно воск горящей свечи и Наранча просто не может с этим ничего сделать. Лишь только набраться смелости в один момент и прижаться к чужой, как обычно открытой, груди и, всплакнув, рассказать о своих тайных чувствах. А позже умереть, получив отказ. Бруно, вероятно, любит другого. Аббакио или даже новенького Джорно. Но никак не его. Это было невозможно.       - Д-да, я... Хотя, хах. Ладно. Нет! Я не в порядке, Бруно.       Мальчишка поднимается с колен, уже не пряча лепестки в ванной комнате от резко вошедшего Бучелатти. Он падает на мужчину, спотыкаясь об порожек, не в силах самостоятельно удержаться за стену. Но тот его подхватывает. Но поздно. Они оба на земле. Тихий смех. Казалось бы, должен быть счастливый, от такой нелепой ситуации, однако нет. Он весёлый, но горький. Вообще, за всё это время Наранча смеётся впервые. И это всё благодаря ему. Милому и доброму мужчине. Как же жаль, что светлые чувства к нему превратились в ночной кошмар.        Темноволосый понимает всё. Он просто обхватывает мальчишеское тело руками, в ответ прижимая к себе, даже не спрашивая кто это может быть. Кто может быть причиной этого ужаса, что Наранча терпел каждый день, оставляя на полу множество лепестков, постепенно умирая с каждым кашлем. Он знал, что тот сейчас сам всё скажет. Как только подготовит на это силы. Вспомнит текст, написанный прошедшим вечером и заученный этим утром. Он знал. Знал и поэтому прямо сейчас молчал.       - Бруно, я... Я... Это ты! Ты - тот самый человек, в которого я впервые влюбился. Да, знаешь ли. Мне семнадцать и первым человеком, который взял, и запал в моё сердце стал ты! Ты ответственный, мудрый, добрый, помогаешь всем нам. Просто волшебный человек. Наверное, мир не заслуживает таких как ты. Правда. Моя любовь к тебе вещь совершенно понятная, ведь, боже мой, ну как тебя можно не любить? И... И...       Парнишка старается говорить спокойно, по началу, как взрослый человек, но потом срывается и говорит. Говорит и прижимается так сильно, как только может, вдыхая запах чужих волос. Однако, всё таки, в один момент он затихает. Молчит, стараясь собраться с силами и подавить последний ком слёз, пытаясь полностью не разреветься на чужом плече. А Буччеллати лишь шепчет, проводя руками по чужой спине, стараясь хоть как-то успокоить того касаниями. Сам же он был, почему-то, предельно тихим. Безмятежным даже. Будто бы ханахаки, эта чёртова любовь, что причиняет одну лишь боль, а позже смерть - это всего лишь обычная простуда. Словно бы это можно было вылечить одним лекарством. Хах, что ж, может это и правда. Вылечить можно только поцелуем чистой любви. Как в сказке, ей богу.       - И... Я не хочу умирать, Бруно...       Сам же Буччеллати лишь понимающе кивает, привставая на локтях, тем самым и поднимая, заодно, Наранчу, и, гладя его щёки большим пальцем правой руки, в слух подмечая, какая же у того по-детски гладкая и мягкая кожа, а затем, посмотрев в глаза парня, что выглядел словно невинный ангел, решил осторожно, но специально совратить его. Поцеловать. Нежно и любяще прикоснулся к мягким губам, до этого потеревшись своим носом о чужой, намекая на свои дальние действия, словно бы спрашивая разрешение.        Наранча пахнет весной и трепетом первой любви. С ним хотелось обниматься вечно, играясь пальцами с прядями волос, что вылезают из под банданы. И, смотря на действия, что произошли только что, его безумно хотелось продолжать целовать. Прикасаться к дрожащим губам, чувствовать этот солёный вкус и слышать тихое "Спасибо" из уст мальчишки. Любимого мальчишки.       После этого они встают, улыбаются друг другу. Гирга словно не верит, что это реальность, поэтому щупает себя за запястье, а Бруно лишь тихо смеётся, целуя его в макушку головы. Они убираются во всех комнатах, стараясь скрыть то, что прекрасные цветы когда-то валялись на полу, в неких лужицах алой жидкости, а после уходят в спальню. Наранча быстро и спокойно засыпает, а босс банды мафиозников мягко улыбается, оставляя на лбу парня поцелуй, а затем, прикрыв глаза, сам же засыпает. А Джорно, проходящий мимо двери комнаты вместе с Мистой, фотографирует этих двух и, тихо хихикая, убегает. Этот день, кажется, тем двоим не забудется никогда. Да и последним тоже. Кто-то потом явно получит нагоняй от Буччеллати за то, что те не занимались своей работой, однако это уже совсем другая история.