***
Стена дома взрывается кирпичным крошевом, штукатурка и пыль висят в воздухе полупрозрачным занавесом, совсем близко пляшет жадный огонь. Весь квартал горит, стоит жуткий треск, изредка разрываемый криками и мольбами о помощи. Холодный ветер раздувает и разбрасывает клочья пламени по соседним улицам. Там, где случается масштабная катастрофа — пожар, эпидемия, крушение поезда, — обычно пахнет смертью за версту, и этот запах притягивает к себе «падальщиков»: слабых демонов, которые не могут прокормиться собственными силами. Они ждут моментов, когда людские души оказываются наиболее уязвимыми, и нападают, пренебрегая всеми правилами и запретами. Сами по себе такие демоны почти не представляют угрозы, но они зачастую сбиваются в стаи, рыскают по людским поселениям в поисках добычи, и если уж находят её, то впиваются насмерть, будто собака в кость. Не везет тем, кто оказывается у них на пути. Сегодня не везет отряду Уильяма. Ещё одна кирпичная стена содрогается от мощного удара. Оранжевая пыль и серый пепел лениво парят в воздухе, оседая на черный костюм-тройку. Уильям прячется за поворотом, тяжело приваливается спиной к брошенной кем-то повозке и пытается перевести дыхание. Буквально через секунду к нему присоединяется Грелль, который выглядит растрепанным и злым, как тысяча демонов. — Вот же тварь… — мрачно бормочет он, потирая рукой подбородок. — Сукин сын, да пусть он только попадется мне снова — распилю напополам к чертовой матери. — Что случилось? — спрашивает Уильям, поворачиваясь к нему. Они стоят совсем близко, пристально смотрят друг на друга, и отсветы пламени танцуют у Грелля на лице: ресницы отбрасывают на щеки длинные тени, челка почти закрывает глаза. От жара, идущего от горящих домов, на лбу выступила испарина. Грелль приподнимает верхнюю губу, скривившись, и демонстративно слизывает кровь с зубов. — Этот демонический мудак разбил мне губу. Смертью клянусь, я пришью его. Вскрою ему брюхо и выпущу кишки, потом вырву каждый его прелестный зубик и сделаю себе ожерелье. Буду носить по праздникам. А волосами набью подушку. Пусть только попадется… Он продолжает сыпать проклятьями и угрозами, Уильям давно перестал его слушать, но почему-то не может отвести от него глаз. Ему хочется провести подушечкой пальца по острым краям его зубов, проверить, действительно ли они могут впиться в чужую плоть легко и без особых усилий. Ему хочется поцеловать Грелля, скользнуть языком в его рот, намеренно порезаться, чтобы ощутить вкус собственной крови. Он представляет, что это его кровь остается у Грелля на зубах, и он слизывает её, бесстыдно и соблазнительно, медленно, будто смакуя. Уильяму приходится приложить немалое усилие, чтобы стряхнуть с себя морок: он ещё не готов пойти на поводу у собственных фантазий, к тому же, сейчас не самое подходящее время — вокруг кипит бой, звенят Косы, крики умирающих людей эхом разносятся над городом. У жнецов сегодня ещё много работы, Уильям не привык бросать дела на полпути. Чтобы отвлечь себя, он оглядывается кругом и замечает нечто интересное на крыше соседнего здания. — Сатклифф, — окликает Уильям, указывая лезвием секатора на темную фигуру, скользящую по парапету, — это, случаем, не тот демон, с которым ты дрался? Грелль тут же прищуривается, вглядываясь в испещренную искрами пламени ночь, а затем победно вскрикивает: — Он! Он! Узнаю эту мерзкую тварь! Ну держись теперь, паскуда, укорочу тебя ровно на голову. Истерично взвизгивает бензопила, по мостовой стучат каблуки, и Грелль уносится в погоню — опасный, будто острая бритва, и яркий, как кровь на снегу. Где-то дальше по улице с треском проваливается крыша горящего дома, и пламя взвивается до небес, затмевая собой свет звезд. Остальные демоны с улюлюканьем спешат к полыхающим развалинам, надеясь раньше жнецов добраться до душ погибших в пожаре людей. Перед тем, как броситься нарушителям наперерез, Уильям в последний раз задумчиво касается кончиками пальцев собственных губ, словно пытаясь поймать остатки поцелуя, которого так и не случилось.***
— Сатклифф, — непреклонно говорит Уильям, раздраженно постукивая пальцами по столу, — отчёт. В районе полудня комната отдыха в Департаменте пустует. Мягкий солнечный свет заполняет собой помещение; на кушетке валяется брошенная кем-то недочитанная книга, и сквозняк из приоткрытого окна игриво перелистывает её страницы. Столики неряшливо припорошены хлебными крошками, кое-где красуются темные круги от пролитого кофе. Грелль пренебрежительно отмахивается, с наслаждением откусывая яблоко, и, несмотря на набитый рот, невнятно отвечает: — У меня обеденный перерыв. — Я непременно пожелал бы тебе приятного аппетита, вот только мне наплевать. Сначала доделай свою работу, всё остальное подождет. Грелль демонстративно закатывает глаза, и Уильям хмурится. Да, Грелль — хороший сотрудник: он умело обращается с Косой, он искренне любит смерть, он жесток ровно настолько, что это распаляет в нём бесстрашие и заставляет балансировать на черте, за которой начинается безумие. Это нормально, все жнецы немного безумны. Несмотря на свои причуды, Грелль неплохо выполняет порученную ему работу, но иногда в нем просыпается леность и пренебрежение правилами — такого кощунства Уильям не может простить. — Сатклифф, — с убийственным, ледяным спокойствием повторяет он, и обращенный на него взгляд Грелля становится немного опасливым и внимательным. Ничего удивительного: они давно работают вместе, Грелль знает, что Уильяма лучше не злить — он стал начальником отдела не просто так и в порыве гнева не постесняется схватить за волосы и хорошенько приложить лицом об стол. Воздух и так звенит от напряжения, а их беседа давно перестала напоминать стандартный разговор между двумя коллегами. Грелль шумно вздыхает, признавая своё поражение, и откладывает недоеденное яблоко в сторону. — Сейчас, сейчас, будет тебе твой отчет, проклятый маньяк. Честное слово, Уильям, ты очень милый, но иногда даже мне хочется взять суровую нитку и зашить тебе рот. Он уходит в сторону своего кабинета, лениво покачивая бедрами, и Уильям задумчиво провожает его взглядом. Он не позволяет себе недооценивать чужую угрозу — в конце концов, Сатклифф вполне на такое способен, — но и не принимает её близко к сердцу. Конечно, Грелль будет злиться на то, что его снова заставили копаться в административных бумагах, но делать ему поблажки тоже небезопасно. За многие годы Уильям прекрасно уяснил основные правила: если быть чересчур добрым, Грелль решит, что ты стал слишком мягок, слишком беспечен, что ты любишь его, и может убить. Будешь с ним недостаточно добрым — и он убьет тебя, вспылив. Сложно постоянно следить за поддержанием необходимого баланса, но Уильям сам подписался на это. Он не жалуется. Почему-то тот факт, что однажды из-за своей ошибки он может получить нож в спину, только подогревает его интерес. Все жнецы безумны, так или иначе. Уильям уже собирается вернуться в свой кабинет, но кое-что вдруг завладевает его вниманием. Он заворожено смотрит на яблоко, оставленное на столе, потом поднимает его, медленно проводит пальцем по надкушенному боку. В сочной мякоти красуются четкие отпечатки острых зубов. Уильяму интересно, останется ли на его коже такой же след, если Грелль однажды решит укусить его, будет ли это больно, будет ли это настолько же приятно, как в его воображении. Резко вздыхая, Уильям поддается искушению и тоже откусывает яблоко — в том же самом месте, приникая к нему губами там, где всего несколько секунд назад были губы Грелля. Яблочный сок стекает по его ладони, вниз по запястью, и пачкает манжет идеально белой рубашки, оставляя на ней влажное пятно.***
— Я растерзаю тебя на куски, — сиплым голосом обещает Грелль, ногтями впиваясь Уильяму в плечи и оставляя глубокие царапины по всей спине, медленно спускаясь ниже. Когда они оба наконец-то оказываются в постели, то о нежности и деликатности приходится позабыть. Никаких ухаживаний, никаких прелюдий — им они и не нужны, они выше всего этого. Они знают друг друга достаточно, чтобы предугадывать чужие желания, чтобы обращаться с телом партнера уверенно и умело, безо всякого стеснения. Грелль целует Уильяма так, будто хочет съесть его — влажно и грубо, напористо, силой удерживая его голову на месте. Он дергает Уильяма за волосы, царапает ногтями, и каждая вспышка острой, сладкой боли только подогревает растущее возбуждение. Когда Грелль разрывает поцелуй и улыбается, на его губах красная помада мешается с кровью из прокушенной губы, а глаза блестят лихорадочным, опасным блеском, в котором можно прочитать целый ворох пошлых и бесстыдных обещаний. Его острые зубы влажно блестят в свете ночника. Уильям стаскивает с себя галстук и, не глядя, бросает его куда-то на пол. Расцарапанная спина горит и приятно ноет, тело Грелля под ним — податливое и отзывчивое, такое притягательное, и Уильям не хочет тратить время попусту. Он находит смазку, но решает пренебречь подготовкой, и, охваченный приливной волной собственного желания, наклоняется к лицу Грелля и отчетливо говорит: — Если будет больно, — голос звучит на удивление хрипло, — можешь покричать. Грелль ухмыляется с вызовом, гордо вздергивая подбородок, словно обещая, что после подобных заявлений ни за что не проронит ни звука. Он лишь плотно обхватывает Уильяма ногами, без лишних слов призывая поторопиться. Тот с радостью подчиняется. Когда он подается вперед, Грелль дергается, кривит губы, тихо шипит от боли сквозь плотно сомкнутые зубы. В нем полыхает гремучая смесь злобы и адреналина, от возбуждения его почти трясет. Он вновь хватает Уильяма за волосы, грубо тянет на себя, и очередной поцелуй очень похож на маленькую месть. Уильям низко, беспомощно стонет в ответ. Он запрокидывает голову, в каком-то непривычно покорном жесте подставляя шею, и Грелль кусает его — сильно, больно, до крови. Уильям зажмуривается, непроизвольно подается бедрами вперед. Он думает о том, что Грелль в любую секунду может зубами вцепиться ему в кадык и вырвать горло — он захлебнется в собственной крови, Грелль умоется ею с головы до ног, ему вполне хватит силы и сумасшествия, чтобы провернуть нечто подобное. Они оба знают, что до такого не дойдет, но это слепое доверие, это висящая над ними Дамокловым мечом возможность заставляют кровь буквально кипеть в жилах. Уильям сжимает бедра Грелля до синяков, чувствуя, как на плечах и шее расцветают всё новые и новые укусы. Волосы растрепались, весь мир отошел на второй план, сузился до ширины раздвинутых ног. Уильям обессилено упирается лбом Греллю в плечо, отчаянно старается не сбиться с ритма, но собственное дыхание оглушает его, сердце бьется в груди гулко и торопливо. Всё тело отзывается тупой, ноющей болью, которая лишь оттеняет удовольствие, сводит с ума, заставляет быть жадным и нетерпеливым. Когда Грелль кончает, он приоткрывает губы и выгибается в пояснице, у него поджимаются пальцы на ногах. И уже потом, когда Уильям с трудом пытается перевести дыхание после пережитого удовольствия, Грелль снова целует его, но на этот раз — мягко и осторожно. Безусловно, что-то завораживающее есть в том, что за накрашенными алой помадой губами скрываются акульи зубки, которыми вполне можно растерзать партнера на куски.***
— И давно вы спите с Сатклиффом, босс? — бесцеремонно интересуется Рональд, сортируя папки с годовыми отчетами. Уильям медленно поворачивается к нему, сильно надеясь, что ослышался. — Простите?.. Явственная угроза в его голосе могла бы приструнить кого угодно, но только не Рональда Нокса, у которого совершенно отсутствуют инстинкт самосохранения и чувство стыда. Он ни капли не боится Уильяма, что позволяет ему распускать язык и подтрунивать над своим начальником при любом удобном случае, а тот до сих пор не поставил его на место лишь потому, что Нокса, пожалуй, проще сразу убить, чем перевоспитать. — Сатклифф, мистер Спирс, — с наигранной терпеливостью повторяет Рональд, и выглядит он при этом так, будто объясняет прописную истину маленькому ребенку. — Вы же с ним встречаетесь, верно? Уильям невозмутимо делает вид, будто возвращается к чтению должностной инструкции. — Это не ваше дело, — ровно отзывается он, но спустя секунду любопытство в нем пересиливает здравый смысл. — Как вы узнали? — О, так я угадал, — у Рональда такая до невозможности довольная улыбка, что хочется стереть её с лица кулаком. — Ну, помните, вчера у нашего отдела была совместная тренировка по владению Косой? Когда вы переодевались после неё, я мельком увидел милую россыпь укусов у вас на плечах. Уильяму хочется дать себе затрещину за беспечность: если даже Нокс заметил их, то только Смерть знает, кто ещё мог сделать это и прийти к таким же выводам. Не то чтобы в Департаменте запрещены романтические отношения между коллегами, но Уильям — начальник отдела, и слухи о его интрижках на работе точно не пойдут ему на пользу. Впрочем, Рональд не замечает его беспокойства и спокойно продолжает: — Хотя, вообще-то, те укусы были не слишком уж милыми. Выглядели они скверно, признаться. Так что я предположил, что либо это сделал Сатклифф, либо в полнолуние вас покусал голодный оборотень, и честно, я не склонен осуждать чужую личную жизнь, но почему-то мне приятно знать, что это все-таки был наш дорогой Грелль, а не какая-то взбесившаяся собака. — Нокс, — страдальчески говорит Уильям, потирая виски, — просто заткитесь, — он делает медленный вдох, а потом припечатывает подчиненного внимательным взглядом. — И кстати, если вы хоть кому-нибудь расскажете о том, что узнали, то можете собирать вещи и смело выметаться из моего отдела. Рональд распахивает глаза в притворном испуге. — Ну что вы, мистер Спирс! Я — могила! Ваш секрет в надежных руках! — он так лучезарно улыбается, что не остается ни тени сомнения: буквально через час новость станет достоянием всего Департамента. Уильям мысленно интересуется у высших сил, почему который год подряд у него не хватает сил отрезать Ноксу язык и в назидание другим повесить его над входом в свой кабинет. — Вон отсюда, — устало приказывает он. Рональд уже почти доходит до двери, но в последний момент разворачивается и, заговорщицки прищуриваясь, извлекает из кармана брюк какой-то тюбик. — Вот, — он гордо ставит его на стопку бумаг перед Уильямом. — Лучшая в мире штука, поверьте. Заживляет любой синяк за пару дней. И больше никто не узнает. Нокс дружески подмигивает ему, и Уильяму хочется провалиться сквозь пол, до самой преисподней. Он, не меняясь в лице, медленно тянется за стоящим у стола секатором, и Рональд ойкает, наконец-то поняв намек, и быстро выбегает из кабинета, хлопая дверью. Уильям мрачно ухмыляется, перебирая в уме все возможные способы наказать нерадивого подчиненного так, чтобы у него больше не возникало искушения нагло лезть в чужие личные дела. Что за бесцеремонность — совсем отбился от рук. Вновь принимаясь за служебные бумаги, Уильям мысленно чертыхается, но всё же берет оставленный Рональдом тюбик с мазью и благоразумно прячет его в карман брюк.