О тёмных страницах...

      В жизни Кейси Джонса было не так много моментов, когда им овладевала неуверенность. Всякий раз, когда он стоял перед дверью в свою квартиру, теребя в руках ключи и про себя повторяя один вопрос:       «Будет ли сегодня всё хорошо или нет? Будет или нет?».       Он ненавидел эти моменты, они выматывали сильнее хоккейных тренировок и даже сильнее разборок с городскими преступниками. Временами Кейси действительно ненавидел то место, которое он вынужден называть домом.       Подросток глубоко вздохнул и вставил ключ в замок. В поздний час ночи скрип звучал громче, чем обычно. Сначала он предельно аккуратно просунул в проём сумку с клюшками и битами, а после протиснулся и сам. Несмотря на все старания, каждый его шаг и каждое его действие могли бы услышать даже на первом этаже — слишком громко, а чего ему меньше всего хотелось, так это привлечь внимание домашних. Джонс, практически прижавшись к двери, медленно толкнул её до щелчка, который всё равно выстрелом прозвучал в пространстве. Он, закрыв глаза, неподвижно простоял у двери где-то с минуту, словно ждал, когда кто-нибудь выскочит из засады. Однако ничего кроме часов, стучащих где-то в гостиной, не подавало признаков жизни.       — Всё хорошо, — облегчённо прошептал Кейси.       Вселенная, похоже, услышала подростка в этот момент, и когда тот снимал с себя кроссовки, в коридоре резко включился свет. Джонс поднял взгляд на нависшего над ним мужчину. До носа долетел едкий запах спирта вперемешку с дешёвыми сигаретами.       — Или нет… — разочарованно пробубнил он.       — Ты видел который час?       И хотя мужчина явно старался звучать грозно, всё равно получилось слишком расслабленно и местами нечленораздельно. Кейси, вздохнув, устало осмотрелся вокруг. Через зеркало, он увидел, как на столе в кухне стояло несколько пустых бутылок.       «Опять. Даже убрать не потрудился», — сформировалась в голове мысль.       Он снова перевёл взгляд на отца, выглядевшего под стать бардаку на кухне: майка во всевозможных пятнах плотно облегала утратившее спортивную форму тело, а рваные треники держались на месте только потому, что на поясе их сжали ладонью. Зрелище для Кейси было настолько жалким, что он не мог скрыть отвращения на лице.       — Ответь мне, мальчик!       У него было ровно никакого желания ругаться. Попросту не осталось сил. Судя по шатающемуся туда-сюда телу, у отца их также немного, но врождённое упрямство не позволяло уйти, тем более когда включился режим воспитателя.       — Я… — голос прозвучал слишком мягко, и Джонс-младший прокашлялся, прежде чем продолжить, — не буду с тобой разговаривать, пока ты в таком состоянии.       — В каком «таком состоянии»?       Парень решил оставить без ответа и принялся обходить родителя. Однако тот решил проявить настойчивость и схватил его за локоть.       — Ай… Отпусти меня, — процедил Кейси твёрдо, но беззлобно.       — Что за мода перечить старшим! И шляться где попало по ночам! Не скажешь, чем ты это занимаешься?       — Не твоё дело, — получилось куда агрессивнее, чем он надеялся.       — Какой пример ты подаешь сестре…       — А сам-то… — Джонс и раньше не отличался самообладанием, но сейчас отцу удалось задеть ту точку, которую игнорировать сложно, — только и заботишься о том, как бы прибухнуть. Не скажешь, в чём же такой сакральный смысл напиваться, хм?       — Дожили, запрещает мне пить! Я делаю, что хочу и как хочу, и не тебе меня в этом упрекать, понял!       — Знаешь что? Лучше бы ты подох, а не мама!       И снова нависла тишина. Хватка мужчины ослабла, что позволила Кейси высвободить руку. Его сердце бешено колотилось, когда смотрел отцу прямо в глаза. Подросток не был мастером считывать эмоции, но всё же он мог распознать шок. Но выражение лица отца моментально стало каменным, когда до него полностью дошёл смысл брошенной сыном фразы. Хоть движения и были раскоординированы, но кулак успешно достиг своей цели. Силы было недостаточно, чтобы повалить Кейси на пол, но её вполне хватило, чтобы почувствовать, как щека начинала гореть. Джонс отшатнулся, после почувствовал, как его схватили за шиворот. В его комнату его грубо толкнули, что он споткнулся о табуретку и свалился на пол.       — Запомни, щенок, я здесь хозяин и не позволю так с собой разговаривать! Ты под домашним арестом!       Дверь захлопнулась, а затем её, как Кейси понял по звукам, чем-то подперли, чтобы нельзя было открыть. Подросток, дождавшись пока всё стихнет, поднялся и вышел на балкон. Несмотря на глубокую ночь, в Нью-Йорке кипела жизнь как при свете дня. Джонс глотнул свежего воздуха, не отравленного ни запахом спирта, ни никотином. Руки сильно дрожали, а сердце всё никак не прекращало выбивать о рёбра чечётку. Он понимал, что сказал то, чего не должен был, но уже в который раз его подвела необдуманность слов и действий.       — Два года, Джонс, потерпи два года, — он уже сбился со счёту, сколько раз словно мантру повторял эту фразу, — бери сестру и вали как можно дальше.       Он прислонился лбом к решетке балкона и, глубоко дыша, пытался успокоиться. Получалось не очень, хотелось откровенно рыдать, но он не смог выдавить из себя хоть что-то. Подросток выпрямился, громко выдохнув. Внезапно он почувствовал себя жутко неуютно, будто ощущал, что кто-то за ним наблюдал. Устремив взгляд наверх, он, к своему неудовольствию, заметил гостя.       — Донни? — вопросительная интонация больше подразумевала «Какого чёрта ты здесь делаешь?»       — Ты… — черепашка нетипично для себя замялся. — Телефон забыл.       Ниндзя спрыгнул на балкон, оказавшись рядом с Джонсом, и протянул устройство, которое в миг поместили в карман. Обострившееся шестое чувство подсказывало Кейси, что Донателло сидел здесь намного дольше времени, прежде чем оказался замеченным.       — И, — протянул Кейси, — давно ты… здесь?       — Минут пятнадцать.       — Значит… всё слышал?       К своему удивлению Джонс обнаружил, что не испытывает к этому никакого определённого чувства: ни гнева, ни разочарования, ни досады.       — Слушай, Кейси…       — Если будешь злорадствовать, то извини, я не в настроении.       — Что? — черепашка опешил. — Нет! Я и не думал! Просто это меня… удивило.       Для мутанта, впрочем как и для нормальных людей, подобное являлось дикостью. И хотя сам Джонс полностью разделял негодование, он всё же помнил, как было до того, как отец пристрастился к пагубным привычкам. Это был очень деятельный человек, и иногда он возвращался, когда не находился под той или иной стадией, и Кейси им даже гордился.       – Мой отец не плохой человек, Донни, – он проговорил это максимально медленно. — Он просто… оказался слаб, к сожалению. Я пытался его спасти… Но он видно этого не хочет. И я не знаю, почему я это тебе говорю.       — Потому что тебе это нужно? Выговориться.       — Возможно, — человек посмотрел вниз на пустую улицу, освещенную тусклыми фонарями, — я так устал, что хочется уснуть и проснуться через месяц, а ещё лучше на пару лет, лишь бы всего этого не видеть.       — Знаешь, ты ведь можешь переночевать у нас, если захочешь.       В сострадательном тоне черепашки, с которой его отношения навряд ли можно было назвать хотя бы приятельскими, Джонс, к своему удивлению, почувствовал облегчение, что лёгкие вновь ощутили свободу.       «И как это у него выходит? Одной фразой!» — подумал он.       — Спасибо… Правда, спасибо, но сестру я не оставлю.       — Как знаешь, — Донни не стал настаивать.       — Я был бы признателен, если бы это осталось только между нами. Ни парни, особенно Рафаэль, ни, тем более, Эйприл не должны этого знать.       Ниндзя постоял минуту, обдумывая слова, но всё же кивнул и провёл сжатыми пальцами вдоль рта, демонстрируя, что будет держать язык за зубами.       — Думаю, извиниться перед ним всё-таки стоит. Ты ведь не думаешь так, как сказал.       — Наверно, ты прав. — У него не возникло желания спорить. — Но ничего не обещаю. Больше Донателло ничего не сказал, решив, что всё, что надо и нужно человеку, уже сказано. Попрощавшись, ниндзя запрыгнул на крышу, а Джонс остался со своими мыслями. И хотя причин доверять черепашке у Кейси нет никаких, но был уверен, что тот сдержит слово. Вместе с этим пришла уверенность, что его жизнь стала на малую долю легче.