Париж

Они оба не знали об отношениях практически ничего, но отталкивались от собственных чувств и ощущений. Пересекаться взглядами было хорошо, обнимать друг друга было хорошо, спать вместе было хорошо, чувствовать дыхание друг друга было хорошо. Это и отношениями сложно было назвать, они ведь даже не целовались ни разу, но буквально на следующий день после знакомства вся «Боруссия» поняла, что Джио теперь только Эрлинга. Не было никаких насмешек, провокаций, разговоров или уточняющих вопросов; только взгляды и иногда касания, — куда без них на тренировке? — но этого оказалось достаточно. Была зима, был морозный ветер, и порой даже тёплые чаи не помогали, но были светлые глаза мальчика с севера и его внимание, которое согревало лучше очага. Были тактические и силовые упражнения, изматывающие тело и голову, было много нового, над чем приходилось работать ради попадания в стартовый состав первой команды, но потом были тёплые объятия и подбадривающие слова на ломаном английском, которые придавали сил и уверенности. Даже когда от нагрузки дрожали мышцы, и воздух болезненно колол лёгкие ледяными иглами, они знали, что можно в любой момент приткнуться друг к другу, и тут же становилось теплее, спокойнее и легче. Для Джио практически всё было в новинку, даже сам Эрлинг, но он быстро привыкал. С понимающими партнёрами и персоналом было достаточно просто, с одним заботливым норвежцем — ещё легче. Они сошлись очень быстро, пожалуй, даже слишком быстро, но продвигаться дальше никто не торопился. На тёплых взглядах, осторожных прикосновениях и объятиях их отношения и останавливались, но в этом была своя романтика. Джио не знал, кроется ли за этим вниманием что-то ещё, но был не против такой заинтересованности, и Эрлинг, будто верный волкодав, всегда крутился рядом, готовый дать себя погладить в случае плохого настроения или встать на защиту, как случилось в игре против «Вердера», и рядом с ним всегда наступало чувство безопасности. Оставаться наедине было немного странно, порой, сильно неловко, но очень тепло. Они не знали, что сказать или сделать, как смотреть друг на друга, когда смущения в комнате было слишком много, но ходить друг к другу в гости хотелось, хотелось быть рядом как можно чаще, хотелось узнать друг друга чуть получше. И они ходили, болтали о всякой ерунде, иногда смотрели вместе какие-то матчи, сидя на диване, тесно прижавшись плечами, иногда ругались на игроков, не сдерживали эмоций и обсуждали происходящее. А потом Джио сползал немного вниз, сложив перед собой руки, и прислонялся щекой к плечу Эрлинга; на лице горел лёгкий румянец смущения, но так сидеть было просто отлично. Они никогда не ночевали друг у друга, но на выездных матчах спали вместе. Так повелось с первой поездки. Кровати в номере были одноместные, но не слишком узкие, и хотя лежать на такой вдвоём было не очень удобно, зато очень тепло. Тепло настолько, что моментально становилось жарко. И этот жар растекался по венам, будто плавленный сыр, и сердце билось быстрее, чем обычно, и все неудобства тут же забывались. Джио мог подолгу не спать, ощущая горячее дыхание Эрлинга в затылок, его тяжёлую руку, обнимающую поперёк тела, и думать о том, что он не против оказываться в такой ситуации как можно чаще. Просыпаться вместе рано утром под вибрацию будильника было гораздо лучше, чем одному. Потягиваться в чужих объятиях было немного щекотно, но так хорошо, что хотелось мурчать. И в том, чтобы ждать своей очереди в ванную, было какое-то уж слишком романтическое очарование. Однажды им было позволено поспать подольше, поездка домой была назначена на более позднее время, но Эрлинг, потерявший голову от хорошего матча и возможности снова вдоволь пообнимать дорогого американца, не отключил будильник. И когда тот прозвенел ни свет ни заря, Джио, недовольно нахмурившись, проворчал: — Эрли, ну что ты за человек? Ответом ему было сонное «Прости», и в этой ситуации было столько чего-то такого домашнего, что в груди тут же потеплело, несмотря на полупроснувшееся состояние. Эрлинг перевернулся на спину, отключая будильник, а Джио, подавшись желаниям, которые спросонья не совсем осознавал, подобрался ближе и с выдыхом устроил голову у него на груди. Осознание пришло минуту спустя, и практически весь сон сошёл на нет, и в животе скрутился узел волнения, и вопрос «А не перешёл ли он ту самую черту?» повис в воздухе. Но Эрлинг скоро приобнял его, поглаживая большой ладонью по спине, и сомнения растворились в его дыхании, превратив неуверенность в желание провести рядом ещё несколько часов. Поражение против «ПСЖ» было болезненным. Волнение до матча и липкая кислотная опустошенность после двух пропущенных, но Джио знал, что в этом клубе опускать руки не положено. Он пытался убедить себя в том, что они сделали всё возможное, что им, возможно, не хватило дорогих болельщиков, что противник был банально выше классом на индивидуальном уровне, но грусть от этого не исчезала. Однако он знал, кому хуже. Эрлинг явно был готов кого-то растерзать — и скорее всего, самого себя. Как спортсмен он был просто невероятен для своих лет, его голод к забитым голам и победам был поразительным, и Джио старался изо всех сил, чтобы быть с ним рядом и помогать забивать. И в этот пустой холодный парижский вечер они оба не справились со своими задачами. Тогда же он впервые его поцеловал. Сначала заботливо в лоб, обнимая и утешая, потом осторожно в щёку, пытаясь успокоить рвущееся наружу отчаяние, а потом… Потом тело самостоятельно двинулось до того, как эта мысль достигла головы. Неловкость и смущение накрыли все отрицательные эмоции, и сердце забилось, будто во время матча, и щёки ощутимо вспыхнули краской, зато вся злость Эрлинга моментально потухла, как костёр после вылитого ведра воды. Они сидели рядом, близко, как привыкли, сохраняя тепло друг друга, и вспоминали всё подряд, кроме недавнего матча, пока глаза не начали слипаться. Кровати в парижском отеле были такие же, разве что немного мягче, а одеяла — очень тёплые. По крайней мере, Джио так казалось. Звёзды во Франции мерцали холодным светом через прозрачный тюль, а большой Эрлинг за спиной был горячим, как печь, и острая горечь поражения медленно испарялась из сердца, оставляя во вкладке «Париж» место для чего-то более мягкого и романтичного, более тёплого и домашнего.