«как это так ты не заметил, что был нужен мне тогда? когда я ползал по полу в своей квартире, и внутри все разрывалось от крика "ну где же ты, мать твою?!»
(с) дэйв гаан.
***
— Он умер. Мартин наблюдает за этим человеком — его очертаний он не различает, голос кажется каким-то незнакомым — исподлобья. — К-как это так — умер? Он усмехается, одним глотком осушает бокал и, вздохнув, встает с места, чуть при этом шатаясь, но успешно балансируя, заплетающимся языком цедит монотонное и безразличное «счет, пожалуйста». А потом смеется. Смеется громко, что человек, стоящий напротив, отошел от него чуть дальше, вытаращил на него свои глаза. Точно так же поступили и остальные, в том числе и бармен, чуть было не опрокинув бутылку дорогущего бренди. Дожил ведь, однако. — Правда, что ли? Умер? Да не приведи... Мартин прикрывает ладонью свой рот, чтобы откашляться. Пытается стоять на ногах плотно, чтобы выровнять разом сбившееся дыхание — то ли от смеха, то ли от внезапного осознания. Осознания того, что над ним просто издеваются. И издеваются по-хамски. Причинно-следственно, с удовольствием, как всегда издеваются над людьми. Дэйв же не может быть мертвым. Никак не может! И почему сразу Дэйв? Этот «он» может быть абсолютно кем угодно, но точно не... А потом он опускается на колени. В ушах зазвенело, перед глазами запрыгали цветные круги — от головокружения, наверное. Делает глубокий вздох. Потом еще один. И еще. В ушах постепенно стихает, а потом и вовсе к нему возвращается безрадостное ощущение реальности. Едва ли только осознает, что он, поджав колени, на глазах у заинтересованной толпы, зарыдал. И что-то бесконечно потом забормотал, а что — он и сам различить не может. Он просто чувствует, что его язык шевелится, и все. А что с него сходит — он это не распознает. Он и слышит какое-то эхо собственных слов — отчетливо, ясно, но как-то нереально. Реальным это все быть не может. По крайней мере, не здесь. Точно не в это время. И точно не сейчас, пока он жив — а он жив точно. Об этом свидетельствует гулко забившееся сердце. Без сомнений — оно принадлежало Мартину. Кто-то кричит. Кто-то его бранит. Кто-то больно пихает его в бок. Кто-то толкает его в сторону барной стойки. Кто-то потом осторожно, словно бы он, Мартин, сейчас рассыпется, берет его за руку, ведет его в каком-то направлении. А потом и вовсе картина размылась. Не столько размылась, сколько пропала вообще. Он заснул.***
В Мадриде стоит жара. Ну или, быть может, это ему запросто так кажется — он за пределы своей так называемой «темницы» без причины выползать ни при коем обстоятельстве не намеревается. Вроде как, непонятным тут кажется вот что: а почему они все отмалчиваются? Находясь в студии, Дэйв буквально собственной кожей чувствовал, что тут творится что-то неладное, а что — никто не говорит. Почему-то все молчат. Эта тишина кажется столь весомой и громкой, что Дэйв порой даже собственного голоса не слышит, когда поет. Ну, может, даже не поет вовсе — ему опять показалось. Может быть, все, что он делал и делает сейчас, — он придумал. В сущности такого никогда не было. А он сам когда-нибудь был? Да нет, это же глупости. Он же есть, был и будет! Это наверняка. Интересно, а как Мартин считает? Что бы он сказал, находись он здесь, с Дэйвом, в одной темной-тесной-душной комнате? Они с Мартином говорили в последний раз, наверное, вчера днем. Около трех часов дня. Может, чуть позже даже — подробности в данный момент не к месту. Алан бы сейчас сказал что-то вроде: «а ты не забыл, зачем мы сюда притащились? Мы тут записываться собрались, если все же запамятовал». Но утверждать подобное было бы очень глупо — Дэйв ведь помнит. И, более того, очень хорошо все помнит. Он не к месту вспомнил слова матери: «мы все живем для того, чтобы помнить. Не помнить — означает не жить». А Дэйв помнит, следовательно — живет. Да и умирать он пока что не торопится — этот мир запомнит его прежде всего живым. Самым живым. Но, если кого-то такое не сильно затруднит, то пусть этот «кто-то» напомнит Дэйву, в какое время приходить в студию. Ну, мало ли. На всякий случай. А заявится ли сюда этот «кто-то» по доброй воле — это вопрос, ответ на который вселенная не подготовила.***
— Дэйв! Он кричит. И теперь кричит так, что теперь уже точно способен распознать собственный голос. Осознать, что он-то точно принадлежит ему, а не кому-то стороннему. Мартин ощущает что-то прохладное и влажное на своем лбу. А еще какую-то острую, колючую боль в правом плече — и когда это только успел?.. — Доброе утро, горемыка. А вот этот голос уже знаком. Да и к чертам лица этого человека глаза Мартина уже давно привыкли. Эндрю спас его. Мартин сам был по уши в болоте, а Энди бросился вслед — и сам уже увяз по пояс в грязи. Но зато теперь Мартин ощущал себя в безопасности. Не в полной мере. Его состояние по-прежнему оставляет желать лучшего, но на лучшее надеяться бессмысленно. — Флетч, ты… можешь себе такое представить? Дэйв, он… умер. И тут же его бросило в холод. Мартин напрягся, пытаясь не поддаться порыву протереть глаза. Попытался, но не смог. — Уж кто-кто, а этот не мог умереть — он живуч. Я тебе говорю, Март, кто угодно, но уж точно не тот, чье имя Дэйв Гаан. Этот парень еще нас всех вместе взятых переживет. Эти слова породили внутри Мартина смутную надежду на то, что они вполне могут быть правдой. И если даже подумать, то какой существует резон для Энди, чтобы врать? Мартин доверяет ему. И, на самом деле, даже больше, чем себе самому — а себе верить не всегда стоит. — Я не могу с тобой тут долго возиться. Сейчас только могу посоветовать тебе вот что: выпей таблетку и приведи себя в порядок. Мне даже страшно представить лицо твоей жены, когда она поймет, в каком состоянии ты пребываешь. Энди кивнул в сторону прикроватной тумбочки, где уже стоит стакан с холодной водой и лежащей рядом с ней таблетки аспирина. А Мартин уже успел представить себе такую картину: Сью громко возмущается, пока он, делая вид, что слушает, прижимает к груди крохотную Виву. Она всегда успокаивается в его объятиях — такая же буйная и шумная, как Дэйв. Она ему очень о нем напоминала. И он себя за это ненавидел. Себя, не Виву. Даже теперь, чтобы просто вспомнить свою дочь, голову снова неизменно и неустанно посещали мысли о Дэйве. И тут Мартин понимает, что просто не может вот так вот все оставить. Кто, если не он, способен будет расставить все на места? — Нет. Нет, я домой не вернусь. Не сейчас. Эндрю шумно вздыхает, чешет затылок — и неясно в данный момент, разозлен он или просто расстроен. Возможно, и то, и другое. Как говорится, разочарован, но не удивлен. Он мог это предвидеть. Он точно знал, что Мартин начнет упрямиться. — Я должен убедиться во всем. Я должен его увидеть. — Тогда и я не смею тебя останавливать. У тебя своя голова на плечах, не мне же за тебя еще решения принимать. А вот это верно — не ему. — Но все-таки, Март, похмельная мигрень — это мука. Будь хорошим мальчиком и прими таблетку. Мартин лишь только на миг прикрывает глаза. А потом и кивает смиренно — для сопротивления повода нет. Да и надо ли? — А ты прав. Башка-то реально гудит…***
«…ему всего было двадцать семь». — Ему всего было двадцать семь, — повторяет Дэйв, расслабленно откидываясь на подушки и выдыхая дым. — Всего двадцать семь, но такое уже успел учудить! Под его глазами залегли синяки, губы обветрились, кожа приобрела неестественный оттенок, вены на ней вздулись, а сам Дэйв походил больше на труп, чем на что-то материальное. — Надеюсь, он получил свой проходной билет в приватный «клуб 27». И Мартину тоже хочется отшутиться. Это не то чтобы разумно, не то чтобы правильно, но и не то чтобы его все это волновало. Ну, канула в небытие еще одна восходящая звезда, — зато хоть опопсеть не успела. И помнить ее потом еще долго будут. — Я думал, что туда прохода больше нет, но Курт, право, парень выдающийся, — задумчиво проговорил Дэйв хриплым голосом. — Да только я этого засранца не прощу. Пуля в лоб — это моя идея! А он взял и опередил меня. Не прощу! И Мартин стиснул кулаки, зажмурил глаза так плотно, дышал так глубоко — и все ради того, чтобы ни в коем случае не думать о том, что представляет из себя Дэйв с дырой в башке. — Знаешь, Дэвид, — а теперь ему хочется и вовсе перевести эту неприятную тему на еще более — как ему показалось — болезненную, — в последнее время меня тревожат мысли о том, что вскоре я не смогу писать песни. Будто бы я когда-нибудь напьюсь так, что все забуду окончательно и бесповоротно. Будто бы… будто бы бог со мной больше не заговорит. А я чувствую — чувствую! — что лирика рождается с его уст, что мои песни — особое послание. Я не смог бы сам все это донести, чтобы так, чтобы затрагивало… для этого существуешь ты. Ты, Дэйв, что-то вроде голоса — моего голоса. И Дэйву на какое-то мгновение показалось, что вселенная остановилась. Будто бы вообще все вокруг замерло, стало нематериальным, рассыпалось в прах — и остались только они вдвоем. С Мартином. А потом его, окутанного героиновым дурманом, посещает мысль, что наутро Мартин вряд ли вспомнит об этих словах — он же так пьян. Вдрызг. А память… а память хранит в себе все. Она бережет. — А если ты умрешь, то голоса у меня не будет, — Дэйв слегка задрожал, стоило Мартину к нему прикоснуться — едва-едва, но этого хватило, чтобы почувствовать, будто бы горишь заживо. — Мне... то есть, всем нужен твой голос. Ты же не оставишь их? «Меня». Он хотел сказать «меня». Наверняка. …ну или, быть может, Дэйв опять все придумал. — Выкручусь, — и это все, на что его хватает. Потом он прижимает Мартина к себе и долго молчит. — Я, знаешь, — говорит Мартин, — понимаю, что тебе сейчас трудно. Но ведь никто и не говорил, что будет легко. Дэйв целует его в губы — а вот так вот, просто. Ему захотелось почувствовать чужие губы на своих — вот и все. Всколыхнуть в памяти то, что они давно похоронили. Мартин пытается отстраниться, но Дэйв удерживает. Он целует его еще несколько раз, едва касаясь губами. Ему отчаянно хочется что-то сказать, что-то, что не могло вырваться наружу с долгими и мучительными годами, но такое не предоставилось ему возможным. И времени на это сейчас нет — его катастрофически мало. Но Мартин не отвечает. Вместо этого он берет руки Дэйва в свои и шепчет: «хватит. Не надо». Мартин поднимает на него глаза и вдруг видит в них слезы. И это неожиданно помогает — Дэйв отпускает его и отступает. «Выкручусь», — обещает он вновь, но уже самому себе.***
Он метнулся в ЭлЭй практически сразу же. Для себя отметил, что, в отличие от Санта-Барбары, тут довольно прохладно. Невесомый холодок прошелся по открытым участкам его кожи, но такой сущий пустяк Мартина едва ли заботил. Более того, он чувствует себя самой распоследней скотиной на данный момент. И причина действительно есть — он уехал, никого не предупредив об этом. Даже Сью ничего не знает. А если бы знала, то точно бы не пустила Мартина. Она недолюбливает Дэйва, и это было взаимно. И с этим, конечно, ничего сделать было нельзя. Просто нужно было свыкнуться с фактом того, что эти двое — важных! они очень дороги — человек не смогли согласоваться между собой. Никому не нужно знать о том, что он здесь. Точнее, знает об этом только Энди, который не проболтается — ему ни к чему, а Мартин ему верит. Он движим идеей увидеть Дэйва. Да, это будет трудно, но он сам когда-то — и что только надоумило его на это? — сказал, что легко не бывает. Еще тогда, в Чили. Время от времени он все же мыслями возвращается к этой ночи. И точно так же жалеет об упущенном. Это же он сказал Дэйву, чтобы тот остановился. Это же он себя обманывал, мол, появилась Сью, исцелила все его душевные раны, что сам Дэйв — всего-то прошлое. И, как бы того ни хотелось, а на свои места ничего не встало. Только обострилось, начало набирать обороты. Теперь это действительно проблема — но еще и ответственность. Этакий груз на плечах. Но деваться и бежать некуда — нужно действовать. Мартин должен увидеть Дэйва. Мартин должен поговорить с Дэйвом. *** Ему не казалось правильным то, что он делает. Ему не следовало приходить сюда. Но этот идиот, Дэйв, переполошил всех — абсолютно, — и потому игнорировать подобное просто невозможно. Мартина пустили к нему в палату просто потому, что знают, кто он и что из себя представляет — благо, когда-то удалось зазвездиться и устояться в этом кровавом мире шоубиза. Он знал, что, войдя сюда, будет ощущать уколы вины. Даже просто потому, что пришел сюда. На днях он оттолкнул Дэйва от себя, оттолкнул достаточно грубо и цинично, ни разу не задумавшись о том, какой болью это отзовется в сердце Дэйва, как он это воспримет. Хотя, о какой боли может идти речь? Ее уже просто не может существовать. Но все же он счел в некотором роде необходимостью взять руку обезволенного Дэйва, чуть сжать ее — тот этого не почувствует. А если даже и почувствует, то вряд ли даст об этом знать — Мартин и сам подобного не заметит, потому как функционирует сейчас чисто из потребности быть рядом. Рядом с таким же, как он сам. Они в одно время такие разные, но в другое — идентичны друг другу. Да, как бы странно то ни звучало, но Дэйв — это то же самое, что и он. — Попробуй догадаться, кто умудрился напустить шума? Парни пришли в ужас, в шок, а я… а до меня не сразу дошло. Я вообще ни о чем тогда не подумал, и за это я ненавижу себя больше всего. Мартин пьян, но, стоило только увидеть перед собой лежащего Дэйва, такого мертвенно-белого и худого, испещренного татуировками и шрамами от уколов, он тут же протрезвел. Не полностью, зато какие-то прояснения появились. Но разве за такое благодарят? Точно не в такое время. — А я думал, что ты не придешь сюда. Ко мне. Голос Дэйва, слабый и едва различимый, не на шутку встревожил Мартина. По одному только его виду он может судить, что смерть уже где-то поблизости. Его, Мартина, она вряд ли даже пальцем тронет — ей такие не интересны. А вот Дэйв… это действительно исключительная находка. — Но я здесь. Я действительно здесь, с тобой. И если... Дэйв ему закончить не дает. — Не уходи. Я тебе не позволю. Уйдешь, но не сейчас. Дэйв, покуда еще какие-то силы в нем сохранились, сплел их с Мартином пальцы — тот по-прежнему держал его руку в своей, ни на миг не отпуская. У него и в мыслях подобного не было. А после Дэйв подносит их сплетенные руки к своим дрожащим губам и целует костяшки Мартина, не размыкая век — этот жест означал, что грядет пора затишья. Между ними двумя. А Мартину не хочется отходить от него ни на шаг. — И все же, ты мне скажи, на кой хер ты прыгнул в эту толпу? Она тебе сдалась? Он перевел тему. Ему показалось, что так надо. Так проще. Так безопасно. Дэйв улыбнулся, даже посмеялся. А у Мартина и уголок на губах не дрогнул — вот же зараза, не может он сейчас разыграть маленький спектакль. Ему теперь не двадцать три, и он не в Берлине, и он давно не в своем кожаном платье — о нем он вспоминает изредка, хотя оно до сих пор пылится где-то в его старой квартире. Возможно, кожа на нем уже давно потрескалась и пришла в негодность — черт бы еще знал. — Сдалась, Март, сдалась. А ты мне вот что скажи — как там эта твоя… невеста, вот?***
— Тебя здесь быть не должно. Мартин и вовсе не рассчитывал на то, что Дэйв обрадуется его внезапному появлению. Но тот вежливо приподнял бровь, хотя в его глазах горел откровенный холодок. Мартин готов был сквозь землю провалиться — сейчас он чувствовал только страх, но это не помешало ему выдавить из себя улыбку и сказать: — Я знаю. И все же мне нужно было тебя увидеть. Убедиться, что с тобой все в порядке. Дэйв усмехнулся. Но Мартин не понял, всерьез это или просто для острастки. Впрочем, какая разница? Их опять разделяла тонкая незримая черта. Мартин получил право взглянуть в глаза напротив — но теперь это было чуть ли не самым важным для него. В любом другом случае он так бы и сделал, но сейчас ничего не оставалось — лицо Дэйва было мертвенно бледным, а глаза остекленели. Видимо, это состояние было признаком скорой смерти. Мартин, все еще стоящий в проходе, нервно прочистил горло. Они и стояли молча еще с минуту, что тянулась подобно вечности, пока Дэйв не прошептал: — Прости… — потом его взгляд медленно скользнул по лицу Мартина. — Хочешь выпить? Мартин понимает, как трудно сейчас даются ему слова, поэтому ничего другого не оставалось, кроме как принять предложение. Тем более, что он уже не способен был сдерживать рвущийся из груди стон отчаяния: тот, кого он видит перед собой сейчас, вряд ли можно было назвать человеком. Вблизи стало ясно, что из множества татуировок на его руках осталась лишь одна. Мартин разглядел ее как бы по силуэту — словно вырезана она была из множества слоев кожи. — Так ты... впустишь? Дэйв не ответил — просто отступил назад. — Ты уже тут. Ни к чему было спрашивать. Они оказались на таком близком расстоянии, что Мартин мог дотронуться до его шеи и даже ощутить биение пульса. Дэйв стоял так близко, что Мартин мог бы заглянуть ему в глаза и увидеть, какие они — холодно-бешеные, полные тоски и боли. Но это было невозможно. При всей своей обычной неуязвимости, в его взгляде не было того тепла, к которому привык Мартин. А ведь когда-то давно он даже считал это свойством его характера. Что-то подсказывало ему, что существуют вещи, которые не должны быть очевидными. Даже если хочешь с ними смириться. Мартин знал, что подобные вещи — неотъемлемая часть его натуры. Но здесь было что-то другое. — Ты не выходил на связь очень долго. Мне было страшно, — сказал Мартин. — И когда мне сказали, что ты якобы умер, я был просто в шоке. А потом решил, что просто спятил. Но ты здесь, и я счастлив. Вот, собственно, и все. — Лучше бы я действительно умер, — процедил Дэйв. — Может, тогда бы долго не мучился. Меня уже это все заебало. Мартину хочется наплевать на все, отдаться порыву и скользнуть ладонью по щетинистой щеке. Просто для того, чтобы на какой-то момент забыться, почувствовать нутром то, что уже давно забыто. Точнее, оно должно было забыться, но память хранит в себе каждую мелочь — об этом уже упоминалось ранее. — Не говори так, — Мартин и не заметил, как пролетело время, упустил момент, когда успел знатно надраться. Но Дэйв перед ним абсолютно трезв. Он и не прикладывался к выпивке. И только Мартин почувствовал себя неловко, но это удалось скрыть — точно так же, как всегда. Все сомнения, все тревоги куда-то исчезли. Мартину захотелось просто напиться всласть. Он почувствовал себя чуть уверенно, когда Дэйв уткнулся носом в его шею. Усмехнувшись, Мартин нежно провел рукой по его голове. Грудь Дэйва чуть приподнималась, и Мартин чувствовал биение его сердца. Хаотичное, быстрое, оно сбивалось с ритма, издавая тонкие переливы. Мартин положил ладонь ему на щеку и поцеловал его в губы. В этих поцелуях тоже было что-то странное — от них хотелось подчиняться, подчиниться до конца, несмотря ни на что. Но чем сильнее концентрировался на этом Мартин в своих ощущениях, тем сильнее от этого распалялся. — Этого ты хотел? — Дэйв слегка отстранился от него. — Потрахаться? Мартин был готов в любой момент взорваться. Но он умел сдерживать себя. Это было необходимо, потому что каждый следующий миг ставил его на грань срыва. Он не понимал, с чем это связано, но чувствовал — в их отношениях что-то серьезное, но он не может объяснить почему. — Может, и потрахаться. Разве ты против? — и он не дает ответить Дэйву, как уже добавляет: — Нет, не похоже. Дэйв улыбнулся. Мартин словно ощутил – его лицо разгладилось, и внутри стало тепло. Он посмотрел на него и несколько секунд не мог оторвать глаз. Он вспомнил последний раз, когда Дэйв поцеловал его. Два года назад, за несколько дней до того, как они разошлись. Буквально. Тогда им обоим — Мартин не может в этом сомневаться — показалось, что это уже конец. Точка невозврата. — Тогда не смей заставлять меня ждать, — приказывает Дэйв, глядя прямо в глаза Мартину. — Ты знаешь, как я это не люблю. И разве может Мартин воспротивиться сейчас? За два года они оба успели отвыкнуть от друг друга, но раз уж выдалась такая возможность, ее упускать нельзя.***
— Ма-а-арт, — сладко тянет Дэйв, толкаясь в его руку, — ты меня с ума сведешь. — Этого я и добиваюсь, — ухмылка на лице Мартина становится шире. — Чувствуй меня. Дэйв не замечает, что от количества выпитого впопыхах и от возбуждения, охватившего его, он уже не может сдерживаться. И он теряет контроль. Мартин не обращает на него внимания, полностью концентрируясь на ощущении того, что это он сейчас касается Дэйва. Это он заставляет его извиваться. Это его Дэйв просит не останавливаться. Это он, Мартин, одурманенный алкоголем, целует его шею с выступающими на ней венами. Тот же больше не говорит ни слова, просто грубо сжимает Мартина в своих объятиях и целует его без малейшего сопротивления. Мартин чувствует исходящие от него волны возбуждения и стыда, и понимает, что его тело реагирует на происходящее, делая все, чтобы его не обременяла лишняя боль. А за последнее время ее, боли, скопилось немеренное количество. Оторвавшись от Дэйва, он опускает взгляд на его пульсирующий орган, требующий к себе внимания — и, кажется, только на миг. С веселым восклицанием он скользит пальцами под теплую бархатную складку его кожи и нажимает на чувствительную точку. На секунду наступает ошеломление. Мартин чувствует себя слегка пьяным, и это немного успокаивает. — И что я сейчас должен буду сделать? — глаза Мартина загораются лукавым блеском. — Только скажи мне, Дэвид, и я это сделаю. Он погладил его лицо, приложился губами к щеке, потом — к уху, лизнув то самое место, где раньше был пирсинг — Дэйв его давно вынул. — В-возьми его в р-рот, — Дэйву было очень трудно дышать и вязать мысль между собой, потому как эта близость с Мартином — так было абсолютно всегда — лишала его всякой возможности соображать. — Я х-хочу тебя почувствовать... Улыбнувшись, Мартин взял его за подбородок и чувственно поцеловал, прежде чем вновь обхватить расслабленной ладонью напряженный член, сочащийся смазкой — он-то точно сможет довести его до пика. Он приложился губами к головке — и всего-то на мгновение. Ему до некоторого безумия — оно едва ли не граничило с полным безумием — нравилось играться с Дэйвом, жаждущим немедленного контакта и прикосновения. Ему нравилось быть центром его сакральных желаний. Ему нравилось быть тем, кем Дэйв мог обладать. Мартину нравилось считать себя нужным ему. Ему нравилось ощущать себя в чужой власти. Он всегда готов к подчинению. Особенно, если тот, кому он подчиняется, — Дэйв. А самому Дэйву сейчас казалось, что он умирает. Раз за разом переживает смерть, а затем вновь перерождается — именно такое послевкусие у него оставалось после каждой близости с Мартином. Да и просто с Мартином. Будто бы тот каким-то неведомым образом и в какой-то момент начал руководить его жизнью и вертеть ею так, как только вздумается — и не то чтобы Дэйв был против такого стечения обстоятельств. Ему захотелось толкнуться глубже, в эту жаркую влажную глубину. Сопротивляться уже не было сил — и это было самое болезненное из того, что только он мог себе представить. Он испугался, что вот-вот лишится сознания. И напрягся — но не заметил ничего. Мартин, судя по всему, и не думал его напрягать, увлеченно скользя языком по его плоти — эта практика для него не нова, — и Дэйвом овладела предельная мука. — Я сейчас сдохну, Ма-а-а-арт, — он счел необходимым просто произнести его имя сейчас, в эту минуту. — Я с-сейчас... уже близко... И Мартин понял, что останавливаться ему сейчас нельзя — он должен позволить Дэйву кончить. — Расслабься, — сказал он. — Чувствуй меня. Дэйв изливается ему в рот. Он тяжело дышит, пока Мартин ласкает его языком, с покорством и с явным увлечением слизывая солоноватую влагу. В любой другой момент, будь он еще подходящим и уместным, Дэйв бы назвал его шлюхой. Элитной такой проституткой. Но сейчас... сейчас ему кажется, что это неправильно. Сейчас ему кажется, что эта ночь необычная. И сама эта близость теперь кажется не обычной плотской фантазией распаленного разума. — И как ты? Доволен теперь? — Сдох. — Исчерпывающий ответ, — заключает Мартин, вовлекая Дэйва в очередной поцелуй — и неважно, какой уже по счету.***
«...знал бы ты, как мне было хуево без тебя». Дэйв вдалбливается в него что есть мочи, ни разу не задумываясь о милосердии — ему из принципа хочется доставить тому максимум страданий вместо обещанного удовольствия. Да только не похоже, чтобы Мартин протестовал в открытую — он всецело разделял неуемный энтузиазм Дэйва, явно даже не подозревая, сколько же, на самом деле, отчаяния в нем. «Ебаный ад, Март, где тебя носило?» Отвратительна только одна мысль о том, что на завтрашний день все это закончится. Или, может, даже чуть позднее: Мартину придется уехать. У него ведь семья. У него ведь две дочери. Он ведь не может остаться с ним навечно. Презренен тот, кто ждет от жизни большего. Но Дэйв, сколько себя помнит, всегда не мог насытиться. Ему и целого мира в руках будет казаться все так же недостаточно. Да даже вселенная — и та чертова мелочь. «Мне было одиноко, ты можешь себе подобное представить?» Нет, Мартин дальше себя уже больше никого не видит и не признает — так заключил Дэйв. Но он пришел сюда. Он пришел к нему. И он уйдет, как только Дэйв вновь почувствует себя счастливым — Мартин никогда не дает ему насытиться вдоволь. «Я звал тебя. Я кричал твое имя. Тебя нигде не было». И все же Дэйв не мог позволить ярости полностью заволочь собой разум. Он не может причинить боли Мартину. Он прижимает его к себе, целует шею, ключицы. Прикладывается губами к лицу, гладит щеки, безотрывно смотрит в его глаза. Мартин сковал его давно, а потому уже никогда не отпустит — и Дэйву нравится этот плен. — Дэйв, я же сейчас— Договорить Дэйв ему не позволяет из тех соображений, что и он сейчас уже у пика. «Я люблю тебя». Он не может произнести этого вслух — видно, время все такое же неподходящее. Что-то странное, что-то не поддающееся логике не позволяет ему сделать этого. Но кончают они тоже вместе — иронично, да только Дэйв изможден настолько, что никакие иронии его уже не заботят от слова совсем. — Ты же ведь останешься? — ему не понравилось, как прозвучал его голос сейчас, с каким-то надрывом; все его существо охватил жгучий тремор, в виске предательски запульсировало. «Останься! Останься!» — Я никуда не уйду, — шепчет Мартин, — ведь ты этого не хочешь. — Верно. Я этого не хочу. Прижимая к себе Мартина и целуя его в взлохмаченную макушку, он больше не произносит ни слова.***
я чувствую, что пустота внутри, померкла и исчезла. я испытываю удовольствие, потому что ты сейчас здесь.
***
— Да-да, — Дэйв прислушивается к диалогу Мартина за дверью — по-видимому, разговаривает с женой, — да, как только, так сразу. Да, мне нужно еще кое-что уладить. И невероятная тоска вспенила его мозг. Осознание того, что Мартин вскоре уйдет и оставит его одного вновь, всякий раз возвращало его к реальности. Дэйв понимает, что из нее нельзя выныривать каждый раз, когда он ощущает себя свободным. А ведь ему по нраву даже мнимая свобода. — Я тоже по тебе скучаю, дорогая, только... мне сейчас правда нужно идти. Передай детям, что я их люблю. Он назвал ее дорогой. Не его. ...но она же ведь его женщина, верно? Она — главный человек в его жизни, она помогла ему обрести душевный покой. Она дала Мартину то, чего не мог дать Дэйв тогда. И не сможет сейчас, к чему таить. Дэйв сполз по стене вниз и поджал колени, спрятав лицо в ладонях — ему хотелось разреветься что есть мочи, но по какой-то причине он не позволил себе расклеиться окончательно. Тем более, что за дверью стоит Мартин, и что он способен войти в любую минуту. Как только закончит диалог со Сью. — Дэвид? И это помогло ему очнуться. Голос Мартина вывел его из транса. — Все в порядке, Дэйв? — Мартин дотронулся прохладной рукой до шеи Дэйва, и тот непроизвольно вздрогнул. — Возвращайся к ней, — шепчет он практически неразличимо. — Она соскучилась. Она в тебе нуждается, Март. Иди к Сью. — Никуда я не пойду, — отвечает тот решительно, хотя все же избегает прямого контакта со взглядом Дэйва — впрочем, тот и сам не хочет пересекаться глазами. — Я буду здесь, с тобой. Ты сам же меня попросил! «...а если бы я не попросил, то ты бы оставил меня здесь одного?» Но он этого не произнес. Не смог. — Уже не прошу. Мартин тянется к нему за поцелуем, но Дэйв не поддается. Уклоняется. — Уходи. Прошу, уходи. «Не слушай меня. Не оставляй меня одного. Я же сдохну без тебя». Мартин встает, выпрямляется, вздыхает. А после спрашивает: — Ты уверен? И Дэйв кивает. Ему хочется провалиться сквозь землю. Уколоться. Сдохнуть. Да все сразу.***
Он игнорировал громкие девичьи возгласы. Ему не до нее сейчас — она скоро соберет все свои вещи, ретируется в другом, чужом для него направлении и уже потом окажет свои услуги совсем другому человеку. Ее Дэйв вызвал к себе из эгоистических побуждений не оставаться уже совсем одному. Может, девица бы порадовала его шикарным минетом, позволила бы взять над ней полный контроль. Ну, или бы позволила бы ему взять ее грубо, так, как ему это нравится. Нет, а, быть может, они бы могли и просто поговорить — ему этого особенно недостает. Банальное желание вывернуться наизнанку перед кем-то — кем — значения не имеет, теперь-то — перевешивало все остальное. За исключением желания выйти в окно или ширнуться — но это уже личное. Выбирать одно из двух ему сейчас не хочется. Оба варианта соблазнительны. У обоих вероятность непосредственного претворения в жизнь довольно высока. Но делает он нечто другое. Что-то еще более дикое и абсурдное, но ему это нравится. Лезвие скользнуло раз, лезвие скользнуло два, лезвие скользнуло... — И как тебе такое, Март? Его забавляет вид крови, стекающей на холодный кафель. Он такой белоснежный, а она такая красная. Забавно, правда? — А придешь полюбоваться на мою могилу, а, Март? Я буду очень тронут, если ты это сделаешь. Глаза застилает влага. — Ты обещал мне еще тогда, что... придешь ко мне, как только сможешь. Ты обещал, Март! В глазах мутнеет. Тело тяжелеет. Сердце подводит. — Ты обещал, что не предашь меня, Март... Он уже не слышит крика той девчонки, которую он так или не тронул. Он не слышит воя сирен. Он не чувствует прикосновений к себе. Не слышит молебного «живи, Дэйв, не оставляй меня». А надо ли?***
Дэйву едва ли удалось нагнать Мартина, схватить его за рукав и, отдышавшись, произнести: — Нет, не уходи. Прошу. Его внутренние противоречия всегда мешали ему совладать с самим собой. Они мешали ему даже вдыхать кислород полной грудью — его постоянно что-то сдерживало, что-то сковывало, перекрывало дыхательные пути. И Мартин с места не движется. Даже сейчас, даже сейчас он покорно стоит. Он даже не трепыхается. А потому Дэйв не упускает шанса воспользоваться моментом — возможно, последним. Он жмется к нему, не выпускает Мартина из объятий. В глазах снова собирается влага. — Прости, — он целует его шею, — прости. Он готов хоть всю жизнь просить у него прощения, да только Мартин в них совсем не нуждается. — Останься, пожалуйста. Ты же не уйдешь? Мартин зарывается в его волосы, целует его лоб и произносит: «и не собирался».***
лишь тогда, когда я теряюсь в ком-то, я обретаю себя...