1.
Когда Арсению приходит сообщение от Антона, он сидит на балконе и смотрит в меланхоличной задумчивости вдаль. У него под рукой тарелка с засохшей овсянкой, которую он не может съесть еще с утра, шарф, потому что он слишком мнительный и боится заболеть от малейшего ветерка, и книга, открытая на второй странице, — не читается сегодня. На карантине он уже зашивается: если в марте идея оказаться запертым в четырех стенах казалась даже забавной — он же чертов экспериментатор! — то сейчас, в начале мая, хочется лезть на стену, чем, собственно, Арсений и занимается в течение дня, а вечера коротает на балконе. На улицу за полтора месяца он выходил всего раза три или четыре: был в продуктовом недалеко от подъезда и забегал в аптеку, надеясь найти там новые маски и купить антисептик — купленный в начале самоизоляции он с успехом истратил будучи все время дома. Сегодняшний вечер был бы совершенно обычным и непримечательным, если бы не одно высоченное и порой до комичной улыбки неуклюжее «но» — кажется, его коллега и по совместительству сосед этажом выше тоже доходит на карантине до небывалых крайностей. Если раньше Арсений себя считал странным, то сейчас в эту же команду он начинает относить и Антона. Они работают в «Ростелекоме» и знакомы уже давно. Антон — двадцатипятилетний парень, с которым Арсения не один раз отправляли в командировки и с которым они вместе делали разные проекты для заказчиков, с ним весело и круто общаться, но не настолько, чтобы начинать это делать за пределами работы. Арсений помнит, в какой момент Антон появился в их офисе: в марте прошлого года он, весь промокший из-за ливня на улице и от неловкости постоянно озирающийся по сторонам, возник словно из ниоткуда и занял место рядом со столом Арсения. Тот тогда не думал, что Антон станет тем человеком, благодаря которому он будет ходить на работу с еще большим интересом. Но потом все начало незаметно меняться — меняться, как меняются люди, постепенно, но в то же время до обезоруживающего неожиданно. Если первые полгода Арсений общался с Антоном так, как общается примерно со всеми коллегами — лишь по нужде и обязанности, — то затем даже смотреть на него было подобно пытке. Потому что Арсений, считающий себя диким и одиноким в этом мире зверем, мечтающем о небольшом количестве ласки, вдруг обращает внимание не на то, с чем Антон работает, а на то, как он это делает. Как берет со стола ручку, как общается с людьми по телефону, как улыбается девушкам в их отделе, как — боже, даже такое! — надевает капюшон от куртки, когда на улице моросит мелкий осенний дождь. То, как он общается с самим Арсением, тоже не могло оставить его черствым и равнодушным. О чем только говорит его, Антона, постоянное желание подвезти Арсения до дома, хоть тот и принимал его через раз, так как считал поездку на метро безопаснее. Не в том смысле, что он не доверял Антону, а в том, что он не доверял себе. Антон, ладно, конечно, не был идеалом: он делал ошибки, из-за которых порой им с Арсением влетало от начальства, если дело было на двоих; он часто бубнил себе под нос какие-то слова, бросал на столе кучу разнообразных бумажек, причем не только рабочих — один раз Арсений увидел краем глаза стикер, где скачущими буквами было выведено: «купить свеклу и цитрамон». Антон также не имел никакого порядка на рабочем столе компьютера. О, Арсению однажды довелось порыться в его папках — так он еле нашел нужные документы! — Ты не думаешь, что такой срач на рабочем столе однажды доведет нас до крушения? — сказал Арсений тогда. Антон криво улыбнулся и чуть толкнул наклонившегося над его столом Арсения плечом. Это движение вышло немного несуразным и неловким, хотя бы потому, что Арсений тут же дернулся так, как будто Антон треснул ему локтем в живот. Он ему ответил: — Это моя помойка, отойди, командир. — Если вдруг ты заболеешь, а мне нужно будет найти, допустим, черновой вариант доклада для Стаса, ты не посмеешь послать меня нахуй, если я тебе позвоню. Арсений сказал это без единой запинки, глядя Антону в глаза. Зеленые. Немного даже отливающие бледно-серым. За зубами Арсений сдержал вздох, полный беспомощности. — Я поставлю пароль. — А потом тебя лишат премии. — Тебя тоже, ведь доклад-то ты не сдал. Вот же он… Арсений вздохнул нарочно громко и вернулся к своему столу, нарочно обойдя Антона за его спиной, еле-еле сумев пролезть между стеной и стулом. Так и хотелось порой постучать по его макушке — к счастью, метафорически. Потом был холодный декабрь: Арсений начал больше общаться с Антоном и ни разу не отказался от его предложения поехать с ним. Не хотелось толпиться в метро, а потом шлепать по морозу и сугробам до дома, игнорируя жгучий зуд в покрасневших кончиках пальцев. Когда Арсений узнал, что они живут в одном доме, он чуть не умер смертью слабых. В тот день он просто выходил из квартиры, чтобы вынести мусор — самая конченая ситуация, — будучи одетым в старую кофту и потрепанные, висящие на нем джинсы, выглядя при этом так, будто он не спал больше недели, а тут ему на лестничной клетке встретился улыбающийся и сияющий удивлением Антон. — О! Привет! — радостно, как будто он встретил не Арсения, а какого-нибудь крутого футболиста — Арсений кроме Роналду никого не знал, — сказал он. — Ты что, тоже живешь здесь? Арсению захотелось съязвить — неужели по его внешнему виду и двумя огромным мешкам мусора неясно? — но он лишь выдавил странную улыбку и кивнул. — Ага. На большее не хватило. В горле — непробиваемый булыжник. — Охуеть! Вот так совпадение! А потом они вместе спустились вниз: Антон продолжил активно болтать и начал рассказывать о том, что снимает здесь квартиру с прошлого года и очень любит этот район. Арсений же поддержать беседу не смог — он был до головокружения потрясен этой ситуацией, а еще стыдился безобразия, которое было на нем, что не мог ни слова вымолвить, лишь кивал и порой посматривал на румяное лицо Антона. — Я видел, ты… — Антон запнулся и начал бегать взглядом по окрестностям. Они стояли около мусорных баков на углу дома: Арсений выбросил мешки, но уйти почему-то сразу не смог. Или не хотел. — Видел, ты ездишь на метро. Хочешь, будем вместе ездить? Буду тебя подбирать. — Где подбирать? — Ну, тут. Арсений оглянулся — огромный синий мусорный бак посмотрел на него в ответ. — В смысле можем даже на лестнице с утра встречаться и, ну, ехать. Какой тупой диалог! Арсений мысленно шлепнул себя по лбу за кретинизм. Рядом с Антоном из его его рта вечно льется какая-то откровенная чушь! Мура мирового масштаба! — Можно, но… я лучше сам. Если быть до конца честным, Арсений бы сразу был готов согласиться на то, чтобы ездить с Антоном до работы и обратно, но ему, такому самостоятельному и независимому, было до того неловко тратить его бензин на себя — даже если они не заезжали в другие места, — а еще бессовестно трепетать от сковывающего ощущения в животе, когда он садился в его салон, становился чем-то неразделимым с ним, мог видеть Антона не только за столом, сгорбленным и вперившим взгляд куда-то прямо в экран. Он буквально пересекал границу между работой и личным. Неважно, что эта граница была только в его голове, — Антону, например, о ней знать совершенно необязательно. Так же необязательно, как знать или догадываться о серьезности чувств Арсения к нему. В начале двадцатого года они внезапно начали становиться все массивнее, тяжелее. Крепчали внутри него — Арсений ощущал это каждое утро, когда выходил из квартиры и видел уже ждущего его у окна лестницей ниже Антона, каждый раз, когда они бурно спорили друг с другом на ежедневном собрании отдела, каждый вечер, когда, уставшие и не желающие вообще никак функционировать, садились в машину и позволяли себе несколько минут просто помолчать, пока та грелась и отмерзала. Один раз они даже сходили вместе в магазин, заехав в него по пути. И Арсений будет наглым врунишкой, если кому-нибудь скажет, что не допустил мысли о том, что в его фантазии они с Антоном зашли сюда не случайно, решив это уже в салоне автомобиля, а целенаправленно — зная, что у них дома кончаются продукты и что для них это уже как традиция. Антон тогда завис у стеллажа с хлебом: он около десяти минут не мог определиться с тем, какую слойку он хочет — с клубникой или с сыром. Арсений терпеливо отирался рядом и преданной собачкой смотрел на него, чувствуя себя откровенно поехавшим. Желание подойти к Антону со спины и упереться лбом ему в затылок усиливалось в груди с каждой секундой, но — хвала вселенной! — Антон постоянно оборачивался на Арсения. На Арсения — дурака-страдальца в первом и пока единственном поколении. Все стало еще хуже — для Арсения, конечно, — когда на новогодних праздниках их отдел решил собраться в сауне. Арсений знатно охуевал, читая сообщения в рабочем чате: сначала он даже хотел не идти, но, что, конечно, ожидаемо, увидев лаконичный «+» от Антона, когда спрашивали, кто пойдет, сам неожиданно для себя написал «я». В сауну он приехал в одно время со Стасом — тот был пунктуальным до пизды. Немного неловко было находиться с ним в одном помещении, так как перед уходом в долгожданный новогодний отпуск, он и Антон знатно с ним посрались на почве не утвержденного Стасом проекта, над которым они корпели, между прочим, больше трех недель! Когда пришел Антон, стало легче: крепко связанный узел в груди от одного взгляда на взъерошенного и улыбчивого героя его любовных грез тут же ослабел. Они не приехали вместе, хотя Арсений, если честно, реально ждал, что тот предложит, но Антона, кажется, вообще не было дома пару дней — и нет, Арсений не следил за местом, где обычно стоит его машина. Вообще нет. Это случалось всегда случайно и ненамеренно. Только через пару минут до Арсения дошло, что Антон скидывался на выпивку — а значит планировал присоединиться к алкогольному пиршеству. И машины с ним, соответственно, не было. Увидев его после недельного перерыва и отдыха как головы, так и сердца, то снова затрепетало в левой стороне груди и начало с новой силой стучать по ребрам, скатившись в беспомощности вниз. Арсений не смог сдержать улыбки, когда они пересеклись взглядами. Антон тут же подошел к нему, как будто они были кем-то большими, чем коллегами. Или —очевидно — Арсений снова все поэтично приукрасил и радовался, дурачок несчастный. — Приветос! Че не ответил на мой подарок? Тревога вдруг забилась под сердцем. Арсений даже рот приоткрыл. — Что? — Ну, в вэка. Я тебе подарок от Кока-Колы прислал. Блин! Арсений даже не видел его — он не сидел в социальных сетях все эти дни: сначала готовился к великому празднованию в компании Сереги и Димы, его давних друзей, потом отходил от великого празднования, а затем и вовсе телефон толком не трогал, лишь отвечал в Вотсапе на сообщения родственников и иногда ржал с переписок в их рабочем чате. До позавчерашнего дня. — Оу, я не заходил. Спасибо?.. — …в карман не положишь, — загадочно закончил Антон и — показалось? — слегка подмигнул. Что, блять, происходит? Этим вопросом Арсений задавался весь вечер. Когда они всей оравой оккупировали помещение, когда полезли в чуть ли не сжигающую заживо сауну, когда Арсений впервые увидел Антона без верха. Когда захотелось тут же повернуть время вспять и отменить отправку того слепого и отправленного на чувствах «я» в чат. Арсений не мог перестать смотреть на него. Антон был таким красивым. Нет, конечно, Арсений это и раньше замечал, причем речь не только о внешности, но чтобы вот так… Граница между «рабочим» и «личным» стерлась окончательно под давлением пара, застилающего дымкой глаза, и Антона, балдеющего чуть в стороне Арсения. Хотелось подойти к нему — сделать несколько несчастных шагов на ногах, дрожащих детским, почти невинным страхом, и оказаться чуть ближе, чем то могло быть дозволено. Арсений чувствовал себя обескураженно, разбито и в то же время возбужденно весь последующий вечер. Сторонился коллег, на шутки отвечал улыбкой, слегка смазанной и тут же растворяющейся от эмоций, спрятанных внутри, и ненамеренно избегал Антона — не то чтобы тот рвался с ним контактировать, но явно один раз что-то подобное было. Например, когда они пошли в бассейн, а Арсений остался в соседней комнате, где был накрыт стол. Антон подошел к нему, пышущий жаром, растрепанный, жгуче-румяный: — Тебе нехорошо? Может, тебя домой? Его голос слегка плыл из-за выпитого алкоголя, но, может, это Арсений так воспринимал его — он сам выпил не меньше. Наверное, из-за этого ему понравилось, как соблазнительно приоткрылись губы у Антона, когда он чуть наклонился к нему, чтобы заглянуть прямо в лицо. — Все зашибись, — сказал Арсений и икнул. Антон рассмеялся и слегка хлопнул Арсения по обнаженному плечу. На этом же месте тут же расцвел непроизвольный табун мурашек. — Окей, — почему-то негромко ответил Антон, едва ли не касаясь подбородком его макушки. Лицо Арсения находилось на уровне его груди — так и хотелось врезаться носом куда-то в солнечное сплетение Антона и в спокойствии прикрыть глаза. — Поедем вместе домой? Этот вопрос прозвучал до того неожиданно, что Арсений резко вскинул слегка поникшую голову и вмазал наклонившемуся к нему Антону прямо в подбородок. Он нахмурился и чуть придержал его ладонями, как будто там была кровь. — Бля, прости! — неожиданно для себя внятно воскликнул Арсений и даже подскочил с лавочки, на которой до этого с печалью и одиночеством восседал. — Я сильно?.. — Да все нормально. — Антон отмахнулся, но Арсений и не вздумал перестать сверлить его настырным, полным волнения взглядом. Волнения, слегка поплывшего, с щепоткой внезапной нежности, поднявшейся откуда-то снизу. Кажется, именно поэтому он тогда потянул к Антону руку. Именно поэтому отвел его ладонь и глянул на покрасневшую — неясно, правда, отчего: то ли от пара, то ли от ушиба — кожу. — Да не трогай, — дернулся Антон, и Арсений так и застыл с рукой, висящей в воздухе. Неловко опустил ее и хлопнул себя по бедру — от стыда, в пьяном состоянии тут же заполонившем мозг одной крышесносной эмоцией. На язык липучкой прицепилось желание извиниться за этот порыв: Арсений всегда старался себя контролировать в присутствии Антона, но, будучи немного подшофе, все летело к черту — мысли не улавливались, случайные прикосновения превращались в намеренные, а взгляд приковывался так, что казалось, что только так возможно хоть как-то существовать, как бы гиперболизированно это не звучало. Но сейчас Антон казался тоже взвинченным не меньше Арсения: чуть отодвинулся, как будто от того касания что-то надломилось — Арсений этого подсознательно боялся, — явно нацелился уйти в бассейн, где уже плескались остальные и откуда были слышны многочисленные веселые голоса. А Арсений чуть поджал губы и уже хотел что-нибудь ляпнуть, как Антон перебил эту странную тишину обычным голосом: — Так поедем вместе? Или ты не домой? Арсений очень хотел согласиться и пойти с Антоном! В нем так и укрепилось это желание, зацепилось, как за крючок, но он, мотнув головой, выдал: — Я поеду сейчас, — и чуть наклонил голову, невольно избегая взгляда. Он снова прокрутил в голове ситуацию, где Антон от него дернулся, и захотел выбить это воспоминание из головы чем-нибудь тяжелым — чтобы точно и навсегда. — Мне надо. Последние слова дались откровенно тяжело и показались ему настолько жалкими, что тут же появилось намерение прямо сейчас вскочить и покинуть эту комнату. Чтобы не видеть Антона, чтобы не чувствовать себя таким маленьким дураком, хотя Арсений не считал себя человеком, который может мыслить только чувствами — рационализм обычно всегда был с ним. — Понятно, — сказал Антон и вдруг улыбнулся: — Тогда увидимся на работе. Или когда будем мусор выносить. Этот веселый, мягкий тон контрастировал с той резкостью и отчужденностью, когда Антон отшатнулся от него при прикосновении. Арсений кивнул и пошел за Антоном в бассейн, но не потому, что вдруг передумал, а чтобы сказать всем пока и просто уйти — он еще вчера знал, что ему тут делать нечего, не любит он это все. Вернувшись домой, он разделся и лег на кровать, ощущая неприятно ноющую боль в голове: пока добирался обратно, успел ту ситуацию с Антоном обдумать несколько раз и откровенно себя заебать. А потом запихнуть уставшую тушу в ванную и еще отмокать, окончательно трезвея и понимая, что дальше так продолжаться не может — Антон явно больше не чувствовал такого комфорта с ним, как раньше. На подарок, конечно, он все-таки ответил из-за навязчивого чувства вины, тем самым булыжником опустившегося из горла и осевшего куда-то вниз живота. Антон был в сети только утром, и Арсений искренне надеялся, что он не зайдет сейчас, — вдруг он что-то ему напишет и придется отвечать. С того дня все пошло наперекосяк: на работе Арсений разговаривал с Антоном так, будто они только-только познакомились, односложно отвечал на его нерабочие вопросы и, несмотря на то, что все еще ездил с ним, вел себя настолько отстраненно, что Антон включал музыку в салоне чуть громче обычного. Арсений был в плотно сжатом коконе, откуда выбираться никак не хотел. Даже во время внезапного посещения мамы Антона чувства были такие же. Антон после нескольких неловких попыток разузнать, в чем же все-таки дело и что стало с Арсением, оставил эту идею в покое — и стал тем Антоном, которого Арсений знал. Веселым, искренним в проявлении эмоций и таким, блин, открытым людям, что Арсению становилось от этого и тепло, и грустно одновременно: наверное, если бы он не запретил себе вести себя как обычно, они бы смогли стать хорошими друзьями. После одного из февральских собраний отдела они вдвоем столкнулись в комнате отдыха: Арсений тут всегда пил чай, потому что за рабочим столом боялся его разлить на себя или, того хуже, на технику, а Антон проводил тут время на обеденном перерыве, пока остальные сотрудники уходили на первый этаж — там был офисный «ресторан». Арсений весь сжался, отодвинулся, так как почувствовал неловкость, ту самую, какую ощущал в любой момент, когда Антон был рядом. Тот же выглядел уверенным: вдруг подошел, сел на соседний стул за столом, глянул исподлобья, и на его лице появилось некое подобие улыбки. — И как долго я буду сидеть? — сказал он то, что Арсений вообще не ожидал услышать, и тут же продолжил: — Где розы, шампанское, свидание под звездами, а? Арсений открыл рот, не понимая: это Антон серьезно или просто шутки у него такие. Потому что выглядел он все еще уверенно — от его твердого, прямого взгляда прямо Арсению в глаза тот хотел тут же снова спрятаться в излюбленном коконе, но ему не позволили. Арсений вдруг ощутил быстрое касание к плечу и тут же услышал: — Шучу, — Антон рассмеялся, и Арсений улыбнулся краешком губ, хотя на деле этого не хотел. — Просто стало скучно, а ты тут тоже не навеселе. Чего так? Скучаешь? Непринужденный голос совершенно не сошелся с задумчивостью в глазах. Арсений пожал плечами и немного отпил из чашки: он скучал. Скучал уже месяц. С того злополучного дня в сауне, когда прозвучало резанувшее по слуху «не трогай» и когда решение отстраниться вышло до того непроизвольным, что Арсений до сих пор сам себе поражался. Антон же все еще смотрел на него — и ждал. — Я думаю о том, что мне нужно к вечеру позвонить трем людям, которые… — Бля, это тем из соседнего? Сочувствую. — Ага, им. Они в диалоге ведут себя как суки — невыносимо просто, — сказал Арсений, посмотрев Антону в лицо и со смущением обнаружив, что тот все еще глядел на него. Это довольно непривычно, поэтому Арсений тут же отвернулся. — Ну или это я придираюсь. Антон скривился, нахмурился; задумчивость в глазах коснулась его выражения лица. Если бы рука Арсения не была занята, он бы сейчас еле-еле сдержался, чтобы не коснуться его щеки. Несмотря на внутренний запрет на сближение с Антоном, сердце подавало признаки сопротивления и подобные сигналы в мозг: чем больше Арсений пытался с чувствами бороться, тем хуже ему становилось. До середины марта все так и продолжалось: хотя Антон старался вести себя как обычно, Арсений не мог нормально общаться с ним. Продолжал ездить в его машине, вечером буквально залетая в квартиру и стараясь удерживать разбушевавшиеся нервы от того, блин, комфорта и уюта, который всегда ощущался в салоне, а на работе вел себя отстраненно и порой даже грубо. Антон только к концу февраля перестал глядеть на него исподтишка и словно что-то высматривать на его лице. Это давило. И давит до сих пор. Потому что сейчас Арсений на карантине, как в принципе и вся страна. Антона в последний раз он видел в марте, им не удалось ни разу пересечься на лестничной клетке, и они даже не списывались в сети, потому что Арсений боялся, а Антону, видимо, стало окончательно на него все равно. Потому что Арсений уже который день сидит у открытого окна и думает, что если бы сейчас они работали, ему было бы еще хуже. И подобное самопожирание продолжается из недели в неделю. Серега предлагал поехать к нему в его загородный дом, но Арсений отказался: он предпочитает страдать вблизи объекта воздыхания. А этот самый объект действительно дома — машина на месте постоянно, значит, Антон никуда не ездит. Может, не один. Арсению от этого немного грустно. Важная пометка: было грустно. Потом Антон ему все-таки пишет. «Если мы все сдохнем от этого вируса, а ты мне так и не дашь в жопу, будет тебе стыдно хотя бы чуть-чуть?» Арсений валится со стула. Тарелка с засохшей овсянкой также падает за ним.2.
Сообщение он специально не читает еще ближайшие часа полтора — дает Антону возможность удалить его, если тот все-таки ошибся или — мало ли — передумал, а только ходит, нервный и заторможенный, по квартире, то и дело возвращаясь к телефону и все еще висящему на экране уведомлению из Вотсапа. Тарелка — разбившаяся на счастье — и овсянка рядом все еще валялись на полу балкона; Арсений не может туда вернуться из высоких моральных принципов. Уже полчаса он сидит на краю кровати и прожигает глазами стену, выглядя снаружи спокойным и психически уравновешенным, а внутри чувствуя себя так, словно сейчас в нем начнется извержение давно потухшего вулкана. С лавой, искрами и последующим огненным расплавлением от одного воздуха. Антон так ничего и не пишет, сообщение не удаляет тоже, и именно тут Арсений понимает, насколько по-разному они себя ведут в стрессовых и волнующих ситуациях: если бы он сам отправил подобное ему — интересно, сколько ему нужно было бы выпить, чтобы дойти до такого? — то удалил бы его как максимум минуты через три, если бы Антон не успел прочитать. Дверь на балкон вдруг приоткрывается и стукается об стену. Арсений вздрагивает, позабыв о том, что там все еще распахнута форточка, а ветер уже не дневной, не теплый, наоборот, разбушевавшийся, как арсеньевское сердце от переживания. Что Антон хотел этим сказать? Он над ним издевается? Или это такое проявление внимания? Может, он ошибся и не заметил? Не мог же он написать ему такое. В диалог с ним Арсений включается только после девяти вечера — уже сходив в ванную, убравшись на балконе и съев остатки овсянки в кастрюле.«Смеешься?»
Арсений отправляет это сообщение и, задержав дыхание, кладет телефон экраном вниз к себе на живот. Будет просто отвратительно, если Антон не зайдет сегодня в сеть, а еще хуже, если прочитает и ничего не ответит — тогда Арсений больше никогда не выйдет на работу, это точно. Конечно, он снова приукрашивает, потому что иначе будет умирать от голода, но сейчас ему нужна драматизация. Антон все же отвечает, причем довольно быстро. Арсений в этот момент листает ленту Инстаграма и, увидев уведомление, еще полминуты намеренно на него не нажимает. «Вообще нет»«У тебя все нормально?»
«Ну бля, да» «Вдруг мы реально сдохнем» Арсений, до этого лежавший на кровати, тут же приподнимается и застывает в полусидячем положении. Нога под одеялом нервически дергается — Арсений не удивится, если его руки, держащие крепко телефон, тоже начнут дрожать, когда он его отпустит. В животе поселяется легкое, едва заметное крутящееся ощущение. Почему Антон ему это пишет?«И что мне говорить»
«А говорить не нужно» Арсений тут же хочет закрыть диалог от понимания двух вещей: во-первых, он только что показал Антону, что в нем нет отторжения к этой идее, а во-вторых, сука, Антон предлагает ему заняться сексом! Это что, сон? Или он это от безысходности? Антон говорит с ним серьезно, кажется. Больше всего Арсений хочет, чтобы его сообщения были подтверждены самим Антоном лично — вдруг это вообще не он? Вдруг его взломали? Раздражает это самокопание: он буквально берет одну мысль в голове — Антон ему написал — и делает из нее фарш, полный сомнений, второго дна и вечного волнения. Нужно взять себя в руки, — говорит себе Арсений, твердо намереваясь не вести себя как дурачок, — не буквально, но все же… Следующее сообщение Антона сразу же выбивает из колеи: «Давай я приду? Поговорить» Арсений тут же начинает переживать: а вдруг Антон переносчик? Вдруг он не сидит дома, а шатается, как многие люди сейчас? «Я дома сижу тупо месяц, донт ворри»«Тогда ладно»
И у Арсения начинает все валиться из рук: он подскакивает с кровати, подушка падает на пол, он подбирает ее, бежит в прихожую, чтобы проверить, прибрано ли там, оттуда тащится на кухню, тут же собирая всю посуду на столе в раковину, и останавливается. Дыхание учащенное. Нервишки колыхаются. Арсений прочищает горло и тут же сглатывает. Что он делает — неясно. Чем закончится этот вечер — непонятно. До прихода Антона — минут пять, если не меньше, он, сука, всегда везде оказывается очень вовремя! Даже сейчас, когда Арсений, уже смирившийся с карантином и отсутствием возможности просто увидеть — не то чтобы о чем-то поговорить с ним — Антона, все кажется искаженным и немного сюрреалистичным, хотя о чем вообще речь? Арсений просто боится признаться, что ждал этого — сообщения, напоминания, вечера, Антона. Арсений думает: если Антон позвонит в дверь — это знак. Если постучит — ничего не будет. В итоге Антон сообщает ему, что уже стоит около его квартиры, посредством переписки. Это жутко волнительно: теперь Арсений вообще не знает, чего ждать. Оправив футболку, мотнув головой и даже одернув штанину, он выходит в коридор и быстро глядит в глазок. Изо рта вырывается непроизвольный вздох, наполненный предвкушением и небольшим — совсем малюсеньким — страхом. Антон за дверью, такой живой, красивый, притягивающий, оглядывается по сторонам, а затем устремляет глаза вниз, в пол. Арсений позволяет себе зажмуриться — и рывком открыть дверь. — Антон, — говорит он и почему-то на одном имени останавливается. — Я зайду? — А можешь не? В противовес собственному вопросу Арсений чуть отодвигается и пускает Антона в прихожую, тут же закрывая дверь. Слышится звук защелки — теперь путей отступления просто нет, и Арсению от этого становится сладко-дурно. Антон ступает аккуратно, будто если сделает шаг резче, что-то рухнет. На нем черная толстовка, которую он даже один раз надевал на работу, и такие же черные штаны. А еще у него растрепаны волосы: Арсений может только догадываться, отчего так. — Давненько мы не виделись, конечно, — чуть улыбаясь, произносит Антон. Он практически не двигается. Арсений его в этом понимает: несмотря на фальшиво-уверенное выражение лица, внутри у него орут сирены и сигналит взволнованное сердце. Очень хочется спросить его про сообщение. Даже не так — спросить, что они с этим сообщением будут делать дальше, потому что Арсений, блин, в огромной растерянности. — Да. Давненько. На большее не хватает. Все силы уходят на сдерживание внутреннего порыва кинуться к Антону в объятия и простоять так, упершись ему в грудь, как минимум час. — Можно я немного повозмущаюсь? — Здесь? — А где предложишь? — Пойдем на балкон. Арсений, наконец, отмирает и, обойдя Антона, невольно вдохнув его запах, теплый и знакомый, идет к спальне. Он не думает о том, что там не заправлена кровать, так как он еще минут пятнадцать назад валялся и сходил с ума, не думает о небольшом беспорядке на рабочем столе — от скуки в обед Арсений делал оригами, и теперь там валяется покалеченная жаба и куча бумажек. Не думает даже о куче хлама на балконе — он просто идет, прислушиваясь к мягким шагам позади себя. На балконе сразу же открывает окно, впуская влажный воздух. Тащит из спальни еще один стул, ставит к тому, на котором сегодня грохнулся, когда Антон, сейчас уже приземлившийся рядом, написал ему. — По какому поводу возмущение? — невозмутимым тоном звучит собственный голос. Антон опускает глаза, раздумывая; его ладонь, обнаженная, без единого браслета, слегка подрагивает. Арсения начинает подташнивать, но он не подает виду: все так же прямо сидит на стуле, смотрит на темное небо за приоткрытым окном и думает, что еще зимой он даже не мог подозревать о том, что спустя пару месяцев человек, которого он старался избегать, сам придет к нему. Сам сейчас окажется здесь — на соседнем стуле. И это удивляет. — Ну, в общем, я полтора месяца не вылезал никуда, и… — Ты реально не выходил? — Один раз закупился, и все. Сказали же дома сидеть. Арсений чуть ли не скулит от уязвимо открывшегося обожания к этому человеку. Он хочет начать расспрашивать Антона о том, каково ему было эти почти два месяца, как он справлялся с беспомощностью, скукой, бессилием и постоянным заточением, о том, вспоминал ли он о нем, хотел ли он ему написать, открывал ли их диалог, как делал сам Арсений первое время, без намерения что-то отправлять — обо всем, Арсений хочет узнать обо всем. Но. Антон рядом. И Антон хочет о чем-то поговорить. Арсений чуть вытягивается на стуле. Хрустит костяшками. Кидает взгляд на Антона, пока тот, нахмурившись, кусает верхнюю губу и смотрит в окно. — Я на этом карантине очень много думал и, эм, очень много злился. На тебя злился. Мне прям постоянно хотелось забить на твоих тараканов, прибежать к тебе и просто достучаться, мол, ну какого хуя, Арс? Арс? Скажи, почему? Арсений сжимает ладони и закидывает ногу на ногу. Дышать становится нечем, хотя из окна дует прохладный ветер. На Антона взглянуть страшно — страшно, что там будет отторжение. Что оттолкнут, что не примут. Но Арсений упрямо вскидывает голову и вот — сердце метафорично пропускает удар. Антон будто этого и ждет, поэтому тут же, сдержав паузу, продолжает: — Почему я, Арсений, блять, должен был ждать? Почему я должен был полтора месяца гадать, что там у тебя в голове происходит? Ты можешь это объяснить? — Ты не должен был. Это вырывается против воли. И Антон вдруг хватает его за плечи, чуть подскакивая,— не резко, не грубо, просто хватает, чтобы не отпускать. — Ты поселился в каком-то домике, напридумывал себе непонятно чего, а я просто сидел и ждал зачем-то. Это пиздец какой-то, ты понимаешь? Его пальцы случайно задевают шов футболки и соскальзывают на кожу, едва-едва щипая теплым касанием. Согревая, контрастируя с майской прохладой на балконе. — О чем ты говоришь? — А о чем ты подумал? — практически выдыхает Антон Арсению в лицо, и тот думает о том, что прямо сейчас можно потянуться вперед и подцепить губами его губы, словно призывно приоткрытые. Арсений ничего не отвечает и чуть поворачивает голову. Так, что если бы Антон удумал бы сейчас поцеловать его, наткнулся только на слегка покрасневшую — этого, Арсений надеется, не видно во мраке — щеку. Осознание этого одним ударом выбивает землю из-под ног. В случае Арсения — стул. — Я нихуя не спец в этих всех признаниях. Но я ждал полтора месяца. И если… — А если бы твое предположение оказалось ложным? Что бы ты делал? — Но оно-то не ложное. — Ты уверен? Арсений очень надеется, что его голос звучит твердо, потому что на самом деле ему снова хочется скулить — скулить от того, как Антон касается его плеч, как он, все еще сидя на соседнем стуле, склоняется к нему, заглядывая в глаза. — Ты серьезно? Арс? — Ты просто, блять, такой уверенный. Прям все знаешь. Прям все так легко у тебя. И именно здесь. Здесь звучит то, что в Арсении трепещет все то время, пока они сидят на балконе. Антон даже подвисает на этой фразе. В его глазах проскальзывает призрачный след вины. — Я не прав? В лицо хочется крикнуть: ты прав! Ты прав во всем! Если бы ты сейчас не пришел, мы бы никогда не сдвинулись с места. Ты все понял правильно, и я ссыкую именно из-за этого! Но Арсения злит то, как напирает Антон с внезапностью. То, какое он пишет ему сообщение, наверняка ведь понимая, что Арсению смешно не будет. — Ты еще сообщение такое написал! Дать в жопу! Антон! — Бля, вообще… это шутка. Почти. — Ты сейчас мне затираешь про то, что полтора месяца, даже больше, ждал, а начать разговор решил с предложения потрахаться! Арсений, сказав это, затихает так же быстро, как воспламенилась в нем злость несколькими минутами ранее. Он вздыхает и, уперев локти в колени, прячет лицо в ладонях. Антон все еще смотрит на него — пристально, явно не намереваясь отворачиваться. Все еще прижимая руки к лицу, Арсений бубнит: — Не смотри на меня. — Хорошо. И продолжает смотреть. Больше всего на свете Арсений хочет вернуться в спальню и спрятаться под одеялом. Ему становится стыдно за собственный выпад, и ужасно тянет извиниться, но он упрямо молчит и сквозь пальцы опять смотрит в окно. За несколько минут становится темнее, и вдалеке виднеется белым пятном луна. — Скажи уже что-нибудь, — беспомощно тянет Арсений и отнимает от лица руки. Было бы романтично и трогательно, если бы Антон его сейчас поцеловал, а Арсений бы прижал его к себе и уже не отпустил. Но Антон так и сидит на стуле и целовать его явно не собирается — на его лице тонким слоем лежит невысказанное, то, о чем он, возможно, смолчал. — Я же нравлюсь тебе? Или все-таки нет? — Нравишься. Это слово слетает с языка, как слетают в холодное время года листья с деревьев — самозабвенно, с легкостью. Даже с земли поднимать их не хочется. — Вау. Тогда я был прав. — Откуда ты знаешь? — чуть ли не шепотом спрашивает Арсений. Он вспоминает осень: наверное, это были последние месяцы, когда он общался с Антоном без постоянного анализа и огромного количества мыслей. Тогда они даже в кино планировали сходить, но Антон заболел и ничего не получилось. А потом Арсений случайно начал что-то к нему чувствовать — и, наверное, это отразилось на их платонических отношениях уже в то время. — Помнишь, когда мы в январе после работы заехали к моей маме? В груди громко начинает стучать сердце. Арсений сглатывает и кивает: он помнит. Арсению, который уже в тот вечер был в любовной жопе, показалось, что у него сердце надломилось; он тогда уставился на Антона, а тот лишь махнул рукой и сказал вылезать из машины. Шел снег, горели мягкие огни фонарей по обочинам дорог, чужие голоса заглушались настойчивым стуком в висках. А в лифте они ехали молча. Антон поглядывал на него с улыбкой, а Арсений не мог вытащить руки из карманов куртки и посмотреть вперед — на чужое лицо, настырно маячащее перед глазами. Сейчас Арсений чуть прикусывает щеку и поправляет челку, игнорируя жгущее ощущение в груди. Отворачивается, сверлит взглядом стоящий в углу горшок с засохшей лилией. Антон в это время продолжает: — Ну, и ты, когда я ушел в комнату свою старую, был с мамой в коридоре. Я слышал, что ты говорил. — Бля-я… — Ага. — На лице Антона появляется умилительная улыбка. Арсений тогда буквально нахваливал Антона! Все слова лились изо рта сами по себе, их даже контролировать не получалось; кажется, тогда Арсений даже забыл о том, что разговаривает с его мамой, явно довольной всем сказанным. — Когда ты сказал про то, что тебе очень нравится со мной общаться… в общем, с этого момента, наверное, я по-другому начал смотреть на все. — Бля, — повторяет Арсений и качает головой, ощущая, как начинают румянцем гореть щеки. — Это ужасно. Я вообще тогда все подряд от неловкости говорить начал. — Эй, ты чего! — смеется Антон и чуть пихает его в плечо кончиками пальцев — он всегда так делает. — Меня тогда больше удивило, что мы с тобой-то общаться меньше стали, но с мамой ты говорил так, как будто все как всегда. Арсений молчит, смущенно поджимая под себя пальцы ног. Еще пару минут назад они чуть ли не поругались на почве недопонимания, а сейчас Антон рассказывает ему о той неловкой и немного скованной встрече с мамой Антона — а ведь Арсений тогда вообще вылезать из машины не хотел! — А что ты? Почему ты не перестал со мной общаться? — Эм, Арсений? С чего это я должен был переставать с тобой общаться? Из-за того, что я тебе нравлюсь? — Ну мало ли. У всех свои тараканы. Антон снова улыбается, с какой-то легкой, приятной глазу нежностью и тянет к нему ладонь. Арсений думает, что он тянет ее, чтобы коснуться, но она так и продолжает висеть в воздухе. Как будто предлагая. Арсений, взволнованный на уровне сердца, быстро смотрит на Антона, а затем все-таки трогает его руку в ответ. Замирает. — Ой, мир рухнул, — шепчет Антон, и Арсений закатывает глаза. — Страшно? Боишься? — Антон, пройди в пизду. — Откажусь только ради вас.3.
Антон остается на балконе разговаривать с кем-то по телефону, пока Арсений возвращается в спальню — у него замерзают руки и стопы. Свет он не включает, считая его лишним. Поправляет покрывало на кровати. Присаживается на край. Спина остается прямой, натянутой на манер троса. Арсений, едва повернувшись, кидает быстрый взгляд на Антона — тот, упершись в оконную раму, все еще говорит по телефону и слегка подергивает плечами, видимо, от ветра. Пришел к нему в толстовке, слегка растрепанный, весь такой… свободный, уверенный, точно знающий, наверное, о каждой мелочи в Арсении. От волнения и неудобства, проявляющихся на лице горящими щеками, до смятения и — не скрыть никак — чувства безопасности, комфорта. После разговора и первого осознанного прикосновения друг к другу они еще некоторое время молчали: Арсений сдерживал вой, а Антон, расслабленный, почти безмятежный, лишь смотрел в окно, чуть щурясь и порой кидая на него заинтересованные взгляды. Прямо сейчас в затылке жужжит навязчивым насекомым обеспокоенность: Арсений начинает думать о будущем — о том, как они будут дальше, о собственной уязвимости перед чувствами, об Антоне, который явно знает, зачем пришел. Но в то же время Арсений понимает, что у него есть возможность сделать сейчас шаг назад — даже после сказанного вслух «нравишься», после принятия происходящего. Сзади хлопает дверь. Арсений снова оборачивается, глядя на то, как Антон слегка двигает шторы, не позволяя естественному свету луны касаться комнаты. — Чем занимается твой мозг? Не хочешь расслабиться? — Я расслаблен, — бесстыдно врет Арсений. Антон качает головой. — Релакс энд тэйк ит изи. Ты как на мине сидишь. — А мог бы на… Арсений замолкает. И делает это намеренно — он почти не сказал «на тебе»! Его наблюдательный собеседник, сейчас старающийся сдержать ухмылку — до чего они дошли, боже — садится на другую сторону кровати. Та скрипит под его весом, и Арсений морщит губы от неловкости — она реально старая. Он почему-то не поворачивается к Антону, а продолжает истуканом оставаться на месте и расчесывать затянувшуюся царапину на запястье. — Кстати, — звучит голос Антона за спиной. Очень близко. Непозволительно близко, — я попробовал за этот месяц пару раз позаниматься спортом, так что ты можешь, так сказать, из первых рук оценить мой прессак. — За пару раз твой живот не станет каменным, — говорит Арсений, краем уха слыша шорох и боковым зрением замечая движения Антона за спиной. Тот подползает к нему и вдруг кладет подбородок на плечо, чуть потираясь. Полнейшее нарушение границ! Арсений продолжает, немного запнувшись: — Так что… меня этим не купишь. — Пиздец ты врунишка. Бессовестный. В этот момент его руки, до этого упирающиеся в кровать, мягко касаются его поясницы. Арсений, уже готовый было возразить Антону на его заявление, напрягается и чуть отодвигается — скорее от непривычки, чем из искреннего желания. Антон руки сразу не возвращает, так и зависает позади Арсения, слегка наклоняясь вперед. Внутри все сжимается от понимания, что у того в глазах появляется вопрос: можно? Взгляд, немного съезжающий, косой, задевает собственные руки, вцепившиеся в колени. Затылком Арсений чувствует чужое согревающее дыхание — мурашек нет, но есть пульсирующее тепло внизу живота. — Расслабься хоть немного, — снова просит его Антон, проезжаясь пальцами по покрывалу. Ладонь останавливается прямо около бедра Арсения. — Реально, Арс. Мы можем хотя бы пообжиматься. — Уже? — А, да, сорян. Ты же сегодня уже брал меня за руку — значит ждем еще три года, пока созреешь. Баклажан несчастный. — Ты прям издеваешься, — говорит Арсений и закатывает глаза. Антон смеется ему в плечо, и этот звук отдается в Арсении волнением гусениц, которые скоро станут бабочками! — Да, есть такое. Ты просто чудик милый. Арсений двигает локтем назад, врезаясь им в живот Антона, но тот вовремя ловит руку и вдруг — Арсений вздрагивает — касается ребра ладони влажными губами. — Была бы моя воля, я бы еще в январе с тобой поговорил. — Ты мог. — И ты бы не упиздовал обратно в панцирь? Голос Антона, пропитанный легкой иронией и… боже, мягкостью, действует на Арсения как транквилизатор. Он не расслабляется окончательно, но может хотя бы позволить себе чуть подвинуться и упереться в Антона спиной. Ощущая, как чужие руки тут же отпускают его ладонь и плавно опускаются на живот, сцепляясь в замок. — Упиздовал, — соглашается Арсений, чуть наклоняя шею, когда Антон ведет носом по коже. Губами не касается, и от этого передергивает. — Что ты делаешь? В этот момент пальцы Антона слегка очерчивают по краям пупок, не забираясь под футболку. Это, сука, тяжело — сидеть и пытаться делать вид, что не сильно-то уж и трогает. А ведь трогает. — Лапаю тебя, ты что, не видишь? Антон карябает дыханием шею и всего на секунду жмется к сонной артерии губами. Почти как вампир! Было бы классно в итоге осознать, что Антон относится к нечисти! — Коронавирус довел тебя до этого… до крайности. — Ну, если крайность — это ты, то я даже этому рад. Вау. Арсений не ожидает услышать что-то подобное, поэтому в замешательстве поворачивается лицом к Антону, отчего руки того вынуждены слегка оторваться от его живота, но буквально через мгновение снова лечь обратно. Дернуть край футболки. Глаза Антона во мраке темнеют. Арсений и забыл уже, что у них закрыты занавески и что не видит он ничего не из-за того, что вокруг все черным-черно, а потому, что все расплывается перед глазами из-за касаний Антона и их разговора. Это вообще не то, что Арсений ожидал, что произойдет, когда в марте внезапно попал в условия самоизоляции и оказался запертым в четырех стенах. Вообще не то, когда он сидел каждый вечер на балконе, когда делал удаленно рабочие таблицы, когда перечитывал короткие переписки с Антоном. Вообще не то. Да, он не раз представлял то самое призрачное счастливое будущее, о котором все всегда говорят, но не думал, что сможет хотя бы чуть-чуть его коснуться. А сейчас удается еще и ощутить его всем телом — как снаружи, так и внутри. Антон, некоторое время просто прижимающий Арсения к себе, слегка вертит головой, положенной на чужое плечо, и тянется вперед. Арсений тактично делает вид, что ничего такого не происходит, и продолжает сидеть на месте. — Бля, не хочешь ничего? — Что? — вырывается у Арсения от неожиданности громко. — Я не чувствую, э-э… отдачи. Сердце со свистом ухает вниз. Отдача. За все то время, пока Арсений страдал и переживал, что так и будет до конца своих дней смотреть на Антона, который никогда не полюбит его в том самом смысле, пока он отстранялся и бегал по кругу, Антон стоял и ждал его — где-то неподалеку, этажом выше, в центре этого злосчастного круга. Арсения не пришибает, как молнией, этим осознанием, но внезапно становится по-банальному стыдно за все то поведение, которое у него было последние несколько месяцев. Если Антон постоянно делал шаги навстречу, а Арсений, сам того не осознавая до конца, его отталкивал, то почему тогда он удивлялся, что Антон больше не пытался с ним сближаться? — Прости. Я просто… не привык, — чуть поворачиваясь, произносит Арсений. Антон смотрит на него с удивлением, все еще не отпуская чужой ладони, и чуть улыбается. Второй рукой он поглаживает его живот, иногда сжимая пальцы и щупая мягкую кожу. — Я тоже. Поцелуемся? Арсений, вздохнув, кивает — он этого хочет. Антон, судя по блеску в его глазах и пристальному взгляду, — тоже. Если бы все было как в фильме! Арсений бы не врезался в Антона, как неосторожная птица в окно, он бы не прикусил ему случайно нижнюю губу и не морщился, когда Антон бы зашипел от дискомфорта прямо ему в рот. Арсений бы не сжался весь, когда Антон коснулся его живота теплой, влажной ладонью. Не отстранялся, когда что-то где-то скрипело или шумело. А еще, наверное, Арсений бы не почувствовал, цепляясь за чужие губы, наконец все вот так — на себе, вживую, с открытым сердцем и готовностью хотя бы сейчас не отступать.4.
В детской комнате Антона все вызывает ностальгию: и деревянный шкаф, сверху донизу забитый самыми разнообразными книгами, начиная от сказки про трех поросят и заканчивая романами Жюль Верна, и ковер, раскинувшийся полотном по всей стене, и стопка писем на полке с множеством марок. Арсений также находит на полках детские фотографии, мысленно скулит от умиления, но все равно смеется с того, насколько Антон был забавный в детстве. Они приехали сюда, к его маме, чтобы поговорить с ней и все рассказать. Инициатива это сделать была Арсения, потому что он хотел, чтобы они решили все и до конца, а Антон эту идею поддержал — сомневались, правда, оба, но, уже стоя перед квартирой, шага назад как такового не было. Все прошло в принципе нормально… по крайней мере Арсений смог дышать, когда они вышли из кухни и скрылись здесь за дверью. Мама Антона удивилась, явно опешила, но не бросилась на них, как Арсений боялся всю прошлую неделю, — ему даже сон приснился, в котором он выбегает из этой квартиры, а за ним гонится толпа со сковородками и скалками. Антон с утра посмеялся, но выглядел тоже встревоженным. Включить режим пофигиста окончательно не получилось ни у одного, ни у второго. Сейчас же, когда часы показывают почти половину девятого, Антон снова уходит к маме, чтобы еще раз с ней все обговорить, а Арсений ошивается по чужой комнате и в растерянности останавливается у окна. Смотрит вниз: на улице сухо, хотя еще с утра шел ливень, люди ходят туда-сюда, полностью освобожденные от оков изоляции, солнце светит прямо в глаза, греет. Арсений прикрывает занавески и прислоняется лбом к прохладному стеклу — в груди как бешеное стучит сердце. От волнения и облегчения одновременно. Антон с фотографий смотрит на Арсения с улыбкой, пока настоящий Антон, распахнув ногой дверь, вламывается в комнату, держа в руках тарелку с бутербродами. Сам он уже жрет на ходу. Арсений комично смотрит на него. — И как? — интересуется он. Антон тянет большой палец вверх и, проведя рукой по губам, говорит: — Заебись все. Заедем в магаз? Хочу кабачковую икру. — Заедем, — ошарашенно отвечает Арсений, поворачиваясь к Антону лицом, упираясь поясницей в подоконник. — Что, прям реально заебись? — Прям реально. — Антон подходит к нему, чуть наклоняется и на секунду касается губами виска. — А ты обосрался. — Как будто ты лучше был. — Ясен-красен, я хотя бы трусы поменял. — Иди в жопу, — смеется Арсений и специально толкает Антона в живот. Тот отходит и распахивает объятия — мол, давай, иди сюда. — Нет, даже не подумаю. — Так и рассталась лучшая пара Голливуда… От того, как грустно звучит голос Антона и как его руки все еще висят в воздухе, ожидая Арсения, становится вдвойне смешно. Он все-таки подходит к нему и, чуть приподнявшись на носочках, сжав чужие пальцы в своих, касается губами его щеки. Антон тут же хватает Арсения крепче, привинчивая к себе, и слегка двигает его в сторону кровати — той самой, на которой маленький Антон когда-то спал! — Сейчас зайдет твоя мама! — гневно шепчет Арсений Антону в лицо, когда они плюхаются между подушек. — И мы оба точно обосремся! Антон в ответ на это дует Арсению в лицо и быстро чмокает его. Потом спускается губами к подбородку, скользит влажным поцелуем по линии челюсти. Чуть прикусывает зубами кожу — Арсений слепо щипает Антона, просунув руку между ними, в районе ширинки. Антон тут же дергается, и Арсений подбирает ноги под себя, вылезая. — Не хочешь экстрима? — Хочу, но это будет не экстрим, а просто бесстыдство. Ты бы смог в моей старой комнате сосаться, если бы мои родители были в соседней комнате? — Да. Арсений закатывает глаза, а Антон, усмехнувшись, ложится к нему на колени. Становится тихо.5.
Когда Арсений заходит вечером в комнату отдыха, чтобы забрать свою кружку — он уходит в отпуск на две недели, — его вдруг хватают и целуют куда-то в шею. Запах, цепкие пальцы и отсутствие Антона в офисе последние минут десять сразу наталкивают на одно: — Шаст, окончательно крышу снесло? — Это не он, — произносят глухо. Теплые губы в этот момент присасываются, как комар, к шее. Слышится стон, и Арсений не сразу понимает, что это его собственный. Антон гладит теплыми руками предплечья, хватается за них особенно крепко, когда Арсений дергается, но не для того, чтобы отстраниться. В комнате темно — Арсений не успел включить свет, а Антон, кажется, только его и ждал: уже поздно, и в офисе кроме них и ответственной Оксаны никого нет. От мрака перед глазами касания Антона воспринимаются еще более… остро. Хочется зацепиться за его подбородок, потянуть выше и поцеловать прямо в губы, но тот уже спустился ниже и сейчас скользит языком по животу. — Не лучшее место. — Уверен? — Антон вскидывает на него горящий взгляд, в котором плещется и сильное желание, и вызов. На какой-то момент, пока Арсений смотрит в потолок и пытается сдерживать скулеж за крепко сжатыми челюстями, Антон просто прижимается губами к его животу. Наверняка ощущает его запах. Наверняка ему это даже не нужно — за полтора года успел наизусть его уже выучить. Полтора года. Арсению кажется, что он всегда знал Антона. Знал, какое у него лицо, когда тот пытается скрыть смущение. Знал, что он может весь день проваляться на кровати и к вечеру не чувствовать себя как овощ. Боже, даже знал, что Антону порой снятся сны, полные фантастических выдумок. Знал столько, сколько, иногда кажется, даже не знал о себе — и это было бы, наверное, безумство, если бы не то, как Арсений его любил. Его пропирает на всякие романтические разговоры иногда — хочется говорить о счастье, о будущем вместе, о том, что, может, совместными усилиями они все-таки вернут к жизни ту лилию на балконе, хотя ее уже ничего не возродит. Порой пропирает на нежность и в то же время решимость — и как хорошо, что это «порой» равняется слову «всегда». Но когда Антон, расстегнув его ремень и ширинку, вдруг поднимается, Арсений даже теряется. От неожиданности. Рука Антона в этот момент касается горячей кожи прямо под бельем. Изо рта вырывается невнятное бормотание, а Антон ему на ухо говорит: — Тебе хорошо? Арсений удивляется этому вопросу. Не потому, что Антон никогда о таком не спрашивал, а потому, с какой интонацией, с какой серьезностью он был произнесен. Будто это не о движении руки Антона. Будто не о его губах, мягко ласкающих щеку. О чем-то масштабном, о чем-то, что сейчас заставляет сердце биться еще быстрее. Из-за чего приходится вновь облизывать губы. Антон, ждущий ответа, слегка отстраняется, но руку не убирает. Наоборот — дергает ей еще быстрее так, что Арсения чуть ли не скручивает. — Да, — наконец говорит он, осознавая это «да» так ясно и уверенно, что хочется его повторять снова и снова. — Мне реально хорошо. Где-то в коридоре звучит голос Оксаны — та наверняка ищет их, чтобы сказать, что уходит и офис еще открыт. Антон чуть улыбается, прижимается лбом к лицу Арсения и целует его в смешной кончик носа. — Хорошо, — тоже отвечает Антон. Шепотом, почти неслышным. Дверь, за которой они стоят, слегка приоткрыта, и если Оксана сейчас сюда зайдет, она их точно увидит. Поэтому Арсений подается вперед, едва различимо говорит Антону в губы: — Мы играем сейчас не на жизнь, а на смерть. — Нахуй такие игры, Арс. — Согласен. В том году хватило, — отвечает он. Голос Оксаны стихает, и в кармане Арсения вибрирует телефон, оповещая о сообщении. Сейчас им нужно остановиться, но Арсений почему-то не хочет — вспоминая, как в прошлом бегал и постоянно намеренно от себя отталкивал Антона, хочется только одного: хотя бы здесь следовать не «нужно», а осознанному «хочу». И сейчас Арсений хочет одного: чтобы Антон поцеловал его еще раз. И чтобы над ними всегда светило солнце.