Пепел и дым

      Тоби может быть рыцарем в сияющих доспехах, может отгонять драконов, спасать принцессу от депрессий и панических атак, от приступов самобичевания и передозировки кофеином.       Спенсер может нестись сломя голову на помощь своим друзьям, быть игрушкой в чужих руках, но он всегда находит способ защитить её, спасти, вызволить из плена Э-дракона.       Доспехи Тоби тяжелеют с каждой пролитой Спенсер слезинкой, с каждым погребённым секретом, криком отчаяния и немой мольбой о помощи, проминаются под каждой попыткой сбежать, отдалиться, чтобы его спасти. Его доспехи буквально становятся её доспехами, не способными защитить никого больше — всегда останется слабое место — Ахиллесова пята. Но его слабое место — Спенсер — всегда в безопасности. Она может просочиться под железный слой, оставаясь там с ним, может пробраться буквально к нему под кожу, и навсегда оставаться рядом.       Так было раньше. И сейчас Тоби готов на всё, чтобы снова окунуться в эту иллюзию. Он сдирает ногтями собственную кожу, и кровавые полосы медленно проступают на руках. Он задыхается от ярости, перед глазами всё плывёт, и Тоби надеется, что уплывёт нахуй вместе с Алекс Дрейк.       Это совершенно не так, как было с Дженной — чокнутая сводная сестричка давно не кажется проблемой. Её нужно было перетерпеть, не дать ей сломать себя, не поддаться и не поверить. Спенсер Алекс же была его точкой опоры, и от этой мысли холодок пробегает по коже, а кулаки непроизвольно прилетают в зеркало, которое следом разлетается по ванной.       Он бы с радостью разбил свою безмозглую голову, если бы мог, ведь теперь в ней столько лишних воспоминаний. Отчаянно стараясь отделить в них Алекс от Спенсер, он только путается всё больше. Всё, что казалось его спасением после Ивонн, теперь закапывает его заживо. Блеск в карих глазах превращается в маниакальный холодок, а любовь и преданность, которые он мог разглядеть, и вовсе теряют всякие смысл, ведь таким чертям, как Алекс Дрейк, эти чувства не знакомы. Тоби запускает окровавленные пальцы в волосы, позволяя, наконец, пролиться слезам.       Он как ни кто иной знает, что убежать от того, что теперь часть тебя, невозможно. И он как ни кто иной в этом нуждается.       Как может он теперь рассуждать о любви? Какая любовь позволила ему заменить Спенсер, его источник света в самые тёмные времена, на эту непозволительно неотличимую копию? Та же любовь, которая теперь должна заставить его молить о прощении? От этой мысли его тошнит.       Он больше не может посмотреть на любимую женщину без сворачивающего в узел чувства вины, без головокружащей карусели картинок из прошлого. Это должно быть их прошлое, но оно принадлежит ему одному. Впрочем, Тоби уже не уверен, что узнаёт на этих картинках себя.