на троих

      Джиро тяжело. Что-то давит ему на грудь, давит с отвратительной силой, душит, как навалившийся хищник, готовящийся вот-вот вцепиться в глотку. Джиро прижимает к кровати, не даёт сдвинуться с места эта неведомая ранее сила. Сделать вдох — ни малейшего шанса, тяжёлая туша зверя забивает ему нос и рот толщей воды. Только вот ни воды, ни животного здесь нет. На него давит что-то ещё более страшное, что-то, появившееся внутри его тела. Оно паразитирует на его органах, высасывает бесценные жидкости и медленно опутывает собой, лишая возможно видеть, двигаться, дышать. Джиро умирает. С этой мыслью он подскакивает на кровати, хватается пальцами за горло, дышит-дышит-дышит тяжело и часто, без конца насыщаясь наконец поступившим воздухом. Это просто сон. Слава богу, это всего лишь сон.       Но эфемерные ощущения удушья всё ещё слишком реальны — Джиро ёжится, прокашливается на всякий случай — судя по ощущениям, в горле у него вальяжно расположилась целая пустыня. Нужно исправлять. Он встаёт с кровати, босиком плетётся к ванной и оказывается несколько не готов к тому, что за дверью кто-то есть. Некто с бормотанием плещет себе в лицо водой — кажется, один из его братьев пошёл туда с той же целью. Джиро стучится. Будет неловко, если там окажется нии-чан, но сегодня судьба к нему благосклонна. Сабуро — бледный, недовольный, взъерошенный — хмуро смотрит на него снизу вверх. Джиро молча протискивается мимо, идёт к раковине, включает воду и с облегчением начинает пить. — Тебя не учили, что из-под крана пить нельзя? — Сабуро, однако, не уходит, задавая этот странный вопрос с невыносимой брезгливостью. Будто до этого Джиро никогда не пил из-под крана, ага. — Заткнись, — это единственное, на что его хватает в перерывах между жадным питьём заветной жидкости, размягчающей всю эту сраную Сахару в его горле. Сонный Сабуро — да сонные люди в принципе — препираться не в настроении, особенно, когда оппонент выражает нежелание участвовать. Он должен был уйти к себе в комнату. — Почему ты проснулся? — и тем не менее, мелкий упрямо не желает отставать от него, которому всего-навсего приснился кошмар. О господи, если Джиро проговорится, то ему будут припоминать это как минимум месяц. — Пить захотелось, — хмуро рычит на него Джиро, — Сабуро, сейчас три утра. Отвали. Некоторое время его согбенную спину сверлит чужой взгляд — но почему-то кажется, что не злой или что-то в этом роде. Скорее печальный, даже отчаянный немного. Джиро секунды две раздумывает, стоит ли всё-таки поинтересоваться у него, зачем полез с расспросами, но брат молчаливо исчезает за дверью — только скрипнули одиноко половицы. Он даже немного жалеет — возможно, это было действительно что-то серьёзное. Но всё потом.       Джиро плещет в лицо водой, смотрит в зеркало и видит хмурого бледного подростка с кругами под глазами. Дерьмо. Как будто сейчас не спал, а отработал суточную смену. Ну да ничего. Сегодня у него выходной, время отдохнуть ещё есть. Главное, чтобы ему больше не приснилось ничего подобного. Оставшуюся ночь Джиро спит крепким сном без сновидений — больше неведомая сила не давит ему на грудь. Но мутной густой темноте он предпочёл бы тёплую улыбку нии-чана и его искренний громкий смех. Джиро и сам не знает, почему, но последнее время он думает об Ичиро слишком уж часто. Даже во сне. Наутро он просыпается точно таким же разбитым и опустошённым — разве что пить хочется меньше.       На кухне царит привычная их утру атмосфера — Сабуро что-то там читает в интернете, Ичиро стоит у плиты, занимаясь готовкой. Обычно тишина нарушается с приходом Джиро, но в этот раз на него никто не обращает внимания, с головой погружённый в свои незатейливые дела. Или, быть может, они тоже не выспались? Сабуро выглядит не лучше, чем ночью — бледнее обычного, помятый и рассеянный, с поблекшим взглядом гетерохромных глаз. Джиро чувствует маленький укол совести за недавнюю грубость. Впрочем, он тут же забывается, стоит его очаровательному младшему брату открыть свой рот. — Чё пялишься? Какие-то проблемы? — сонные люди — злые и взвинченные. Об этом тоже не стоит забывать. — Больно ты мне нужен, — кривится Джиро, сонно потирая воспалённые глаза. Как песок насыпали, ей-богу. — Доброе утро, нии-чан, — немного запоздало спохватывается он, но Ичиро даже не реагирует, меланхолично переворачивая поджаривающийся бекон, — нии-чан? — Ах да, извини, — медленно отзывается старший брат, отчего-то даже не взглянув в его сторону, — доброе утро. Джиро обеспокоенно сверлит взглядом расслабленную спину Ичиро, после чего всё-таки занимает своё место за столом. В этой звенящей тишине ему немного некомфортно — обычно нии-чан всегда интересуется, как они спали. А сейчас его привычная бодрость словно улетучилась, оставив за собой только пустоту в голове и гул в ушах. По всей видимости, сегодня все трое из них не выспались. Странное дело.       Суббота — хороший день. Потому что завтра воскресенье, а не понедельник, и можно тешить себя иллюзиями о долгом хорошем отдыхе. Как будто эти несчастные двое суток не пролетят одним мгновением. Даже после завтрака у Джиро гудит голова и расходятся перед глазами разноцветные круги, но уснуть он уже не сможет — знает не понаслышке. На улице — хорошая погода, почти безветренная, но и не жаркая. Солнце не особо слепит, тускловато выглядывая из-за кучных белоснежных облаков, и Джиро даже думает, быть может, у выученных наизусть переулков получится его немного взбодрить. Уже при надевании потрёпанных временем кроссовок Джиро размышляет о том, куда конкретно пойдёт. Простые бесцельные блуждания туда-сюда не совсем в его стиле, а против пробежки ему возражает гудящая противной болью голова. На встречу с друзьями он не договаривался, да и невежливо выдёргивать их просто потому что захотелось. А наведываться к этому противозному Уруми Джиро желанием не горит.       В конце концов, он решает сходить в кондитерскую. Джиро не то что бы ярый фанат сладостей, но шоколадные коктейли там делают отменные. Он занимает столик у окна, лениво ожидая заказанного. Прохожих сегодня не так много — даром, что выходной. На улице обычно шумного Икебукуро необычайно спокойно и безмятежно — прекрасный день для лени. Но настроение всё равно ни к чёрту. — Тут не занято?~ — внезапно раздаётся знакомый звонкий голосок прямо над ухом. Джиро вздрагивает, смотрит в сторону источника звука и натыкается на розовую макушку и два сияющих голубых глаза. Узнавание происходит мгновенно. — Ты! Ты что тут делаешь? — испуганно шипит Джиро, не желая шуметь и отвлекать остальных редких посетителей. Амемура Рамуда собственной персоной радостно улыбается и усаживается за стул напротив, так и не дождавшись разрешения. — Тоже, что и ты, Ямада Джиро-чан~ Тот поджимает губы — гнать его отсюда бесполезно. Проверено на попытках оттащить розового придурка от нии-чана — с Рамудой, кажется, может совладать только Джакурай. И то не факт.       В проработках гениальных тактик по грамотному устранению врагов Джиро не силён, поэтому он просто решает игнорировать сам факт существования сидящего напротив него человека. К сожалению, Джиро не умеет ещё и игнорировать, а Рамуда банально не способен держать рот на замке больше минуты. — Джиро-чан, — упоминание этого дурацкого суффикса от человека, ниже его на две головы заставляет Джиро недовольно (и ещё до кучи вспомнить Уруми) скривиться, — ты выглядишь таким грустным и усталым. С братьями поссорился? — немой возмущённый взгляд служит ему ответом. — Понятненько~ Взять коктейли их зовут одновременно — что странно, Рамуда так же, как и Джиро, не взял никаких пироженок.       Пока один из них задумчиво и меланхолично пьёт коктейль, второй энергично сюрпает свой, косясь любопытным взглядом искрящихся глаз. — Ты просто не выспался, что ли? — тычет пальцем в небо Рамуда. И на удивление попадает. — Тупой сон приснился, — кривится Джиро. С одной стороны, они почти не знакомы, но с другой... в этом и заключается главный плюс. Амемуре Рамуде не сдались его проблемы. Во всяком случае, Джиро так кажется. — Вот оно что, — глубокомысленно изрекает собеседник, подпирая рукой подбородок и отрываясь от клубничного коктейля. — А о чём конкретно? У Джиро сжимается горло, когда он вспоминает ужасающее ощущения удушения. Не вдохнуть, не выдохнуть. — Я не мог дышать. Во взгляде напротив вспыхивает любопытство. — О-ого! Нехороший сон, Джиро-чан, очень нехороший~ Рамуда в притворном ужасе раскрывает глаза ещё шире. Начинает подбешивать. — С хуя ли? — судя по тому, как на губах потенциального противника расцветает плутоватая ухмылочка, он только этого вопроса и ждал. — Ходят слухи, — с круглыми глазами вещает Рамуда заговорщицким шёпотом, — есть такая болезнь. У неё нет определённого названия, но всё начинается со странного сна и постоянной усталости. Потом — боль в горле и температуры. Самые слабые не выдерживают уже тогда. А после этого уже начинается самое интересное. Ты, — в остром взгляде голубых глаз неожиданно мелькает серьёзность, — кашляешь цветами безответной любви!       Джиро, слушающий его с неосознанным напряжением, презрительно сплёвывает после последних слов. — Думаешь запудрить мне мозги? — Кто знает, кто знает, — туманно отвечает Рамуда, — я никого из больных не видел лично. Но слухи есть слухи. Будь осторожнее, Джиро. Последний роняет салфетку — та насмешливо выскальзывает из его рук. Он поднимается и ищет взглядом Рамуду — что тот имел ввиду под осторожностью? Но того и след простыл — за эти несчастные несколько секунд маленькое тельце будто растворилось в воздухе. Джиро раздражённо цокает языком — какая-то клише-ситуация из фильма, ей-богу. Только остался на столике пустой стакан из-под коктейля и палочка от чупа-чупса. Хоть бы убрал за собой, что ли.       Дома его встречает непривычная густая тишина — не работал даже телевизор в комнате нии-чана, хотя тот обычно всегда смотрит аниме по выходным. Джиро ложится на кровать, прикрывает глаза, меланхолично вертит в голове напутственные слова Рамуды. Цветы безответной любви, значит? Уруми обычно треплется как не в себя. Джиро слышал и о неких заражённых так называемой «болезнью безответной любви». Вообще, об этом распространяться запрещено, но Уруми питает к нему несколько странную симпатию, и Джиро знает много всего, о чём даже не должен был слышать. Уруми беззаботно рассказывает о по его словам, захлёбывающихся в цветах несчастных, тем, кому он вынужден поставлять лекарства. Джиро искренне считает это бредом и без понятия, к чему вообще вспомнил. Это всё Рамуда со своими излишними пафосом и загадочностью. А может быть, сейчас он чересчур напрягает мозги. На данный момент это делать ни к чему, — подсказывает ему интуиция, и Джиро охотно подчиняется, решая забить на все причинно-следственные связи и догадки разной степени тупости.       Он вновь закрывает глаза и, вопреки сопротивляющемуся организму, проваливается в мутную пелену полудрёмы на добрые несколько часов. Всё начнётся завтра, — успокаивающе шепчет ему на ухо внутренний голос, — пока что можешь отдохнуть. Джиро сонно думается: ну какое там начнётся? Что может начаться? Бред какой-то. Нужно спать больше. И, может быть, задротить поменьше. Глядишь, и всякий бред прекратит сниться.       На следующий день у Сабуро подскакивает температура.       Некстати вспоминаются вчерашние слова Рамуды. У Джиро сжимаются кулаки. Это совпадение, не более! Нии-чан с механическим спокойствием смачивает чужой лоб холодным полотенцем, даёт ему странного вида таблетки (от лихорадки, по его словам). Только вот в глазах — расширенные от страха зрачки, в руках — едва заметная дрожь, а на обычно расслабленные плечи давит тяжестью небес усталость. Ичиро словно и сам болен — просто упорно этого не показывает, сопротивляясь неведомой болезни изо всех сил. Джиро давит желание помотать головой, стряхивая мираж. Не может этого быть. Он бы заметил.       По ощущениям врач медлит непозволительно сильно, пусть и прибывает уже через пятнадцать минут после звонка. Они с нии-чаном беседуют долго и обстоятельно, до кучи шёпотом, словно высокая температура его младшего брата не следствие обычного (в их, блять, век такое вылечить на раз-два) вируса, а что-то похуже. Джиро тщетно пытается подслушать, но Ичиро говорит ему лучше идти к Сабуро сухо и громко. Нии-чану ничего не стоит засечь такого горе-шпиона, как он. — Ты должен быть в школе, и так тупой как пробка, — разумеется мелкий, будучи даже больным, встречает его очередной колкостью. Его голос ясен и чист, пусть и сам Сабуро лежит, раскрасневшийся и болезненно-слабый. Вряд ли сейчас он способен даже встать на ноги самостоятельно. — Я пришёл сюда только потому что нии-чан попросил, — устало отвечает ему Джиро, не в настроении даже препираться. Сабуро выглядит ужасно. Может, он и пытается казаться сейчас крутым и независимым, но на деле ему больно и страшно. У Сабуро слишком горячий лоб — он протестует и пытается убрать ладонь Джиро, но сопротивление сходит на нет почти мгновенно. При простой простуде такой не бывает. Да и нет у него никакой простуды — иначе бы кашлял и захлёбывался соплями, как это обычно и происходит. Сабуро вообще болезный. — Где же ты так умудрился? — Джиро усаживается на колени, о своих действиях совершенно не задумываясь — в нём горит инстинкт защиты родного и дорогого сердцу. Когда им плохо, нужно быть рядом. Сабуро слабо ворчит — попытки замкнуться исчезают окончательно. — Не знаю. Такая высокая температура и отсутствие любых других симптомов говорит о наличии вирусного заболевания... но у нас не было новостей об эпидемии... и я мою руки шесть раз в день... и почти ни с кем не контактирую... — бессвязное бормотание, сопровождаемое кучей непонятных терминов, как ни странно, успокаивает и самого Сабуро, и подпирающего подбородок руками Джиро. Брат неосознанно тянется к его ладони, берёт в свою, сжимает подрагивающими горячими пальцами. — Это всё из-за тебя, — теперь Сабуро поворачивает голову и сонно смотрит на него, осуждающе сдвинув брови к переносице. Джиро смотрит вопросительно, и собеседник спешит объяснить. — Тебя слишком много в моей голове. Она создана для более полезных вещей, чем твоя рожа. Уходи оттуда. Я устал... Чужая речь становится всё тише и жалобнее, разрезая сердце ржавыми кусками стали. Джиро не совсем понимает, что Сабуро имеет ввиду, но засыпая, тот сжимает его руку неожиданно сильно — словно в нём отчаянно горит какой-то странный инстинкт, приказывавший не отпускать любой ценой. Джиро сдаётся. Всё равно сегодня в школе никаких важных работ не предвидится, а чутьё упорно подсказывает ему оставаться рядом. В конце концов, какой из него тогда старший брат?       Джиро кладёт голову рядом с беспокойно сопевшим Сабуро, да так и засыпает — стоя на коленях и опираясь грудью на чужую кровать.       Его будит не то затёкшее в неудобном положении тело, не то ощущение чужого жара, просачивавшегося даже сквозь одеяло. Дыхание Сабуро, которому, кажется, немного полегчало с приходом Джиро, теперь наоборот усилилось — он судорожно цепляется пальцами за материал, корчится в боли. Нехорошее предчувствие пронзает Джиро с головы до ног — нии-чан должен был дать ему лекарство, разве нет? Мимолётно коснувшись чужого лба вновь, ему приходится отдёрнуть руку — слишком горячо. Так быть не должно. Он умирает.       Страшная мысль, произнесённая насмешливым голосом Амемуры Рамуды, бьёт в голову ужасным осознанием. Джиро должен сделать хоть что-нибудь — позвать Ичиро, разбудить Сабуро, смочить полотенце заново, в конце концов. Но он не может, охваченный паникой. Смерть висит над хрупким телом его брата тяжёлым облаком смрадом сгнивших тел, вплетает костлявые пальцы во вспотевшие волосы, норовит прикоснуться к разгорячённому лбу ледяным поцелуем. Джиро пропускает момент, в котором он уже низко нависает над чужим лицом, бьёт по щекам, пытаясь привести агонизирующего (медленно умирающего) брата в чувство.       Проходит вечность, прежде чем Сабуро наконец открывает поддёрнутые пеленой боли глаза. — Не уходи. Джиро успокаивающе шепчет, что и не собирался, но брат внезапно тянет его к себе за шею — тело выламывает в одиноком всхлипе. — Я не хочу умирать. Джиро напрягается — Сабуро так близко, что они почти соприкасаются лбами. В чужих глазах блестят слёзы страха. И за ними что-то ещё. Что-то, из-за чего он до сих пор жив и дышит. — Живи, — Джиро всё-таки преодолевает то немногое разделяющие их расстояние, прислоняется своим прохладным лбом к чужому, отодвинув полотенце. Тело двигается механически, не позволяя себе и секунды промедления, но внутри у него всё сжимается в спазмах липкого отвратительного ужаса. Он умирает. И это из-за тебя. — Можешь звать меня придурком, выпендриваться и плеваться сколько влезет, но, пожалуйста, живи, Сабуро, — голос ровен и спокоен, выдерживает одну интонацию, но по щекам текут во всю слёзы, попадая на чужое лицо, пропитывая собой и без того промокшую подушку. Джиро забирает у него этот разрушающий огонь, не возражает против чужого прикосновения ко своей щеке. В его горячих взмокших руках столько невысказанной боли, гложущего одиночества и душащего страха, что Джиро прорывает на плач ещё более сильный. Что бы между ними ни происходило, Сабуро всегда остаётся его дорогим младшим братом. Пусть уже и не милым, и острым на язык, и отчуждённым — плевать.       Тонкие руки обвивают его спину, и тогда Джиро кладёт подбородок на худое острое плечо, позволяет прижимать себя к нездорово вздымающейся груди. Он чувствует, как быстро колотится маленькое сердце, отчаянно вырывая драгоценные секунды жизни, не желая сдаваться и утихать. Всё в этом теле кричит о желании жить, пробиваясь сквозь пучину густой тьмы к свету, разрывая опутывающие сети и устремляясь вверх. Сабуро просит не оставлять его, обнимает и глотает слёзы. Сабуро хочет жить. И Джиро способен ему помочь.       Когда Ямада Ичиро заходит проведать своих братьев, то обнаруживает двух притёршихся друг к другу людей, позабывших о былых невзгодах. Возможно, он уже даже им не нужен. Грудь колет знакомое болезненное ощущение — Ичиро тихо прикрывает за собой дверь и набирает заученный наизусть номер. — И-чи-ро! — звенит знакомый голосок на той стороне трубки. — Как там твои милые младшие братья? Я беспокоюсь за них~ — Один из них в порядке, второму больше ничего не угрожает, — докладывает Ичиро отстранённо. Перед глазами у него всё ещё жмущийся к Джиро Сабуро. — Ичиро? Звучишь как-то грустно, у тебя точно всё хорошо? — теперь Рамуда говорит обеспокоенно — Ичиро не уверен, наигранно это или нет. Он трясёт головой и кратко излагает причину своего звонка. — Вот оно как, — чужой голос становится ниже, но Ичиро уже к этому привычен — поэтому не обращает внимания, — ты уверен? Это может привести к... — Я наслышан о последствиях, — прерывает тонну ненужных лекций Ичиро. В своей заботливости Рамуда иногда чем-то напоминает его самого. Чем, однако, обусловлены его действия, неясно. Собеседник тягостно молчит, и Ичиро приходится переспросить. — Так ты отказываешься? Он почти чувствует задавленный тяжёлый вздох. Рамуда соглашается. Говорит, что скоро всё будет. И сбрасывает.       Это поможет протянуть ему ещё немного.       Сабуро медленно идёт на поправку. Температура постепенно (особенно рядом с Джиро) приходит в норму, одноклассники по доброте душевной заносят ему домашку — за которую его младший брат, не имея возможности делать ничего больше, берётся с пылким энтузиазмом, разумеется, разбираясь с ней без малейших усилий. Джиро с содроганием вспоминает перегретое тело и слабые стоны боли, а потом смотрит на сияющее лицо и чувствует накатывающее облегчение. Он ведь действительно мог умереть. Только нии-чан почему-то отдалился. В его глазах Джиро видит точно такую же тихую радость, но Ичиро словно нарочно их избегает, не желая приближаться. Как будто чувствует себя третьим лишним.       Чепуха это всё. Нии-чан — самый важный человек в их жизнях, без него Джиро и Сабуро как птицы без крыльев. Ичиро и есть те крылья, благодаря которым они, двое никчёмных мальчишек, смогли достигнуть всего. Джиро и Сабуро не смогут жить без Ичиро, но это действует и в обратном направлении — старший брат их любит-любит-любит, любит до боли в сердце и подгибающихся коленей, любит настолько, что готов отбросить человечность. Кто угодно другой испугается, скривится презрительно и скажет, что любовь любовью, а границы нужно знать. Но только не они. Ичиро, Джиро и Сабуро — три стороны одной фигуры, и стоит убрать хоть кого-то из них, как остальные двое будут лишь пересекающимися. Они связаны друг с другом тесно и неразрывно, узами родственными и духовными, проверенными временем и тяготами испытаний. Ичиро попросту не мог об этом забыть.       Или же, с присущей ему жертвенностью, надумал себе непонятно что и решил, что лучше будет отречься от своего счастья ради них двоих? Джиро чувствует жжение в груди, только думая об этом. Нии-чан должен быть рядом с ними. По-другому и быть не может. Он треплет Сабуро по волосам, соскальзывает с чужой кровати и думает, что обязательно поговорит с Ичиро, как только тот вернётся домой.

***

      На улицах Шибуи людно. Так и должно быть — разгар буднего дня, но Ичиро всё равно не в своей тарелке — чужая, почти незнакомая, территория, шум бьёт по ушам, а яркие краски режут глаза. Не то чтобы в Икебукуро плотность меньше или что-то в этом роде, просто к своему району Ичиро привычен, благо, ошивается там почти с рождения. Здесь, в Шибуе, всё как-то совсем по-другому. К счастью, людные улицы он минует, оказываясь в каком-то неблагоприятном переулке, немногим отличающимся от предыдущего места встречи. Рамуда каждый раз выбирает разные — так, по его словам, безопаснее. Стоит Чуоку прознать о некоторой неисправности Ичиро и нелегальной помощи Рамуды, как не поздоровится обоим. И ладно Ичиро, у него максимум отберут гипмик. На вопрос, что в таком случае будет с товарищем, Рамуда натянуто смеётся и цедит, что это не так важно.       Ичиро улавливает чужое присутствие прежде, чем за спиной раздаются знакомые лёгкие шаги. Бесшумные почти — Рамуде ничего не стоит подкрасться сзади и перерезать не слишком внимательному зеваке горло. Маленький и быстрый, по-змеиному проворный и бесшумный. Ичиро иногда смотрит ему в глаза и видит лишь звенящую пустоту — чёрную, глубокую и затягивающую. Настоящая бездна. Что за ней скрывается, ему знать не то чтобы хочется. — Всё, как ты и просил, — Рамуда со своей привычной улыбкой протягивает банку обычных, на первый взгляд, витамин. Ичиро открывает и смотрит внутрь — процедура привычная настолько, что он даже не замечает, как высыпает себе на ладонь один кругляш крошечной таблетки. — Это точно двойная доза? Они выглядят так же, как обычно. — Я бы не стал тебя обманывать, И-чи-ро, — Рамуда тянет слоги в своей привычной манере, но в его взгляде Ичиро не видит и намёка на веселье, — только имей ввиду: таблетки имеют свойство прекращать действовать.       Сухой кивок служит ответом на чужое предупреждение. Рамуда сжимает леденец в зубах до хруста — от его отвратительной сладости остаётся лишь крошка, которую приходится проглотить. Чуоку не слишком довольны тем, что ему требуется всё больше конфет. Чем чаще употребление, тем бесполезнее эффект. У него нет лекарства, способного полностью излечить недуг Ичиро. Во всём мире нет. Есть лишь этот жалкий наркотик, оттягивающий момент смерти на неопределённое время. И его действие не бесконечное. Им нужно что-то делать, но Рамуда понятия не имеет, что. И это заставляет бессильно скрипеть зубами, сжимая кулаки до вдавливающихся в кожу ногтей.       Ичиро умирает. ***       Ичиро возвращается домой, сверкая ободряющей улыбкой, но Джиро вновь мерещится усталость на дне разноцветных радужек. Как он раньше не замечал, насколько истончилась кожа нии-чана? Как он побледнел и исхудал? Как тяготит его какой-то ужасный секрет, тот, о котором нельзя рассказать даже им? Джиро тянется вслед за ним, но тьма, забирающая у него Ичиро, сильнее и беспощаднее. Он идёт прямо к ней, не оглядываясь, а бездна сжирает его, полосует мягкую плоть, высасывает из столь маленького и слабого по сравнению с ней тела жизнь. Чтобы уничтожить, не оставив от их брата и следа.       Джиро хватается за вспыхнувшей болью голову, опираясь спиной об удачно оказавшуюся рядом стену. Что за странные мысли? Откуда в них бездна? Потому что она уничтожит и тебя тоже. И тогда впервые происходит это. Грудь разрывает адской болью — такой, что терпеть её невозможно, и он обессиленно валится на колени. Лёгкие жадно лижет огонь, медленно забирая у него дыхание, забивая собой глотку, бурлящий желчью желудок, пищевод — по ощущениям буквально всё тело. Джиро даже не может закричать.       Джиро хочет, правда. Он сжимает руками горло, падает на пол окончательно, елозит ногами по полу — его за плечо трясёт подоспевший Ичиро, зовёт по имени Сабуро, но Джиро не может им ответить — он отчаянно борется за своё дыхание. Ты не сможешь, — насмешливо говорит что-то в его подсознании, — просто сдайся и умри. Но Джиро тянется вслепую — цепляется за протянутую руку нии-чана, сжимает её почти до хруста и начинает кашлять. Кашель рвёт его на части, превращает глотку в кисель — Джиро, кажется, умирает. Он выталкивает из себя нечто инородное, то, чего в человеческом теле по определению находиться не должно, а оно в отместку выцарапывает из Джиро всё, что только можно и нельзя. Тащит за собой куски внутренностей. Рвёт лёгкие. Он уже не жилец в любом случае...       Нет. Чёрт возьми, нет, это только следствие страха смерти! В голове внезапно зазвенел голос Сабуро, сочащийся стальным спокойствием. Продолжай кашлять. Представь, что ты просто подавился костью. Выплюнь её. Это не так сложно. Джиро этому мелкому ублюдку не собака, но он напрягается из последних сил, следуя холодным указаниям внутреннего голоса. И тогда из его глотки выскальзывает мокрое, склизкое, всё перемазанное кровью и слюной, отвратительно-длинное и мерзкое. У него перед глазами — длинное растение, умудрившееся пустить в нём корни — по ощущениям, больше его лёгких. По ощущениям, оно должно было убить.       И тогда Джиро прикасается пальцами к губам — с них всё ещё капает кровь. Кровь на одежде, на полу, кровь затесалась в этих уродливых цветах. Кровь перед глазами и на языке. Слишком много красного. Плач вырывается из осипшего горла сам собой — Джиро закрывает глаза руками и трясётся. Ему страшно смотреть, страшно-страшно-страшно — потому что, вот незадача, Джиро смертен. Джиро не всесилен, он точно такой же, как и сотни тысяч других людей — он ест, пьёт и дышит, он легко может умереть. И только что чуть это не сделал. Почему-то доходит с опозданием, но Джиро не чувствует даже успокаивающих объятий четырёх рук — он плачет, боясь открыть глаза и вновь увидеть красный. Джиро умирает. И ему чертовски этого не хочется. ***       У Сабуро всё начинается в тот же день — но даже вполовину не так болезненно. У него цветочки мелкие и симпатичные, однако он всё равно кашляет долго-долго — Ичиро приходится поддержать оседающее на пол тело. Сабуро маленький и слабый, чудо, что он выжил после проявления второго симптома. Вероятно, это всё благодаря присутствию Джиро. За два месяца он успел нарыть о медленно убивающей его болезни много-много всего — отчасти самостоятельно, где-то благодаря Рамуде. При отсутствии второго симптома третий в девяноста процентах случаев убивает в первом же проявлении. Присутствие объекта безответной влюблённости рядом помогает легче переносить приступы. Имеются лекарства, невероятно вредные для организма в целом, но сдерживающие стремительный рост цветов и даже помогающие свести припадки на нет. Они не продаются легально. О самой болезни распространяться строго запрещено — это поддерживалось что старым правительством, что Чуоку. Вызывает лишнюю панику, когда она совершенно ни к чему — всё равно от неё умирают меньше тысячной процента всех людей в мире.       У болезни нет названия, но она прогрессирует с ужасающей скоростью. Заражённый умирает за период сроком от двух недель до полугода, если не погибает ещё на второй стадии. Выкашлять мелкие цветы гораздо проще, но и растут они быстрее. Большим требуется полторы недели, но при попытке выплюнуть их могут непоправимо пострадать лёгкие. Иными словами, Джиро вновь грозит смерть уже через десять дней примерно. Никакие таблетки против этого не помогут. Ичиро думает, что сам он лекарств пить теперь не будет — смысла скрываться больше нет. А Джиро не должен страдать в одиночку. Только теперь придётся опять идти к Рамуде, чтобы он дал таблеток для Сабуро. Младший без них точно не протянет.       Ичиро любит Сабуро долго и трепетно, так же сильно, как и Джиро, но всё-таки немножко по-другому. Когда это началось — никаких представлений. Но кашлять цветами он начал два месяца назад — тогда же и связался с Рамудой, попросив у него помощи. Возможно, обратиться к сэнсею было бы надёжнее, но Ичиро не хотелось ложиться в больницу и тем более подставлять Джакурая. Да и вряд ли он бы согласился поставлять какие-то запрещённые вещества. Рамуда чудной. Выслушивает его сбивчивую речь внимательно, никак не комментируя, а потом вот так запросто предлагает встретиться. На следующий день. Рамуда долго-долго рассказывает ему о «цветочной болезни», возможных последствиях сомнительных лекарств и примерном сроке их действия. Говорит, избавиться от неё полностью возможно только одним способом.       Он пытался помочь. И сейчас пытается — Ичиро искренне ему благодарен. Болезнь раскручивается медленно благодаря присутствию Сабуро. Он препирается с Джиро, но на него смотрит с лаской и обожанием. Ичиро чувствует распирающее изнутри тепло — неправильное, испорченное, недостойное никого из его младших братьев. Оно превращается в синие-синие цветы — Ичиро приходилось видеть их лишь дважды, но ему прекрасно запомнилась нежность этих хрупких лепестков. Яркие и красивые, наверняка декоративные какие-нибудь. Ичиро, честно сказать, не умеет обращаться с цветами. ***       Первое, что он чувствует, просыпаясь — чудовищную боль в горле. Слабые хрипы воспринимаются правильно — Джиро садится в постели и жадно пьёт воду из услужливо протянутого ему стакана. Он переводит взгляд на сидящего рядом — Сабуро же старательно отворачивается, не давая прочитать своих эмоций. Джиро хочется видеть его лицо до дрожи, но брат отстраняется даже сейчас. Тихо уйдёт за нии-чаном и тогда... ...Джиро не знает, что тогда, но точно ничего хорошего. Прежде, чем младший успевает встать окончательно, Джиро тянет его запястье — руки у него ослабевшие, Сабуро ничего не стоит выдернуть и уйти. Но он почему-то так и стоит, глядя куда угодно, только не на брата. Джиро осторожно нащупывает пульс — быстрый-быстрый.       Тогда — неуверенный, как никогда ранее — он осторожно тянет безвольно поддавшееся тело на себя. Сабуро всё-таки поворачивается. И с плачем бросается обнимать, разрыдавшись почти мгновенно, судорожно сжимая чужую одежду и утыкаясь носом в плечо. — Я так боялся, что ты умрёшь, — дрожащим голосом говорит Сабуро, — ты идиот и придурок, и ничего не понимаешь, но я так боялся, Джиро, — он продолжает сбивчиво шептать неловкие признания, шмыгая носом и постепенно успокаиваясь. Рассказывает, что на самом деле любит. Много раз обзывается, но в этот раз Джиро даже не возражает, позволяя обычно столь замкнутому и отстранённому брату наконец высказаться. Когда их обоих мягко обнимает Ичиро, Джиро притирается к нему потеснее, незатейливо кладя одну из рук на наконец расслабившуюся спину. Сабуро жмётся к ним обоим, а когда на волосы Джиро что-то капает, он понимает: Ичиро тоже плачет.       Джиро замечает свои слёзы совершенно случайно — просто они катятся по лицу, точно так же, как это было перед цветами — шмыгает носом и прижимается к братьям потеснее. Он чувствует своё сердцебиение, касается двух самых дорогих людей в его жизни, дышит и плачет. Джиро жив. И какому-то сгустку корней и стеблей он так просто не сдастся. ***       Ичиро рассказывает о болезни долго и обстоятельно. Признаётся, что и сам болен. Показывает таблетки. Говорит, шансы на нескольких заболевших в одном районе фантастически низки. Медленно выкладывает всё, что ему удалось узнать. Джиро думает, возможно, именно они заболели неслучайно. Между братьями не должно возникать таких связей. Если углубиться в престранные конспирологические теории, то, вероятно, мир счёл их бесполезными и слишком испорченными. Джиро не сторонник подобного — всё это просто неудачное совпадение, издёвка судьбы, выбравшей в качестве своих игрушек их троих. Но даже если и наоборот, он готов встать против всего мира, чтобы доказать право на существование. Пусть их любовь друг к другу неправильная и искажённая, пусть она в обществе порицается и не воспринимается, Джиро готов хранить её в сердце до конца своих дней.       Джиро безнадёжно влюблён в Ичиро. Сабуро — в Джиро. А Ичиро гладит их по головам и говорит, что сделает всё ради спасения. Сабуро упрямо отказывается от таблеток, заявляя, что достаточно силён и вынесет испытания наравне со старшими братьями. — Я не смогу сидеть на таблетках, пока вы страдаете, — Сабуро серьёзен и холоден, и Джиро видит в этом твёрдое желание стоять рядом с ними, защищать и поддерживать, разделяя боль. Им придётся. Если хочется выжить, то придётся.

***

      Видеть, как Ичиро кривится в слабости, выплёвывая синие цветы, непривычно. Нии-чан, обычно сильный в своей гордой непоколебимости, клонится вниз, отчаянно пытаясь удержаться на ногах. Сейчас Ичиро точно так же слаб и уязвим, как и его братья. Ранее он защищал их, теперь же это делают они, поддерживая в измученном таблетками теле жизнь. Времени у них не то чтобы много — либо любовь каждого станет взаимной, либо неизбежная смерть. В человеческом теле не должно находиться цветов. И тем не менее, они прогрызают себе жизнь в мягких внутренностях, пуская корни и испивая все соки, медленно высасывая жизнь. Что этим растениям чужие страдания? Они стремятся к жизни, как стремится любое другое существо.       Сабуро расправляет своим небольшим жёлтым цветам лепестки, смывает ошмётки крови и слизи. Цветы зовутся вербейником — это он помнит из курса биологии. Сабуро любит живых существ и жёлтый цвет. Однако, вот незадача: эти чудесные растения убивают его. День за днём, цветок за цветком, необратимо разрушая его тело — ткани, клетки и органы. Сабуро боится однажды не проснуться. И тем не менее, сейчас они идут втроём на какой-то дурацкий блокбастер, наугад выбранный Ичи-нии. Словно ничего и не поменялось, словно они по-прежнему самые обычные братья. Словно в каждом из них не зацветает постепенно смерть. — Ты ничего не понимаешь, — настаивает Джиро, — боевики — самые лучшие фильмы. — Которые создали для идиотов вроде тебя, — отвечает Сабуро надменно, имея по этому поводу своё уникальное мнение. — Сам ты идиот! Прежде, чем Сабуро возразил, Ичиро привычно стукнул их обоим по головам — не так сильно, как обычно, но этого хватило, чтобы они оба обиженно замолчали. И всё же, как бы Сабуро не бесился на Джиро, он немного радовался тому, что они идут в кино. Все вместе.       План Ичиро прост, как две копейки — им всего лишь нужно больше времени проводить друг с другом. Быть немного искреннее. Показывать слабости. Это странно и непривычно — но Сабуро искренне старается, пусть и его перепалки с Джиро никуда не деваются. Однако, теперь, когда его маленький секрет всплыл наружу, он может позволить себе быть более тактильным. Например, класть голову Джиро на плечо. А Ичи-нии разрешает им обоим дремать у себя на коленях. Вроде, между ними и не поменялось почти ничего, а какой-то контраст всё-таки есть. Сабуро пытается отбросить чувство неловкости, каждый раз проговаривая про себя одно и то же: да, они все так или иначе запутались и сбились с толку, всем им глубоко внутри страшно от возможного порицания общества и неуловимо маячащей на горизонте смерти. Да, нужно принять меры. И, поскольку все трое в одной лодке, бояться больше нечего — по крайней мере, внутри семьи.       Но Сабуро отвык показывать себя настоящего давным-давно — иначе не преминут обидеть, воспользоваться и растоптать. Почему это перекинулось и на Джиро, Сабуро не знает. Вероятно, они оба слишком увлеклись Ичи-нии, стараясь загладить свою вину за те ужасные два года, проведённые в ненависти и отчуждении. Настолько, что в один момент это стало соперничеством. И несмотря ни на что, в груди болит именно из-за Джиро. Сабуро устал и запутался в себе, а из прочитанного в самых дальних уголках интернета становится понятно: большинство заражённых до проявления болезни даже не осознают своей влюблённости. Пришлось убедиться в этом на себе — тогда, в охватывающих тело жаре и отчаянии, Сабуро был честным как никогда до. Он боялся умереть. Боялся потерять Ичиро и Джиро, не рассказав придурку о своих настоящих чувствах, боялся никогда больше не затеять привычную перепалку из-за мелочи, боялся не почувствовать ласково треплющую волосы руку Ичи-нии. Да и... что уж тут лукавить, и сейчас боится. До дрожи. За всех них. Слишком многое они не сделали, слишком мало прожили, слишком много боли перенесли, чтобы вот так вот умереть из-за забивающих горло и лёгкие цветов.       В кино он переплетает пальцы с Ичи-нии — осторожно, неуверенно, но со всей возможной мягкостью. Ичиро смотрит только в экран — а на губах теплится слабая улыбка. С другой стороны его берёт за руку Джиро. Ему не придётся нести тяжёлое бремя в одиночку — они разделят его на троих.       Теперь Сабуро способен заметить: Ичи-нии смотрит на него по-другому. В его глазах нет первородного голода, обычно присущего лишь обычной похоти, но виднеется на дне радужек что-то невыносимо тёплое, то, что он до сих пор боится вытащить наружу. Сабуро знаком этот взгляд — его он видел в зеркале, думая о Джиро. Осознание, однако, пришло гораздо позднее, чем могло бы. Ичи-нии никогда не сделает им больно или плохо. Он со всей осторожностью помогает Сабуро держаться на ногах, пока тот кашляет цветами. Он всё ещё ласково треплет волосы, пусть и на его добром лице прослеживается отчётливый отпечаток болезненной нежности.       Ему приходится тяжелее всего. После сдерживания цветов таблетками на протяжении нескольких месяцев, последствия обрушились с ужасающей силой. Ичиро выплёвывает незатейливые синие бутоны после нескольких минут упорной борьбы, сопровождающейся хриплым болезненным кашлем. Иногда ему больно настолько, что он едва не теряет сознание. Слепо зовёт Джиро и Сабуро. Со слезами на глазах просит не оставлять в одиночестве — он так боится охватывающей его темноты. Ичиро, на самом деле, далеко не такой сильный и бесстрашный, каким казался долгое-долгое время. Ичиро тоже боится, что его вновь бросят одного. Боится падать глубоко-глубоко во тьму, один-одинёшенек, боится, что от него отвернутся. Не протянут руку помощи и бросят умирать, такого беспомощного и жалкого.       Ичиро честно пытается не плакать, но Сабуро видит, как душат его цветы и невысказанные ранее переживания. Всё, на что хватает их с Джиро — сломленные утешающие объятия. Брат висит на них тяжёлым грузом — его мощное тело тянет вниз, но они держатся. Ичи-нии тоже держится. Человек, которого они боготворили, оказывается, тоже способен плакать от боли и страдать. Но из-за этого Сабуро только уважает его ещё больше. Ичи-нии идёт вперёд, несмотря ни на что. А рядом с ним и Джиро ему... легчает. Сабуро тянется к нему с объятиями, слушая равномерное биение чужого сердца. Они сделают всё, чтобы этот звук не прекращался. ***       Ичиро во всём привык полагаться на себя самого — кто защитит их семью, как не он? Даже свою болезнь он отчаянно пытался держать под контролем — пока в этом банально не пропала необходимость. У него сердце разбивается при взгляде на Джиро — тот наивен и ласков, как большой щенок, льнёт к нему в тёплых объятиях. Вместе с этим в его груди медленно разбухает то, что может убить буквально через несколько дней. Ичиро кладёт руку ему на шею и находит сонную артерию. У них всех это входит в привычку — слушать пульс и грохочущее в груди сердце, прижиматься в объятиях, улавливая тепло человеческого тела — признак того, что они всё ещё живы. Ощущение безопасности и уюта замедляет рост цветов.       Они сдвигают футоны в одной комнате — временно, разумеется, но спать так оказывается неожиданно приятно. Ичиро иногда мёрзнет, но теперь, когда по обеим сторонам от него есть два живых обогревателя, холод ему не грозит. За ночь они оба успевают едва не залезть на него, беспокойные и зачастую излишне активные. Не то что бы Ичиро возражает. Однажды Сабуро обнаруживается поперёк его голого (пижамная рубашка задралась) живота, в то время как Джиро обнимает Ичиро аки дакимакуру — обхватив всеми конечностями. Это было жарко, тяжело и жутко неудобно — проснувшись, Ичиро подумал, что у него вновь начался приступ.       Однако, несмотря на всю скованность своего положения, на душе было светло. Тихо сопит на груди Джиро, дёргает ногой во сне Сабуро, а Ичиро чувствует себя идиотски-счастливым, имея возможность зарываться во взлохмаченные волосы, рассеянно поглаживая братьев — самых важных для него людей на всём белом свете — по головам. На мгновение словно легче дышать становится — Ичиро хочет обнимать их обоих прямо сейчас, прижать к себе покрепче и никогда-никогда не отпускать — словно они трое одни в целом мире. Словно и не существует никаких проблем извне — гипнотических микрофонов, неуловимого, но пристального наблюдения Чуоку, презрительного взгляда Аохицуги Саматоки, пробивающихся к свету цветов — жёлтых, красных и синих.       Ичиро готов подарить Джиро и Сабуро все цветы этого мира. Умереть, если потребуется. Лишиться человеческого облика.       Всё это время он пытался быть исключительно защитником, стеной, непоколебимо возвышающейся перед врагами. Возможно, именно это стало причиной проигрыша Йокогаме. Братья тоже способны защищать. Ичиро должен был позволить встать им рядом с ним ещё с самого начала. Каким бы ранимым ни казался Джиро, каким бы хрупким ни был Сабуро, они сделают всё ради защиты Ичиро и друг друга. Не стоит об этом забывать. То, что происходит — тому подтверждение. Ичиро иногда бредит — болезнь влияет ещё и на психику, её же эффект после отмены действия таблеток усиливается.       Он проваливается в бездну. Глубокую, необъятную и отвратительно-жадную — то тьма одиночества, ужасающие два года без никого. Ичиро кажется, он вновь возвращается в те времена. И к спасительному свету его вытягивают две пары рук. Они внушают спокойствие, уверенность и чувство защищённости — чувство, что в этом большом-большом мире Ичиро всё-таки не один. Если он вдруг оступится, то эти самые ладони — одни длиннопалые и прохладные, другие загрубевшие и мозолистые — вытянут его вверх, к яркому солнечному свету.       Когда рядом с Ичиро и Джиро, и Сабуро, давящее на грудь напряжение чуть отпускает, позволяя ненадолго расслабиться. Они смотрят аниме, притёршись друг к дружке, совсем, как в старые-добрые — Сабуро и Джиро лениво переругиваются из-за главного героя, пока Ичиро наслаждается их присутствием. — А я всё-таки считаю, что о вкусах не спорят, — назидательно говорит он, отвесив младшим лёгкие подзатыльники — простой спор грозился перерасти в очередную перепалку. Не то чтобы привычная сцена разрушит картину общей идиллии — просто Ичиро чертовски устал за день и ему не совсем хочется слышать чужие обвиняющие вопли — как кошка с собакой, ей-богу. Он слегка усмехается сравнению, смотрит в экран, а эти двое так и засыпают, позабыв о спорах и со спокойной душой прижимаясь к нему.       Цветы Джиро не спешат зацветать — значит, немного времени у них всё-таки есть. Чем чаще заражённый контактирует с объектом безответной любви, тем медленнее рост цветов. Ичиро прислушивается украдкой к чужому дыханию: не сбивается ли? Не становится чаще, нет ли в голосе свиста? Но нет, Джиро дышит точно так же, как и всегда — разве что бормочет себе под нос какие-то глупости. Видать, снова что-то снится. Ичиро находит пульт, выключает аниме и прикрывает глаза, сморённый навалившимся на него теплом. Если у кого-то из его братьев хоть немного изменится дыхание, он сразу заметит. Не может не заметить. Тревога окажется ложной? Замечательно. Нет? Ичиро сделает всё, чтобы помочь. Мягкая пелена спокойного сна укутывает его большим тёплым одеялом — сейчас, сидя перед потухшим экраном телевизора, ему как никогда верится: всё обязательно будет хорошо. Ичиро засыпает, и впервые за долгое время сон не тревожат болезненные воспоминания и переживания прошедших дней.

***

      В основном, Джиро не так уж и страшно. По крайней мере, не за себя. Нет, серьёзно — они так много времени проводят вместе, что на страх не остаётся места. Только когда нии-чан или Сабуро начинает кашлять, Джиро спустя некоторое время прислушивается к ощущениям внутри себя. Если абстрагироваться от реальности и полностью сосредоточиться лишь на собственном теле, то можно почувствовать, как под мягкими тканями лёгких трепещет что-то инородное. Пробивается медленно, но уверенно, всполохами боли разрушая его изнутри. В такие моменты Джиро пугается настолько, что дышать тяжело — он понимает нии-чана, проваливающегося в бездну. Из этих провалов его вытаскивает Сабуро, лениво прислоняющийся к нему спиной за чтением какой-то книжонки для ботаников. Или зовущий обедать Ичиро. Вместе с ощущением их присутствия — голос, прикосновения, тепло — лёгкая боль в груди отходит на второй план. И Джиро вновь вздыхает с облегчением, почти забывая о смутной угрозе, поджидающей где-то впереди. Приступ может начаться прямо в школе, посреди урока — цветы равнодушны к человеческим проблемам — но он всё равно не прогуливает, стараясь контактировать с одноклассниками немного чаще и мягко улыбаясь сдержанному восторгу девушек.       В скором времени у них может больше не оказаться возможности увидеться.       Сабуро, как ни странно, становится тише и спокойнее, пусть и его привычная язвительность никуда не девается — просто теперь нарывается на конфликты гораздо реже, чем мог бы. Проблемы с нервной системой могут ускорить рост цветов. Вероятно, всё дело именно в этом. Непривычно осознавать, что Сабуро всё-таки его любит. Нет, Джиро догадывался (знал) и раньше, но в открытую тот, как бы иронично это ни звучало, признается лишь под страхом смерти. Кто же мог знать, что всё так обернётся?       Его маленький вредный братец не слишком тактильный — максимум положит голову на плечо или позволит неуверенно потрепать себя по волосам. Когда же Сабуро внезапно начинает лезть с объятиями, Джиро теряется. Он делает это молча, без каких-либо предпосылок и даже тени эмоции на лице — просто подходит и прижимается, сцепляет тонкие руки за спиной. Посыл доходит быстро — хотя бы потому, что Сабуро прислоняется ухом к его груди. Он прислушивается к сердцебиению. Делать то же самое входит в привычку буквально за пару дней, и вот уже они все невзначай щупают друг у друга пульс.       Джиро не то что бы совсем уж страшно. Страх за себя накатывает редко — только если слишком углубиться в размышления. Ему гораздо страшнее за дрожащего в бреду и жаре нии-чана. За Сабуро с его слабым здоровьем. За то, что с ними обоими будет, если его не станет. Джиро засыпает позже всех, прислушиваясь к равномерному дыханию своих братьев — ему очень страшно однажды проснуться и не услышать ни-че-го.       Он не обращает внимания на понемногу усиливающуюся боль в груди и затруднения в дыхании. Джиро не хочется драматизировать и думать об этом слишком много — в конце концов, работа головой — не его сильная сторона. Он живёт почти так же, как жил и до, по-прежнему стараясь разглядеть хоть где-нибудь позитив — благо, скорее всего, ему осталось не так уж и долго. Возможно, такое равнодушие — следствие защитной реакции. Джиро старается не вспоминать, как ему страшно и больно было несколько дней назад. Старается засыпать поскорее (у него не получается), чтобы не слушать чужое дыхание и не думать о том, что оно может остановиться в любой момент.       Ичиро бледный, как призрак, Сабуро исхудал ещё (хотя куда уже больше?) сильнее, а Джиро... Джиро видит в зеркале прежнего себя, но на дне радужек прячется животный страх, едва сдерживаемый небольшим самовнушением. Умирать страшно. Уходить от тех, кто любит тебя всей душой, ещё страшнее. Помимо цветов Джиро терзают изнутри и собственные противоречивые чувства. Но когда он держится за руки с Сабуро или Ичиро, они, сдавливающие болезненно горло, отступают. Джиро тянется через Ичиро к Сабуро, находит его руку. — Нии-чан, — зовёт он тихо, мягко сжимая чужую ладонь, — а о чём ты разговаривал с врачом, когда Сабуро заболел? — Ичиро устраивается поудобнее, мимолётно оглаживает их переплетённые пальцы своими. — Этого человека к нам направил мой знакомый, — отзывается брат задумчиво, — на тот случай, если состояние Сабуро ухудшится. Мне дали жаропонижающие и противовирусные. Я надеялся, что, может, всё ещё обойдётся. А в итоге заболели вы оба. Дерьмовый из меня старший брат, — Ичиро негромко смеётся, на мгновение закашливается — они встревоженно поднимаются, но через мгновение кашель прекращается. Он всего лишь поперхнулся. — Не говори так, нии-чан. Ты... — Джиро заминается, подбирает слова, — замечательный человек. Во всём мире вряд ли найдётся кто-то самоотверженнее тебя. — Даже Джиро способен говорить разумные вещи, — подключается Сабуро, и на него даже огрызаться неохота, — без тебя мы бы не стали теми, кем являемся сейчас. Ты столько для нас сделал, — его голос становится тише, в ровные интонации прокрадывается зевота, — целой жизни не хватит, чтобы отплатить. — А давайте поклянёмся — Сабуро приподнимает голову, Ичиро поворачивает свою к нему. Джиро шумно сглатывает, сжимает тонкие пальцы и на выдохе говорит, — всегда быть вместе, где бы ни переродились. Тогда он ожидал чего угодно. И того, что его проигнорируют или засмеют, или мягко намекнут, что все эти речи про перерождения — бред. Джиро и сам не то что бы яро верит, но почему-то ему казалось важным сказать именно это. Что они всегда будут вместе. И, к вящему его удивлению, братья серьёзно кивают. — Клянусь, — в голосе Сабуро нет даже тени насмешки — он действительно вкладывает лишь в одно слово твёрдое намерение выполнить обещание. — Клянусь, — Ичиро присоединяется — в нём тоже сомневаться не приходится. — Клянусь. Джиро говорит запоздало, но стоит ему закончить, как в помещении застывает густая звенящая тишина — даже время, кажется, замедлилось, пока они осторожно обменивались друг с другом рукопожатиями. Боль в груди становится невыносимой, голову клонит вниз, и Джиро судорожно выдыхает, прежде чем лечь обратно. Они с Сабуро всё ещё держат друг друга за руки. Накатившая было паника отступает.       Почему-то от этого, казалось бы, глупого на первый взгляд обещания ему действительно немного легче — словно простые слова помогут им всегда оставаться вместе. Джиро тяжело дышать, и засыпать нежелательно — именно сегодня он действительно может не проснуться. Но рядом — тёплое тело нии-чана, цепкая хватка длинных пальцев Сабуро. В ушах всё ещё отдаётся приятным звоном данная ими клятва. К чему бы ни шло происходящее, всё решится завтра. И чтобы узнать исход, нужно лечь спать пораньше.

***

      Его будят птицы. Именно их переливчатое пение отдаётся в ушах звоном, когда сонная нега неохотная отпускает отдохнувшее, но затёкшее тело. Приходится открыть глаза, проморгаться. В этом странном месте его, вроде как, находиться не должно. Неужели всё-таки..? Нет, подсказывает интуиция. Если бы умер, всё было бы по-другому. Откуда это знание взялось — непонятно. Глаза приходится сощурить из-за бьющего в лицо света. Подняться выходит легко — тело гудит неожиданными силой и лёгкостью. Это же просто сон. Не какое-то предзнаменование, вовсе нет. Лишь удивительно-красивый мир, предоставленный ему словно в награду.       Джиро смог выбраться из бездны — той отчаянной, страшной и тёмной дыры одиночества, которую так боится нии-чан. Джиро стоит и полной грудью вдыхает свежий утренний воздух, раскинув руки и словно приглашая весь мир в свои широкие объятия.       Когда же он просыпается по-настоящему, за окном занимается рассвет. Дышится точно так же, как и во сне — непривычно легко и свободно. В его лёгких всё так, как и должно быть. Капилляры и альвеолы, веточки бронхов и так далее — в биологии Джиро не силён. Но там ничего лишнего. Цветы исчезли лишь за одну ночь, и он всё ещё сжимает аккуратную ладонь Сабуро. В дыхании его братьев нет этой едва слышной хрипотцы, прокравшейся туда в последние несколько дней. Джиро размякший и сонный-сонный, улыбается неприлично широко и устраивается поудобнее, сонно потираясь щекой о нии-чана — такого большого и удобного. Он отрубается вновь — теперь в уютную (и совсем нестрашную) чернильную тьму — драгоценные сны без сновидений, приносящие больше всего энергии.       В этот раз по ушам бьёт трель будильника. Джиро вздрагивает, чувствует, как сонно ворочается нии-чан, отчасти боится просыпаться окончательно. Вдруг он сейчас вдохнёт полной грудью и ощутит знакомо сдавливающие горло тиски? Тем не менее, сделать это всё-таки приходится, и... ...всё чисто. Дышится легко-легко, и пусть воздух тут не такой свежий, это ощущение в тысячу раз прекраснее, чем во сне. Джиро смеётся — хрипло спросонья, немного истерично — сжимает руку Сабуро. Ичиро подскакивает, спрашивает, что случилось. — Ты сам не чувствуешь? На мгновение пугается — вдруг всё прошло только у него? Но Ичиро втягивает носом воздух, и его глаза раскрываются в шоке. Он делает ещё несколько глубоких вздохов. Они все втроём стоят на коленях — из-за плеча нии-чана тревожно выглядывает Сабуро. Джиро подмечает, что тот выглядит отдохнувшим — вероятно, он сам сейчас такой же. И не выдерживает — лезет на нии-чана с объятиями, валит их обоих. Сабуро задушено пищит и просит слезть — его же так раздавят так, ну!       Когда они всё-таки устраиваются поудобнее, то обнимаются уже все вместе — и Джиро счастлив настолько, что ему всё ещё хочется смеяться. Тогда он решается на весьма и весьма непривычную для них вещь — тянется к Ичиро и неуклюже целует в щёку. Раньше они почему-то не целовались. Но теперь Джиро полагает, делать это можно беспрепятственно. Лучше поздно, чем никогда, верно? Сабуро оказывается скованнее больше всех, но почти не шугается, когда Джиро лезет и к нему. Они целуются друг с другом, целуют нии-чана — неумело, неуклюже и совсем по-детски, но никто не возражает. У них всё ещё впереди. От лобызаний приходится оторваться — иначе Джиро и Сабуро опоздают в школу, а у нии-чана какой-то срочный заказ. Одеваются быстро и шумно — Сабуро ругает его, на чём свет стоит, запрыгивая в школьную форму — но в уголках губ теплится едва заметная улыбка. Джиро тепло, хорошо и спокойно — в этот день он бы с удовольствием остался дома, но даже просиживание штанов в школе не кажется таким мучительным. ***       За прошедшие несколько дней никто из них не начал кашлять вновь. Нии-чан полагает, что больше бояться нечего, и по этому случаю Джиро решает забежать в кондитерскую — отпраздновать с тортом, как и полагается. В их престранных запретных отношениях предстоит ещё много нового — но для начала хорошо бы закрепить их вкусной едой и располагающей атмосферой. Джиро жмурится от пробежавшего по телу удовольствия, рассматривает витрины и краем глаза замечает знакомую розовую макушку. Амемура Рамуда стоит прямо рядом с ним, сверля выставленные сладости точно таким же задумчивым взглядом. Почувствовав, что на него смотрят, поворачивает голову и приветливо улыбается. — И снова привет, Джиро-чан! Рад встрече~ — А я не рад, — кривится Джиро, дёрнувшись на знакомое прозвище. — Как грубо, — с наигранной печалью вздыхает мелкий, — лучше расскажи, как вы там? И передавай Ичиро привет~ — Нормально, спасибо, — вместе с сухим ответом Джиро планирует скорее купить выбранный тортик и уйти, но Рамуда не отстаёт. — Я рад, что вы справились. Джиро замирает. Вспоминает, как он исчез буквально за мгновение, спешно поворачивается в его сторону. Но Рамуда стоит рядом и улыбается. Не так широко, как обычно, но ему кажется, что сейчас гораздо искреннее. — Береги их. Это всё, что он говорит прежде, чем пройти к кассе и набрать кучу каких-то жутко дорогих пироженок. Для сокомандников, наверное?..       Называя выбранный тортик, Джиро поглядывает украдкой на уходящего Рамуду. Странный он. Но, раз уж этот чудак из Шибуи помогал (даже он не настолько идиот, чтобы не сложить два и два) нии-чану, стоит всё-таки хоть немного отблагодарить его и передать привет. Он идёт домой под ярким солнечным светом, вдыхая пыльный городской воздух и ни о чём не жалея. Вероятно, они были немного больше, чем просто братьями с самого начала. Одни против целого мира, Ичиро, Джиро и Сабуро буквально вросли друг другу под кожу настолько, что без одного двое других существовать не смогут. Им не выжить по отдельности, как не выживают отбившиеся от стаи волчата. Нет, Джиро уверен, что в будущем вполне сможет обеспечить себя, эта зависимость отнюдь не физическая, она куда глубже и острее, от неё не избавиться так просто. Кто угодно другой на его месте испугается — страшно быть привязанным к кому-то настолько, что без него даже дышать нормально не получается. А Джиро привязан сразу к двоим. Но ему совсем не страшно, потому что эти двое — не кто-то там. Ичиро и Сабуро для него самые дорогие люди на свете, и они точно также привязаны к нему. Они не попытаются воспользоваться его слабостями, никогда не уйдут и ни за что не бросят. Их связь — обоюдоострый меч, который легко может убить всех троих. И в то же время удержать от опрометчивых поступков и не дать совершить ошибку.       Придётся смириться с тем, что они будут вечно скрываться ото всех, но... вместе с Ичиро и Сабуро это не так страшно. Им предстоит долгий и тяжёлый путь, однако, держась за руки, возможно пройти любое препятствие.       И пока его вера в это жива, Джиро не сломают даже самые ужасающие испытания.