imperfections

Парпараджа задумчиво крутит пальцами цветок мака. Красивый такой: алый, «под твой цвет волос» — как, немного смущаясь, говорит Фос, — нежный и притягательно простой. Забавно, на самом деле. Для Парпараджи всего пару недель назад был февраль, морозный и суровый. А сейчас — май, и весь прибольничный дворик цветёт, солнце так тепло и приятно светит, и Фос вот приносит ей маковый цветок и, сидя рядом на скамейке в тени дерева, рассказывает ей о том, что она пропустила. Такое с ней далеко не в первый раз, конечно же, да и не в последний тоже, но всё же всегда чуть-чуть странно так и совсем немножечко грустно. В голову лезет что-то из старых сказок, которые ей давно, в детстве рассказывал Учитель: про то, что заснув на маковом поле, погрузишься в вечный сон. Вечный сон — звучит неплохо. От мыслей её отрывает фраза Фос: — Я снова пыталась выяснить, что произошло в тот день, — вздыхает та, неуклюже обхватывая себя руками-протезами. — Бесполезно. Никто не знает, что произошло после того, как я ушла, и не думаю, что я сама когда-нибудь вспомню. Их друзья всё ещё продолжают пропадать куда-то. С этим как-то связана некая странная секта, поклоняющаяся луне или что-то в этом духе, и этим их знания о произошедшем и ограничиваются. Никто из исчезнувших назад не возвращается, а остальные, кажется, с этим уже смирились. Фос, правда, обещала, что узнает истину и вернет их  — но пока все зацепки, все нити, ведущие к раскрытию тайны, обрываются, стоит лишь начать сматывать их в клубок. Все эти оборванные нити стоят ей дорого, непомерно дорого. Фос расплачивается за них потерянными конечностями и множеством воспоминаний — самых разных: о том, куда она когда-то клала свой блокнот для записей; о том, как звали одну из её подруг, которая тоже пропала уже много лет назад; о важных разговорах, которые могли вывести её на след, но не вывели — и теперь их пришлось провести заново; а ещё о том дне — когда она потеряла свои ноги и узнала что-то важное. Что — она не помнит. Парпараджа лишь тихо вздыхает и притягивает Фос к себе за пластмассовое, с примесью лёгких сплавов плечо. Та прижимается к ней, склоняет голову ей на плечо. — Если я скажу, что, возможно, тебе стоит подумать, нужна ли тебе эта правда так сильно, ты послушаешь? — спрашивает Парпараджа больше для проформы, лёгким жестом убирая с лица Фос чёлку. — Нет, — она отвечает тихо и расслабленно, но ощущается в этом внутренняя решимость. — Я обещала. Ожидаемо, в общем-то. Почему-то это «я обещала» напоминает Парпарадже о другом обещании — том, которое дали уже ей. «Я вылечу тебя. Это обещание.» Парпараджа поджимает пальцы ног в дурацких разноцветных носках и старых, но совсем не потрёпанных — не так уж и часто ей доводится в них ходить — кедах. Они холодные и чувствуются не совсем своими, а где-то внутри неё, во внутренних органах, как всегда, обретается то самое противное ощущение, которое с ней с самого детства и не оставит до самой смерти — в этом у неё уверенности больше, чем в чём-либо другом. — Я опять пропустила твой день рожденья, кстати, — вдруг внезапно вспоминает Парпараджа. В который раз это уже происходит?.. — М? Ничего страшного, ты же не нарочно, — Фос приподнимает тонкие брови, смотрит чуть озадаченно. — Да, но это «не нарочно» происходит чересчур часто, — список всего, что она пропустила, и впрямь внушительно пугающий: целая гора дней рождений, прочих праздников и просто важных событий, счастливых и печальных. — Извини, правда. — Когда Рутил найдёт лекарство, я позабочусь о том, чтобы ты не пропустила ни одного моего дня рождения, обещаю,  — хихикает Фос и прежде, чем Парпараджа успевает что-то сказать, добавляет: — А если Рутил не сможет его найти, его найду я. Это тоже обещание, кстати. — Не слишком много обещаний на тебя одну? — качает головой Парпараджа, улыбаясь краешком губ. Потягивается. И затем вдруг предлагает: — Ладно. Как насчёт того, что я свожу тебя в кафе и угощу за свой счёт? В качестве компенсации за день рождения? — Прямо сейчас? — распахивает глаза, смотрит заинтересованно. — В моей ситуации откладывать что-то рискованно, знаешь ли, — фыркает она беззлобно, поправляет растрепавшиеся немного волосы и встает со скамейки. Фос вскакивает следом, изящно и не пошатываясь — видимо, за то время, пока Парпараджа была в коме, она уже успела полностью приловчиться к протезам на ногах. — Тогда пошли? — Фос протягивает ей руку и улыбается широко и весело, и Парпараджа не может удержаться от ответной улыбки. — Секунду, — Парпараджа щурится, а затем заправляет цветок мака — тот самый, что она всё ещё держала в своей руке, — за ухо удивлённо моргающей Фос. — Теперь пошли, — она берет её за руку в ответ и ощущает, как пусть немного неуклюже, но бережно сжимаются механические пальцы. Парпараджа вдруг ловит себя на мысли, что в обещания Фос ей верить почему-то хочется.