oxymoron

хосок неимоверно обожает причинять людям боль. смотреть, как тухнет свет на глубине их глупых глаз. как расползаются сине-красные капилляры по молочным шеям, извиваясь в причудливые узоры под жесткими ладонями. как набухают вены подле кадыка, и жизнь стремительно покидает тело. во всех ебаных смыслах. в глазах умирающих нет абсолютно ничего. ничего, кроме склизкого страха, что застывает на лицах до конца. его религия — это кости. это то, что остается 'после'. дает человеку время, чтобы просуществовать свою жалкую жизнь, а после гниет бесконечно. весь мир для чона — апатичное ожидание собственной смерти, но он, упрямец, играется. пускает по вене, бросает вызов судьбе. вызов самому себе, как человеку социальному. тому, кто зависит от мнения других. и провожает очередной закат в полуразрушенном здании. медленно следит за заходящим солнцем, затягиваясь по самый фильтр за пару судорожных вдохов. где-то сбоку хрипит жалкий нарколыга, бьется в предсмертной агонии и захлебывается собственной пенистой слюной. его лицо, взбухшее и зеленое, теряется в беспросветной тьме заброшенного здания. пару балок отделяют его от падшего иисуса, что сейчас так снисходительно смотрит на него, а солнце обрамляет сзади щуплый силуэт. хосок любит приходить сюда, «на блюдце», чтобы чем-то поразвлечься. получить визуальный оргазм, ступая своей подошвой на чью-то шею. накрениться, чтобы чувствовать, как жалобно пульсирует артерия под слоем кожи. — помоги, — хрипят ему отчаявшиеся. смотрят, словно на последнюю надежду, на связующую между мертвым и живым. — хорошо, я помогу, — в который раз отвечает юноша. выпрямляется. и точно неловким движением ступни сворачивает разбухшую шею, которая отдает приглушенным щелкающим звуком, стоит носу коснуться заблеванного пола. о таких, как этот мерзкий тип, никто не спросит. и станет его тело, как десятки предшественников, обмякшей от дождя игрушкой валяться в темных закоулках. там, откуда хосок родом. там, где он обитает. по каким засранным улицам возвращается каждый вечер. здесь можно пересчитать на пальцах фонари, ведь тьма — всепоглощающая и естественная среда. трущобы сменяют новостройки, а перед глазами чона предстает знакомый подъезд с лопнувшей краской на железной двери. точно у ночного хищника, у чона обостряется и слух, и обоняние. из-под нависшей челки видит он лишь темный силуэт на шаткой скамейке. из уст вырывается неосознанный смешок. хосок считает жалкими всех, но пред своей истинной считает жалким лишь себя. когда приходит поздно вечером домой, молчит на многочисленные вопросы. боится втягивать юнджи в свой собственный котел, в котором варится уже который год. она способна вызвать злость у чона. прошибить его на чертовы эмоции. возможно, это делает хосока все еще живым. молчаливым привидением юноша плывет в сторону входной двери, многозначительно замедляя шаг напротив домофона. руки его слегка подрагивают от морозного воздуха, пробирающего по самые кости. когда же ржавые ключи звенят меж аккуратных пальцев, а сзади чон так и не слышит чьи-либо желанные шаги, губы сами размыкаются, срываются на хладнокровное: — идешь? — и хосок оборачивается. все терпеливо выжидает, а юнджи все сидит спиной к нему. на ее хрупком тельце — чонова толстовка. аллегория чистой воды. аллегория на то, как сильно человек может зависеть от другого человека. они — два черта, что неосознанно идут рука об руку в свой личный ад. — иду. — не сразу отвечает юнджи слегка сиплым голосом и, больно прикусив внутреннюю сторону щеки, торопливо встаёт с лавочки. холодно, да и злить хосока сейчас совсем не хочется, раз он всё-таки обратил на неё своё внимание, а не просто зашёл в подъезд. нет, особого желания злить его специально никогда не появлялось и не появляется, скорее, это получается всегда как-то непреднамеренно, само собой. девушка, к счастью, никогда не сожалеет ни о чём, она уже давно привыкла. мазохистка. юн безостановочно чувствует, что от хосока отвратительно воняет смертью. начинает чувствовать это, когда с режущим по ушам писком открывается железная дверь, впустив их обоих в окутанный практически непроглядной тьмой подъезд, и абсолютно никак на это не реагирует — этот мнимый запах, кажется, будет преследовать её всю оставшуюся жизнь, а говорить что-либо в данный момент правда не несет никакого смысла. повисшая тишина совсем не напряжённая. — охуенно ты в магазин сходил, даже отмазу интереснее придумать не смог. как и прочитать мои сообщения. — голос юнджи звучит слишком ровно, не вздрагивает предательски и режет своей пронзительностью. — пойми наконец, что мне надоело быть ебучим хатико. прекрати уже всё это. что-то пульсирует под тонкой кожей у чоновых висков, отдавая колючими импульсами в скулу и собачью ямку. юнджи так и норовит прострелить черепушку парня своим неоднозначным взглядом. он это, сука, прекрасно чувствует. вперемешку с накатывающим раздражением губы трогает легкая усмешка. ведь младшая не так проста, как может показаться. она читает юношу своими шоколадными глазами, проглатывает слова до поры до времени с неприятной натугой. чертова девчушка снова хочет прошибить хосока на эмоции. смотрит так доверчиво-требовательно, что чону хочется либо харкнуть ей между глаз, либо очаровательно улыбнуться неровными зубами. всеми тридцатью двумя. в это время ее черные волосы эстетично струятся по мягким выступам аккуратного лица, красиво обрамляются противно-желтым светом полной луны, игриво заглядывающей в обшарпанные окна. оксюморон. этим простым термином чон опишет свою жизнь, стоит кому-либо поинтересоваться. он пробегается пальцами по тыльной стороне локтя правой руки, по следу от иглы, играясь желваками на чуть осунувшемся лице. лениво сбрасывает обувь. кажется, подошва все еще воняет чей-то рвотой. — эй, всё ещё не хочешь ничего рассказать? — доносится знакомый голос, как только чон пошатывается, мгновенно хватаясь за травмированный бок и резко озираясь на взбаламутившуюся девушку. та сжимает кулачки, готовится ко второму удару, снова пожирает юношу взглядом лисьих глаз. глупышка, неужели все еще не поняла, насколько опасно будить дикого зверя? она бросает ему в лицо еще что-то нелицеприятное, а чон лишь грубо перехватывает тонкое и бледное запястье, сжимая косточку. подушечками пальцев перебирает кружева из редких венок, играясь с ее выпуклым сухожилием. девушка все так же требовательно, но все же немного растерянно наблюдает за хосоком, а того, казалось, снова накрывает сладкая волна наслаждения. не успев иссякнуть, наркотическое опьянение разрастается с новой силой под восторженное улюлюканье возбужденного настроя. чон перехватывает вторую руку юнджи, прижимая их к ее груди и склоняя свою патлатую голову вбок. он знает, его подслеповатые глазенки скажут больше, нежели сухие слова. заискивающий взгляд поведает о многом, когда тот контратакует, прижав девушку к старинному серванту между коридором и маленькой кухней. волосы хосока растрепанны, и наверняка сейчас он выглядит довольно скверно и ужасающе, потому что что-то неясное растет в геометрической прогрессии в глубине чуть расширенных зрачков девчонки. — чего же ты добиваешься, юнджи… — шипит чон, ощущая, как бьются остатки трезвости и рассудка под горячим сплавом гнева и состояния аффекта. под кожей словно расползаются глисты, руки так и, сука, чешутся, а губы дрожат, сжимаются в неровную полоску. юнджи все продолжает брыкаться в шершавых руках оппонента. да, именно эти руки сейчас трясутся. именно они вмиг ‘оголяют’ десятки кровавых следов по самый локоть. в такие моменты чон не может контролировать себя. и это чувство ему совершенно не нравится. ведь он привык держать под контролем все жалкие последствия унылого и предсказуемого бытия. глупышка снова разводит его на эмоции, как будто мелких бледных шрамиков по всему телу ей маловато. по капиллярам тут же пробегает неприятная щекотка, вынуждая дёргано взмахнуть головой несколько раз подряд. юноша прикусывает губы, смотрит злобно на свое отражение в чужих бездонных глазках. пальцы сами собой ослабевают хватку. нет, хосок не покажет своей слабости. изящная женская рука апатично выпадает из жестких лап загнанного в угол зверя. он пыхтит в очередной раз. — глупая, глупая… глупышка… — дыхание сбивается, а хосок цепляется ногтями за чужие щеки, ловит пустым взглядом взор не свой и озадаченный. В глазах юнджи все та же выжидающая пелена. она разглядывает парня, словно те, кого он лишает жизни в вонючих недостройках, — ты смотришь на меня, как те ссаные подонки с ‘блюдца’. — жутковатая усмешка рассекает его лицо, — только есть одно отличие… — уголки рта предательски вздрагивают, — тебе я, если даже очень захочу, шею сворачивать не стану… — ладони смещаются чуть ниже, сжимая мягкие мышцы и шарики лимфоузлов фалангами пальцев. юркий язык слизывает капельку крови со своей нижней губы. мерзкое давящее желание огородить девчонку от себя переполняет до самых гланд. она не должна повторять судьбу чона, он поклялся, что не допустит. с самого детства, с первой встречи поклялся. ведь оступиться в обрыв соблазна и непристойности — дело нехитрое, а вот считать каждую копейку, оправдывать себя, протягивая очередную купюру мутному типу с не менее мутным взглядом — не проходит бесследно, не дается легко. — в любом случае, — юнджи делает небольшую паузу, чтобы отдышаться, подобрать правильные слова, — тебе должно быть без разницы на меня; на то, что я делаю. я же как-то закрываю глаза на то, что ты делаешь. значит… и у тебя получится. со стороны смотрится, будто она безнадёжно испытывает юношу на выносливость и стрессоустойчивость, а сама-то всего-навсего говорит ему, что думает, так и не сдержав язвительность. возможно, «глупышка» и правда глупая. но, несмотря на это, юн таковой себя не считает и ещё больше злится, когда слышит абсолютно обратное своим представлениям о себе. она искренне не понимает, почему хосоку настолько сложно просто не оставлять её одну в неведении и не заставлять потихоньку сходить с ума. не понимает и то, как всё перетекло в ненормальную привязанность и желание всегда быть под боком. Ꮳนӈ∂թ٥ጠ ሉนωӈεɾ٥ վεሉ٥ϐεҡค. хосок остервенело впивается в чужие губы, дергая черные сальные волосы в разные стороны, словно удерживая на месте. нечаянно бьет ее затылком по стене, кирпич отдает приглушенным стуком. Ꮳนӈ∂թ٥ጠ ∂εჶนųนτค ϐӈนጠคӈนᴥ. чон неимоверно хочет побороть навязчивый страх. охоту избавить девушку от черта в лице себя, погрязшего в графитовой смоле. бестактно врываясь в чужую ротовую полость, хосок старается перенести свою внутреннюю боль на вполне себе ощутимую, царапая чужую шею в районе щитовидки. — не отнекивайся от меня… — запоздало выдает юноша, чуть отстраняясь и криво улыбаясь в чужие обветренные губы. лишь только тот, кто не боится перейти черту дозволенного, знает, насколько далеко он может зайти.