~~~
разбитый нос липко течет кровью, а ее даже стирать нечем — в одной руке пиджак, на другой виснет фред, которому досталось куда сильнее. завтра от рассеченной переносицы расползутся желто-лиловые синяки, а стесанные скулы покроются острой коричневой коркой. — ты, главное, не улыбайся, — говорит мэлс. — а то коросты полопаются и опять кровь пойдет. сложная, однако, задача. брусницын носом шмыгает и поджимает губы, словив привычную себе смешинку — чего смеется, идиот, непонятно. тут бы плакать, лицо-то в кашу разбито, да и одежда попорчена в какие-то лохмотья, волосы уродливо острижены. галстук тоже обрезали, сволочи. фред смеется, потому что он дурак и может себе это позволить — на лицо ему наплевать, одежды у него еще целый шкаф, а волосы отрастут. мэлс немного завидует такой беспечной и легкой жизни, и периодически только злится, что кому-то все достается просто, а кто-то по ночам вагоны должен разгружать. фред смеется, потому что единственный раз решил прогуляться в стиляжьем прикиде до дома бирюкова, и тут же схватил в рожу. — слушай, ты разве никогда не получал раньше у себя на районе? — интересуется чего-то, облизывая капельку крови, то и дело выступающую на губе. — нет. я же местный, да и тихий. а ты… а фред — крикливый. яркий. наглый. озлобленный на общество. одним словом фред с т и л я г а до мозга костей, и когда им в спину донеслось презрительное девичье «я не лягу под стилягу», он не смог молчать. не смог проглотить. не смог вежливо отшутиться. нет, ему обязательно нужно было повернуться, оценивающе оглядеть щуплую фигурку в сером и язвительно выцедить: — да никто тебя и не захочет. когда от темноты закоулков отделилось с десяток мужских силуэтов, угрожающе сжимающих кулаки, он и не подумал убегать, не подумал обороняться — белозубо улыбался, ослепительно красивый, пока его по лицу не треснули. мэлс никогда не будет отрицать, что влюблен в него по самое не хочу. как можно не быть в него влюбленным? от фреда веяло теплом, свободой и заграничным сладким одеколоном, а не опротивевшим комсомолом, копиркой и гонениями на всех не-таких. у фреда в голосе драйвово играл джаз, и каждая интонация сладко выла на непривыкших к эмоциям нервах. у фреда в тонких пальцах тлела белобокая сигарета, игриво подмигивающая оранжевым слепым глазком в полумраке коктейль холла. у фреда в глазах стилем танцевали чертенята в желтых шузах. у фреда не было ни единой черты, на которых у мэлса замылился глаз — темные волосы, широкая, незастенчивая улыбка, типично стиляжья прическа и блеск. блеск во всем — от носов острых ботинок до бриолиновой макушки. мэлсу казалось, что каждый чувствовал к фреду подобное, поэтому очень удивился, когда боб назвал его дураком. — а ты меня до дому пешком тащить собираешься? — метро закрылось уже. — надо было до тебя дойти и позвонить, меня бы отец забрал. бирюков упрямо сжимает зубы и продолжает шагать. фред нежно скалится: — дурачок, ты даже не подумал об этом, да? — да иди ты. сейчас тут оставлю, на растерзание жлобам. — ладно, ладно, — в чужом тоне тут же поубавилось спеси. — просто поздно уже. останешься тогда у меня ночевать. — нет, — тут же вырывается у мэлса. брусницын смотрит на него, как на полоумного, фыркает разбитой губой, тут же сдавленно чертыхается. — ты ответь мне, ты правда такой бесстрашный? тебя же точно кто-нибудь в подворотне зарежет, — подхватывает ладонью кровь из губы, потекшую с новой силой. мэлс думает — ну и пусть. мэлс думает, что зарежет его не маньяк какой-нибудь, а фредов острый кадык, дергающийся над воротником рубашки. или его худые пальцы, ощутимо впивающиеся в мэлсово плечо. или прямые ресницы, которые на концах темнее, чем на корнях. потом фред делает ужасно жестокую вещь — он своей рукой мягко вытирает кровь из носа, натекшую уже и на верхнюю губу, и в рот. стирает и убирает ладонь, будто бы ничего и не произошло, а бирюков на мгновение подвисает. кажется, незаконно было бы даже попытаться дышать в этот момент. потом оцепенение отпускает, оставляя тяжко бухающее в груди сердце и подрагивающие легкие. это просто нечестно — стал стилягой ради пользы, которая почти уже сдалась ему в плен отношений, как вдруг появился ф е д о р б р у с н и ц ы н и одной только ухмылкой своих резко отточенных тонких губ подписал ему приговор. мэлс проклинал пользу, себя, свою влюбчивость, катю, которая потащила его на тот злосчастный рейд, фреда, всю москву, весь земной шар. это просто нечестно. просто не по-людски. лучше бы ему шею свернули, а не обрезали по-уродски волосы, миллион раз обозвав буржуем, предателем и девкой. фред, улыбаясь, трогает собственную искалеченную прическу. — жалко, — говорит. — у меня волосы долго растут, полгода мучался. теперь заново все начинать. — в смысле? он только загадочно улыбается и качает головой — мол, погоди, мэл, все узнаешь, все поймешь. до его дома добредают уставшие, пыльные. ступни, измученные долгой ходьбой, горят, на лбу выступает испарина. кровь под носом неприятно засохла в шелушащуюся корку. когда они заваливаются в квартиру, уже встает солнце, желтощекое, концлагерное, больное московское солнце. мама брусницына вылетает в коридор с кухонным полотенцем, которым хлещет их обоих, заливаясь слезами и криком: — все! морги! обзвонила! — каждое слово сопровождалось ударом. — как! не! стыдно! они только хохотали, беззаботно, по-юношески. сползли на пол, и внезапно осознали, как сильно хотят спать. фред зевнул, как кошка, прогнув шею и широко открыв мокрый розовый рот. потом похрустел пальцами, поднял глаза на мать, изумленно разглядывающую его битое лицо, порванные штанины и обрезанный галстук, и спросил: — завтракать будем? бирюков силился не заржать.~~~
— на вот, — перед мэлсом хлопнулась стопка одежды. — великовата будет, но до дома дойдешь. рубашка была тонкая, пастельно-голубая, брюки — хлопковые и серые. — что такое? — встревоженно спросил фред, по-своему истолковав чужое молчание. — не нравится? — дурак, что ли? — возмущенно ответил мэлс. господи, правда дурак. брусницын поджал губы, пожал плечами и развел руки в стороны — мол, что поделать, так и живем. потом снова зевнул, запустил руку в волосы и замер, как будто что-то вспомнил. — точно! — в ладоши хлопнул и весь загорелся энтузиазмом, только что не подпрыгивал. — пошли! — куда?.. — растерянно вопрошал бирюков, пока его за руку тащили в ванную комнату. фред вынул из шкафчика машинку для стрижки и все сразу стало ясно. — нет, — мэлс отшатнулся и наткнулся спиной на стену. — да, — фред маниакально оскалился и включил этого электронного монстра. машинка утробно зажужжала. — нет. — да. — нет. — да. — да? — страдальчески опустив брови, спросил. — да! как-то так и вышло, что на завтрак они явились обритые наголо и с улыбками до ушей. отец фреда просто молча вышел из-за стола, а его мать, уронив вилку, драматично проронила в пустоту: — вот он, юношеский максимализм.~~~
бетси, увидев их, сначала выпучила глаза, а потом закатилась мелким красивым смехом — на высоких хрустальных нотках. — вот дураки, — восхитилась она, цепляя фреда ладошкой за талию. улыбка у мэлса стала немного скорбной. польза, как всегда, беззвучно подошла слева, легко скользнула рукой в его руку, прижалась душистым виском к его плечу. — пошли? — а? да. пошли. — чего это вы такие разукрашенные-то? — да мы немного… нарвались, в общем-то. — на твоих? режет. — не на моих. она виновато отводит глаза, нервно моргает алым накрашенным ртом. — прости, я… — да ничего. ни че го. внутрь они забиваются последними (фред затаскивает их через еле открывающуюся из-за толпы снаружи дверь и его пальцы, сжавшиеся на локте, слишком красивые для того, чтобы правда существовать) и польза, ушуршав юбкой куда-то в угол зала, исчезает, оставляя его с брусницыным и бетси, чьи яркие тени почти светятся в легкой дымке от сигарет, повисшей в воздухе. фред красивый, когда даже не смотрит на него, озирая комнату поверх голов и чуть приоткрыв губы. снова курит — по дороге было две сигареты, и неизвестно, сколько он выкурил, пока собирался, выбирая костюм и рубашку на этот вечер. мэлс вздыхает и неловко кусает губы, пока никто на него не смотрит. потом ворует бокал шампанского с ближайшего столика, и выпивает практически залпом. сбегает в подсобку к музыкантам, где царит анархия — они все малость поддатые и паникующие, потому что на контрабасе лопнула струна, а новую взять ну просто негде. мэлс с ними смеется, пьет и периодически падает со сломанного стула, на котором сидит у самой двери. так проходит час или около того — он услышал уже пятьсотмиллионовтысяч шуток про свою новую стрижку (самой популярной была про вшей) и выпил полбутылки невкусного, но крепкого портвейна. провонял сигаретным дымом и вывалился в коридорчик между сценой и каморкой, весело смеясь. фред стоял, подпирая стенку и скрестив руки на груди. глядел тяжело. за опущенным ресницами лениво теплилось пламя, которое, мэлс знал — чуть тронь и спалит до кости. — и чего ты меня там кинул? — я? тебя? кинул? — по пьяни удивление расползается потрясающе медленно, и его можно почувствовать очень точно, очень сильно, очень хорошо. — да, ты. меня, — фред толкается от стены и делает шаг вперед. — ты меня кинул! толкает бирюкова к противоположной стене и разгневанно-холодно дышит. восхитительно дышит. затяжной хрип в горле медленно задохнулся, оставляя только невнятный скулеж на частоте ультразвука — незаконно выглядеть так. говорить так. быть т а к и м. где-то вдалеке запел элвис. — нечем оправдываться, да? — язвительно выговорил, протягивая руку и опираясь ей на стену над плечом мэлса. у бирюкова в поплавившейся голове нет адекватных ответов или каких-либо слов в принципе — только щенячья влюбленность. — не хочу оправдываться, — последние силы тратит на то, чтобы вскинуть голову и заглянуть в глаза — серые, накаленные, как проволока, светящиеся чем-то электрическим изнутри. — почему ты ушел? — почему ты раздуваешь из этого такую трагедию? брусницын недоуменно щурится. — потому что мне без тебя скучно, чувак. простите, мэлс не ослышался? ему без него скучно? фреду, вокруг которого крутится с десяток потрясающе красивых чувих, у которого есть бетси, в конце концов, без него, мэлса, с к у ч н о? — а. — выдавил из себя и уронил подбородок на грудь. — бэ, блин! ты обиделся на пользу, что ли? — что? — ну что она так свалила. какая, к черту, польза. — да… нет. — так да или нет? — нет. — а чего ты тогда ушел? — а чего ты докопался? — мэлс нервно вывернулся из-под чужой руки и поспешно затопал к черному выходу в другом конце коридора. чужие шаги легко поспевали за ним и мэлс знал, что при желании брусницын бы его давно догнал, у стенки зажал и выспросил все, что ему так хотелось знать., а тут вон какой благородный, выбор дает. это взбесило. ни в чем не повинную дверь бирюков пнул так, будто она одна несла ответственность за его бездарную влюбленность. — да постой же ты! его привычка хватать людей за локти тоже внезапно начала казаться ужасной и раздражающей. — отцепись! — нервно дернулся и вылетел на лесенку, ведущую во двор. — ты придурок, что ли? тормозни-ка, — бесцеремонно схватил за воротник блейзера и дернул назад. ноги подогнулись только так. спиной мэлс впечатался в чужую твердую грудь, тяжело и быстро вздымающуюся из-за быстрой ходьбы (почти бега) по коридору. рукой фред обхватил плечи спереди, прижал к себе. господи, за что. — вот теперь поговорим. что случилось? мэлс только всхлипывающе глотнул воздуха и слова сказать не смог. — эй, чувачок, — фред наклонился сбоку, горячим дыханием задевая ухо. — прекрати ломаться, как целка, пожалуйста, давай нормально. и отпустил. в груди стало пусто и холодно. — я просто… не в своей тарелке сегодня немного. с братом поссорились и… фред в ожидании вскинул брови, будто говоря, эй, меня так не проведешь, дорогая, давай по делу. бирюков заткнулся. — и из университета меня выгнали, — выговорил первое, что вспомнилось. на самом деле ему было глубоко плевать на этот университет, и на комсомол плевать, но говорить что-то нужно было. выражение чужого лица, впрочем, не изменилось. не получилось, не фортануло. — то есть, правду ты хочешь, да? — да, желательно бы, — иронично откликнулся брусницын, вновь скрещивая руки на груди. — хорошо. мэлс не знал, куда себя деть. вариант сказать правду, а потом упасть спиной вперед с лестницы пока был самым привлекательным. молчание затягивалось шелковой удавкой фредова ядовито-желтого галстука. — я… спасла его, как ни странно, польза, у которой был талант появляться везде, где надо или где очень не надо. она вынырнула из-за плеча фреда, тонкими пальчиками обвила его плечо: — тебе выступать через пять минут. пошли. — мы не договорили, — раздраженно откликнулся. мэлс, почуяв близкую свободу, драпанул вниз по лестнице. пробежав два квартала, остановился, тяжело дыша. сердце билось часто-часто, с присвистом, не потому, что он несся, как оголтелый, чуть не бросаясь под машины, а потому, что было ужасно страшно и стыдно. кто знает, чем бы все кончилось, если бы не полина — надо бы ей потом спасибо сказать. голова кружилась. было жаль пропускать выступление фреда. на сцене он вел себя так, словно прямо для нее и родился — танцевал и двигался буквально идеально, не сбиваясь и не боясь. крышу срывало только так. он привораживал, приваривал глаза к себе, пока не уходил, запыхавшийся и довольный, за кулисы. желтое пятно его пиджака впечатывалось в сетчатку. и эти несчастные брюки — л и л о в ы е, — которые слишком хорошо сидели на длинных жилистых ногах.~~~
бирюков пришел в кок с пылавшей решимостью серьезно и искренне поговорить, но теперь трусливо сидел в каморке музыкантов, которые уже ушли выступать, и усиленно старался унять трясущиеся руки. внутри шероховато щекотало — хотелось прыгать и петь и в то же время — тихо умереть где-нибудь в канаве и не отсвечивать. воздуха упрямо не хватало. холодные руки своей трясучкой усердно выколачивали ритм играющего в зале джаза. фред опять пел «бейбу» и это немного приводило в восторг, и немного — в ужас. и определенно это не успокаивало. так прошел час. в каморку ввалилась польза, растирая босые ступни. в левой руке она держала свои изящные туфли за тонкие ремешки-змейки. — привет, — поздоровалась и, болезненно поморщившись, упала на мерзотно-розового оттенка пуф. — а ты чего тут сидишь? там все так веселятся, я уже не могу танцевать, — пожаловалась и поджала свои красивые ноги под себя. под юбкой на бедре мелькнул краешек чулка, а внутри у мэлса не отозвалось ровно ни че го. — я тут… эм… — шкеришься? — весело зыркнула она на него. — брось, все знают, что тебя фред всю неделю искал, чтобы поговорить. — ну, можно и так сказать, — поморщившись, ответил бирюков. — он прямо искал? — у всех спрашивал. что-то случилось? — да нет. ага, случилось. фред сам — случился. — колись, — она пододвинула пуф поближе. — что у вас с ним за терки? что не поделили? — да ничего мы не делили! польза смотрела куда-то ему за спину. — мы делили апельсин, — ровный голос фреда потек в комнату медленно. — много нас, а он один. что-то в его интонации не понравилось ни мэлсу, ни пользе, которая, забыв про больные ноги, проворно соскочила. — я, пожалуй, оставлю вас. фред приземлился на освободившийся пуф — ссадины на лице почти прошли, синяки стали бледно-желтыми и незаметными, волосы самую малость отросли. на нем был довольно простой бежевый пиджак и темно-бордовые брюки, как-то странно подвернутые снизу. носки радужились из-под краев этих брюк. он смотрел без агрессии, с дружелюбным любопытством. — привет. — привет. — где ты был всю неделю? — работу искал. — почему не предупредил? — я не думал, что кто-то будет… волноваться. потянувшийся за сигаретами фред замер. — ты реально дурак, чувак. потом выудил пачку, украденную у отца, сунул сигарету в рот, закурил. пустил тоненькое дымное колечко. — я с бобом поговорил, — выронил он в тишину после второй затяжки. мэлса словно сначала обварили кипятком, а потом облили ледяной водой. он буквально чувствовал, как волдыри вздуваются на коже. фред смотрел, не боясь, как-то по-новому — твердо и в то же время ласково, серостью глаз поднимая где-то внутри бурю. — мэл, ну ты же понимаешь, что это у тебя просто ребячество? я тебе как старший брат, а не как чувиха, за которой надо носиться с влюбленными глазами. это пройдет. — не пройдет, — тихо выдавил мэлс. — с чего ты решил, что я сам так не думал? это не просто так, — жестом заставил брусницына закрыть только открывающийся рот. — я правда люблю тебя, — глаза отвел куда-то на шелушащийся потолок. — но это ничего не значит. я могу держать это при себе, как раньше, и мы можем быть просто друзьями. облизнул губы и посмотрел грустно-грустно, но не в глаза — куда-то на кончик носа. — это все, что я хотел сказать, фред, — мэлс встал, поправив пиджак. — пока? и вышел за дверь.~~~
родители фреда воистину были святыми людьми, которые абсолютно всепрощающе относились к любым выходкам своего сына. вечеринки дома у брусницына были окутаны особым флером вседозволенности. мэлс улыбался, пил невкусное горькое пиво и болтал с пользой о какой-то ерунде, в которой не понимал ровным счетом ничего. она не обижалась на его отсутствующее лицо, и не корила за то, что он то и дело терял нить беседы. тактично замолчала, наконец, и отобрала у него бутылку коричневого стекла, глотнула и закашлялась. фред весь вечер исполнял обязанности хозяина, проверяя, чтобы никто не тушил окурки о любимый материн диван и не сношался в кабинете его отца. вид у него был воодушевленный, но немного замученный. простой желтый свитер грубой вязки мягко сидел на широких плечах, то и дело задираясь и обнажая ремень брюк. бирюков шмыгал носом и в его сторону показательно не смотрел. с того вечера фред ему и слова не сказал — приглашение на вечеринку передал через бетси, не звонил, не приходил к дому и просто испарился. мэлс решил, что если обзывать его про себя трусом, то эта дурацкая никому не сдавшаяся влюбленность пройдет быстрее, поэтому мысленно налепил брусницыну на лоб позорную табличку. только себя не обманешь — трусом был он сам. сколько бы он не пил невкусного горького пива, опьянение не приходило — только слегка кружилась голова и начинало тошнить от привкуса ячменя, застрявшего в горле. золотые волосы пользы мягким каскадом лежали на ее округлых плечиках, и бирюков себя корил — ну почему не она? насколько было бы проще. честнее. лучше. глупое сердце. не бейся. томик есенина, который он откопал на барахолке и прочитал от корки до корки, он хотел сегодня отдать фреду — он любил читать и любил классическую русскую литературу. где он доставал чехова, толстого и пушкина — черт знает, но факт оставался фактом. в каморке кока лежала целая стопка зачитанных томиков лермонтова и гоголя и все знали, что книжку можно взять домой, но потом — обязательно! вернуть. вечер тащился медленно. у мэлса с каждой минутой в ушах все отчетливее скрипел пульс. в конце концов, он не выдержал — шмыгнул за фредом в кабинет его отца, где тот всегда оставался под конец вечеринки, когда все становились слишком сонными и пьяными, чтобы буянить. — это тебе, — вытянул книжку перед собой мэлс. хотелось зажмуриться, чтобы не видеть реакции на столько глупый подгон, но гордость не позволяла. — о, — обернулся и удивился фред. взял маленькую, потрепанную книжонку в руки. — есенин? ты его где отрыл только? — разулыбался пуще прежнего, белозубо и ярко. — спасибо! это согрело. мэлс уже сделал шаг назад, к двери, но его остановила тяжелая, горячая ладонь на плече. — останься. — останься в смысле… — останься. пожалуйста. где-то в квартире нежно пел элвис.