Однажды

      Ей сносит крышу. Разум теряется в густом тумане. Запахи.       Лаванда, жасмин, ромашка, лилии…

______________________

      Лаванда. Жасмин. Ромашка. Лилии… Она трясёт головой пытаясь отогнать обилие ароматов бьющих в голову.       Лаванда, Жасмин, Ромашка, Лилии… Почему цветы? Запах океана… Ноги движутся, несут её сквозь толпу, не замечая преград. Ступенька, ещё одна. Она на улице… Поток свежего воздуха бьёт в лицо. Глаза фокусируются. Ночь. Звёзды. Фонари. Такси. Она садится, кидает двадцатку, называет адрес и откидывает голову. Таксист — бета. Хорошо. Покой.       Недолго она была в покое.       — Мы на месте, — говорит таксист, выжидающе смотря на неё.       — Конечно.       Проморгавшись, она вылезает на улицу, оглядывается. Знакомая улица, знакомые дома, знакомая яблоня. Шаг, второй, она ускоряется. Секунда, две, она у двери. Стук, второй, дверь отворяется.       — Эмма?       Удивлённые карие глаза встречаются с потемневшими зелёными, кажется, от зелени остались лишь ободки.       Они стоят, вдыхают переплетённые запахи. Крылья ноздрей шерифа порхают, расширяясь, вдыхают больше чудного яблочного аромата. Мэр окоченев, не в силах сопротивляться резко бьющим феромонам шерифа. Корица, горсть, две, засыпает разум. И так тёмные до этого глаза темнеют, мгновенно превращаясь в чёрные.       Сжатые до побеления костяшки, не двигающиеся до этого, резко подрываются, хватая мэра за воротник. Вталкивают в дом. Дверь запирается. Звонкое цоканье каблуков проносится по прихожей, затихая в гостиной.       Губы, терзающие другие, усиливают напор, рты открываются, пропуская языки. Зубы, кусающие, тянущие чужие губы, норовят спуститься к шее, оставить след, прогрызть бьющуюся венку, оторвать кусок плоти. Руки, сжимающие бёдра, поднимаются выше. Талия, плоский животик, упругая грудь.       Блузка летит к чертям, кружевной лиф разорван в клочья. Губы, терзающие другие, спускаются ниже, оставляя за собой мокрую дорожку. Обхватывают соски, мучительно тянут, проходят невесомо языком, задевая зубами.       Ноги мэра обвиты вокруг талии шерифа, пальцы впиваются ногтями в плечи, оставляя красные отметины-полумесяцы. Голова откинута, дыхание прерывисто.       Шериф, рычащий от нетерпения, усиливает давление паха на промежность мадам мэра.       Белокурые локоны закрывают обзор на чудесную грудь, руки тянутся к брюкам, срывают, не потрудившись растегнуть пуговицу. Трусики следуют примеру, рвутся на теле женщины, оставляя её нагой, беспомощной, но так ли беспомощна наша мэр? Отнюдь.       Сила в кулаке. Руки опускаются с плеч шерифа на грудь, отталкивают, срывают рубаху, лиф, губы впиваются ответным страстным поцелуем в чужие, джинсы летят вниз к ботинкам, откидываются куда-то в сторону, за диван.       Напряжённое тело падает на мягкие подушки, возбуждённая тушка сверху. Губы снова нашли друг друга, языки в приветствии встретились.       Придаток жмёт, упирается в ткань, приносит боль. Ему не терпится познать внутренний мир мадам мэра.       Ведомая похотью, шериф срывает мешающую ткань, освобождая возбуждённый член. Вырвавшись на свободу, он поскорее норовит оказаться в промежности омеги. Не абы какой омеги. В мэре! Ощутить её всю.       Здесь не выберешь по вкусу, цвету, размеру, здесь предрешено всё с самого начала.       Врываясь внутрь мэра, шериф ловит её губы, с которых слетает стон удовольствия, проносясь по всей гостиной, достигая кухни, прихожей, кажется, их слышно и на заднем дворе.       Оставляя метки вдоль всей шеи, блондинка не может сдерживать инстинкты альфы. Зубы превращаются в клыки, кожа на ключице мэра рвётся, алая жидкость течёт по подбородку шерифа.       Судорожно движущиеся навстречу шерифу бедра мэра сжимаются, не выпуская блондинку. Стенки влагалища пульсируют, выжимая все соки альфы.       — Эм-ма, — кричит мэр, сжимая плечи девушки и замирая.       Белая жидкость заполняет брюнетку мгновение спустя. Уставшее тело ложится поверх удовлетворённого, синхронно подрагивая с первым.       — Ты пометила меня.       — Ты скрывалась от меня.