Неуслышанный

      Чужака привела Нейтири- его невеста. Его притащила та, кого он хоть и не любил, но доверял безраздельно. Она смело вошла на земли своего клана ведя пришлого за собой, как молодого глупого Па’ли, соединённого с ней Тсахейлу. Тсу’тей сразу заметил зорким, цепким взглядом их небольшую процессию, состоящую из одной На’ви и демона- сомнамбулы. Тогда шумный, наглый и инфантильный пришелец своим недостойным взрослого мужчины поведением сразу вызвал у сурового, воспитанного по строгим правилам и обычаям смертоносной матушки Пандоры Тсу’тея жгучее раздражение и тот, находясь в своем праве, немедленно выразил его в своих деяниях. Небесным людям нельзя доверять, нельзя приводить их в свои поселения, знакомить с детьми, давать общаться с женщинами, ведь они ненасытны и жестоки. Их неутолимые, дьявольские жажда разрушений и жадность не пощадят никого, как не пощадили и сестру Нейтири вместе с горсткой других детей Оматикайя из школы матушки Грейс. Уж его нареченая, храня в памяти воспоминание о той трагедии, не должна была никогда приводить в их дом- прямо в живое беззащитное сердце их клана- этого чужака… Если только не собиралась убить его.       Потому он не понял, зачем его невеста встала на защиту демона, когда он, возвращаясь домой приволок чужака как пленника- почти приговоренного- под очи главы их дома- мудрого Эйтукана. В тот момент, когда Мо’ат приказала учить проходимца, как быть одним из них и назначила учителем красавицу Нейтири — Тсу’тей в первый раз в своей жизни не поверил своим чутким ушам. Он посмотрел на жену вождя недоверчиво, нервно дергая ушами в неприятном изумлении, но не посмел возразить слову члена правящей семьи- лишь покорно прикрыл глаза- хризолиты и ушел, сдерживая обрушившийся на него яростным водопадом гнев.       На вечернем песнопении чужак нещадно наступал на хвосты Оматикайя. Тсу’тей смотрел и чувствовал, как под весом его неуклюжих пятипалых лап отистые отростки прижимаются друг к другу, сдавливая чувствительные нервы, острой болью отдаваясь в мозгу, и от сочувствия к чужой боли ему становилось все горше и гаже находиться хоть в какой-то близости с небесным человеком, примерившим на себя, как ритуальную маску, обличие На’ви. Воин запивает горький ком, вставший в глотке, горячим пойлом и хмурится, ближе сдвигая широкие безволосые дуги бровей.        У пришельца- демона, ходящего во сне, было широкое квадратное лицо, пухлые губы и мощная, как у Титанотерия шея. Да и весь он напоминал это животное- широкий в плечах, сильный, но неуклюжий и неповоротливый. Да, визуально он казался сильнее, но как любое травоядное отступал при одном лишь появлении грозного, но изящного Палулукана. Так и Жейксулли, как назвал себя пришелец, по началу опускал свою голову в подчинении и смотрел на него, Тсу’тея, из-под надбровных дуг. По началу, он позорно падал с кроткой и послушной самки Па’ли прямяком в жидкую грязь и криво держал лук дрожащими руками. Небесный человек, так похожий внешне на каждого из На’ви, двигался отличным от них образом: действовал тот отрывисто и скованно — делал несколько быстрых широких шагов, замирал на месте древесным стволом и прислушивался, быстро суча острыми ушами. Огладывался медленно, скользя большими влажными глазами по листьям и стволам, опасливо пытался подметить движение дикого леса- будто бы не был способен сосредоточиться на окружающей его природе во время ходьбы или бега. Тогда он был жалок и беспомощен, не смотря на кажущуюся мощь, непонятно каким образом заключенную в не-его-теле.       Тсу’тей, в свою очередь, сидел в колыбели хитиновой спины Па’ли так, как будто там и родился. Он не боялся диких животных и не мешкал пуская смертоносные, оперённые изжелта-зеленым стрелы в добычу, без раздумий и сожалений. Казалось, и целиться ему было не нужно - так быстро и уверено отпускал он тугую тетиву, не изменно попадая в цель. Он был изящен и резв, как хищник. Точен и смертоносен. Да, он был ниже пришельца. Его плечи были уже, а шея длиннее и тоньше. Четырехпалые ладони были уже, но умелее пятипалых культей демона. И пусть он не обладал мощью Титанотерия, но Тсу’тей был верток и смертельно опасен, как разгневанный горный банши. Он, воин Оматикайя, был сильнее Жекасулли, и он это прекрасно знал. Умом Тсу’тей понимал, что он ловчее, проворнее, что он более меткий и быстрый, что он воин, которому нет равных, что является тем самым хищником, которого боится бронированный Титанотерий- но инстинкты, впитанные с молоком матери и отточенные суровым воспитанием его негостеприимной матери земли вопили- чужак посягает на его положение, начиная постепенно скалиться на него, не особо то проявляя к нему уважение. Тсу’тей, стоя рядом, чувствовал, как более мощная фигура пришельца давит на него: своим массивным телом, своим неподчинением и насмешкой, которая чувствовалась в каждом движении. Лучший воин и охотник бесился- огрызался, шипел, едва сдерживался, чтобы не хлестать себя по бокам гибким длинным хвостом и раз за разом яростно нападал на чужака. Он бросался на него со стрелами и луком, с ножом щедро выкупанном в жиже нейротоксина, с острыми зубами и кулаками. Бил так яростно, будто сражается в последний раз- расцарапывал кожу, сбивал костяшки на плотно сжатых кулаках, но бросался неизменно- пытался вцепиться в его горло бритвенными клыками, глотая яркую сладкую кровь, точным движением пытался перерубить тугую, толстую черную косу- еще одну попытку по-демонически надеть на себя чужую кожу. От него пришельца защищала Нейтири- закрывала своим телом, как делают это для своих щенков Нантанги и шипела на него, ее жениха, как на врага. И чужак, надежно скрытый за ее спиной падал навзничь, прибывая в неизменном удивлении от агрессии Тсу’тея, паниковал, не мог ответить, ведь лучший из Оматикайя был действительно силен и умел в искусстве убийства. На’ви двигался плавно- перетекал из одного положения в другое: также, как и он, когда-то давно передвигались большие кошки по еще пока зеленой Земле, и бил четко и зло- на поражение. В очередной раз яростно бросаясь на чужака, в древнем, как вся природа порыве прогнать от своего дома и своей семьи угрожающего их спокойствию чужака- Тсу’тей делал это внезапно, неслышно подкрадываясь к своему врагу, так, что каждая высохшая веточка или опалый жухлый лист, будто приносили обет молчания и не смели издать и звука под его легкой поступью.       Спустя некоторое время демон стал отвечать на нападки, как словесные, так и физические- использовал свое более мощное широкое тело, чтобы задавить более легкого противника, применял нечестные приемы небесных людей: обманывал, бил жестко и отрывисто- будто загонял кинжал в добычу в традиционном последнем убийстве жертвы, выбивая дух.       Тсу’тей рычал и шипел, скалил белые острые клыки, но проигрывал. Раз за разом, как когда-то он побеждал, вжимая широкоскулое лицо Жейксулли в пыль и грязь, теперь он оказывался поражённым. Тсу’тей долго не сдавался- все еще веря, что не все потеряно, что он еще сможет отогнать вероломного пришельца от своей горячо любимой обители, от своего народа: преданного ему, полагающегося на него, от его социальных ролей, на все из которых этот небесный человек все больше и больше с течением времени посягал. Он надеялся, что еще не все, чем он дорожил, к чему стремился забрал Ходящий во Снах. Но тот бессовестно обворовывал его снова и снова. Чужак в очередной раз втаптал его гордость в грязь, когда увел у него невесту. Когда рассказал о своей «миссии» перед лицом народа. Тсу’тей оскалился с горькой нерадостью осознавая, что все это время был прав.       Что же ты плачешь, дорогая Нейтири? Разве ты не знала, что под оболочкой честного На’ви, частички клана, скрывается дьявол? Разве не ты впустила его в сердце клана и в свое? Вини лишь себя в своем горе- не кидайся в объятия матери, ведь не она привела к нам в дом чудовищ по страшнее тысячи «приносящих ужас и иссушающих рот». Ты дала ему в руки лук и подарила крылья банши, а теперь смотри, как он, пикируя с небес, недрогнувшей рукой целится из него тебе и нашему народу прямо в душу.       Испалинское Дерево- дом клана горит и низвергается на землю, воя от боли и скрипя обугренной, мертвой древесиной. Ему вторят последние стоны предков выкорчеваной Эйвы, голоса Оматикайя, качающих на руках бездыханных родных и агонизирующие вопли животных, заживо сгорающих в этом аду. Тцу’тею больше не хочется смеяться. Ему хочется взабраться на спину своему икрану, захватив с собою верных ему людей, лук и стрелы и объявить Большую Охоту на Небесных Людей, яростно желая истребить врага под корень. Но его люди в ужасе. Они оплакивают потери, и не смогут поддержать сбитый пятипалой ступней, втоптавшей его гордость и честь в землю его духа, но все яростный огонь его сердца, все еще горящий любовью к своей Родине. Тсу’тей пышит яростью и злобой, пылает непреодолимым желанием любой ценой защитить свой будущий клан, но понимает, что не может так ужасно поступить со своим до смерти напуганным, дышащим обреченностью народом, бросая выживших охотников на, несомненно, самоубийственную войну. ***       Он явился на закате, когда лучи солнца окрасили лиловые косы- побеги дерева души в желтовато розовый: упал из неба, соткался из песен, сидя на кровяно-красной спине великого Торука, бестрепетно дернул существо из легенд за отростки Тсахику, как непослушного Па’ли и сошел с мощной спины на землю- «не дать не взять- ожившее сказание» — промелькнуло обреченной иронией в мыслях.       В тот момент Жейксулли отобрал то, чем больше всего дорожил Тсу’тей- его народ. Оматикайя тянулись к Небесному человеку четырехпалыми руками, норовили дотронуться с благоговеньем, как до снизошедшего до них божества. Тогда Тсу’тей почувствовал, как мощный древесный стержень, держащий его дух, ломается- осыпается щепками, а его яростный огонь, его злость и честь, служащие ему топливом по лучше еды, сначала обожгла льдом зависть- ведь это он должен был сидеть на широкой спине Последней Тени, а потом затопило солеными мертвыми водами отчаяние-чужак отобрал то, чем он более всего дорожил. Украл у Тсу’тея то, что все еще при надлежало ему- верность и любовь его народа уже не принадлежала сильнейшему воину и лучшему охотнику. И тогда Тсу’тей подчинился- склонил буйную голову в знак подчинения, от чего тугие черные косицы свесились понуро- оберегая слабо чадящий огонек гордости- единственного, что у него осталось. Он позволил чужаку, укравшему у него его женщину, его народ, его положение, назвать себя братом, он сам, нехотя, называл его так. Тсу’тей покладисто переводил речь чужака, как две капли росы похожую на его собственную, не произнесенную из любви к своим людям уже-не-своему-народу, глотая горечь на своих губах, как отраву, прибавляя ее к боли на сердце. И Оматикайя кричали и улюлюкали, поддерживая Торука Макто, а мятежный, непокоримый дух уже-не-их-вождя болезненно бился о переплетение крепких ребер, норовя вылиться кровавыми слезами в очередной раз преданного существа. Он проиграл. Был повержен небесным человеком еще до Великой Битвы, до того, как он совершил акт самоубийства, прыгая со спины верного икрана прямо в разинутую пасть железного зверя Небесных людей — и уже тогда, униженный, стоя перед своим народом и произнося слова не-своей речи, кажется, больше не принадлежал миру живых. Уже в момент того прыжка он знал, что в то мгновение его тело наконец последует за уже умерщвлённой Небесным Человеком душой и твердой рукой посылал град отравленных стрел в хрупкие тела непобедимого врага. Автоматная очередь пронзила его насквозь продырявила, как пеструю редкую бабочку булавкой. Пули, пройдя насквозь, приглушили боль в сердце, и Тцу’тей- несбывшийся вождь и муж- низвергнулся в зеленую бездну, расправив длинные жилистые руки в породии на сильные крылья банши, и золотые тесьмы на предплечьях стали оперением для бескрылого существа. В ушах пел похоронную песнь ветер, а Тсу’тей пытался надышаться таким любимым духом родной земли перед смертью.       Боль удара сломала ему кости и раскроила череп- и ему осталось лишь в агони дожидаться конца. Молись своим языческим богам и плачь, неудачник. Твоя невеста принадлежит другому, твой народ принадлежит другому, весь твой еще недавно пылающий дух повержен, а тебя- сильнейшего в клане война и лучшего охотника- вероломно обокрал пришелец, и даже о тени твоей и деяниях твоих твои любимые Оматикайя не вспомнят, восторженно расказывая легенду о герое: Торуке Макто из Сноходящих, что смело бросился на огромном смертоносном звере из кошмаров, красным, как все закаты перед холодами, на своих настоящих братьев и сестер, как громил их железную армию, и не считал потери следующих за ним На’ви. Они не вспомнят ни о тебе, ни о других жертвах той кровавой бойни, заметят лишь, с благоговейным придыханием — «Его услышала Эйва». Сноходящего демона услышали твоя невеста, твой народ и твоя богиня. Тебя не услышал никто. Не поэтому ли, что бессовестно глухи, На’ви приветствовали друг друга жестом?