₪₪₪
Второй круг дал мне время, много времени. Хён взрослел, а я пытался не отставать, всё так же подражал ему и нескрываемо восхищался. Мы всегда были вместе, ждали друг друга после уроков, на которые шли тоже вместе, вечера, выходные и каникулы, ни одному мгновению я не позволял ускользнуть. Только два летних месяца всё так же разделяли нас, когда хён уезжал к бабушке. Его взросление было подобно расцвету самого прекрасного весеннего цветка, который медленно раскрывался, демонстрируя всю свою прелесть. К простому восхищению во всём что он делал, добавилось восхищение его красотой. Меня немного смущало это чувство, особенно тогда, когда начал ловить себя на бессознательном залипании на его лице. Но хён красивый и не смотреть на него невозможно. Тогда был период и моего взросления, но прекрасным цветением это было трудно назвать. Все почему-то продолжали считать меня милым, трепать по волосам и оттягивать никак не пропадающие щёки, что вызывало крайнее раздражение, не считая рук хёна, которым можно всё. Неожиданно для самого себя, на меня стали обращать внимание девчонки, пытаясь обратить на себя внимание и познакомиться, но моё внимание навсегда было занято. Нам с хёном не нужны были лишние и я старательно игнорировал любое внимание. И вот оно, страшное начало второго круга, спустя несколько лет тихого спокойствия. Всё началось с появления в нашей дружбе на двоих Тэмина. Тэмин. До сих пор ненавижу его самой чёрной ненавистью. Он появился так неожиданно и стал первым претендентом на роль вора моего сокровища. Он забирал его медленно и верно, уводил прямо из-под носа, а я бездействовал будто обездвиженный заклятьем, просто смотрел, как причину моей улыбки забирают себе. Один возраст, одни темы на двоих, одна девочка, что нравится обоим. Со мной мало что серьёзного было впервые, а с ним первая сигарета. — Хён, ты пробовал курить? — Я дожидался его за углом гаражных боксов, настойчиво игнорируя его просьбу сразу после занятий идти домой, когда он со странной ухмылкой и блеском в глазах подошёл ко мне, обдавая запахом сигарет, смешанным с клубничной конфетой. — Тсс… Гуки, только никому не говори. — Его пропитанные никотином пальчики, сжимали мои плечи сквозь неплотную ткань, уводя от места их маленького преступления. — Но я тоже хочу попробовать. — Обида делала из меня капризного ребенка, недовольно скидывающего с себя теплые руки. — Ты ещё малыш Гуки и как хён я не разрешаю тебе этого делать. И плевать на обидное «малыш», которым давно не являюсь, на первую сигарету не со мной, потому получил намного больше: заботливый взгляд и тёплые ладони на щеках, что навсегда убедили меня никогда не пихать в рот эту губительную палочку. Этот круг казался бесконечно долгим, но закончился так же резко, как и начался, когда семья Тэмина переехала, и я снова стал первым, его единственным другом, эгоистично пресекающим на корню любые воспоминания о недавнем друге, что вызывало у него насмешливую улыбку от моей глупой ревности. Но нашу светлую, кристально чистую дружбу замарало уродливое красное пятно, что стало третьим кругом и третьим лишним в нашей только воссоединившейся дружбе на двоих.₪₪₪
Он влюбился, как сам утверждал — по-настоящему. А я всё пытался понять, что может в ней нравится или хотя бы привлекать внимание. Ёе выкрашенные в красный волосы, слишком худые ноги или безобразное лицо? Рядом с ним она выглядела гадким утёнком, чудовищем, рядом с красавцем — хёном. Теперь она стала причиной его улыбки, той кого встречали с уроков, водили в парк и осыпали вниманием. Мне же досталась роль сталкера, вечно раздраженного и по пятам преследующего счастливую парочку. И всё же, вопрос «почему она?» так и не покидал мою голову. Оказалось всё куда проще. — Она старше и с ней я чувствую себя таким же, а ещё она классно целуется и… — он рассказывает о ней взахлёб, переполненный восторгом и мерзкими бабочками окрылённости, — у неё было. Мне хотелось его встряхнуть, отлупить по щекам и впихнуть в голову один достоверный факт «дешёвка», но до него не достучаться, а чувство собственного бессилия разрастается, опуская руки, предоставляя лишь возможность наблюдать. Она второй грабитель моего хёна, оказавшийся куда страшнее первого. Я даже начал жалеть, что Тэмин уехал, с ним у него не было времени на свидания с девчонками, а со мной… Я в одно мгновение стал актёром второго плана, а мои сцены с главным героем становились всё реже и короче. Но я не бросил съёмку в этой глупой дораме лишь потому, что гонорар был слишком ценным: крепкие объятия и «я так скучал Гуки» в моменты долгожданных встреч. Но этого чертовски не хватало. Мне было его мало. Слишком мало. Груз одиночества снова оседал на моих плечах, уже более крепких, но всё ещё не способных выносить это. В очередной день без него, наблюдая за их прогулкой под окном на тех самых качелях, что были местом нашей первой встречи, где я стал самым счастливым и обрёл свое всё, сейчас переживаю первую боль и безысходность, теряя своё всё. Он с ней, кажется, уже навсегда и это выглядит даже правильно. И вдруг возникшее из ниоткуда желание быть на её месте напугало бы меня, если бы не было самым чистым и искренним и выглядело намного правильнее их «вечной» любви. Я вдруг понял, что одного желания быть просто рядом недостаточно, хотелось как у неё: ощущать тепло его рук, смущенно улыбаться, когда за объятиями он прячет поцелуй в шею, краснеть от фраз, горячим дыханием опаляющих ухо, и обмениваться короткими поцелуями пока никто не видит. Эти мысли заливали щеки красным, бросали в жар и заселяли живот, порхающими бабочками. Но она там, с ним, заливисто смеётся над его шутками, а я тут, второй час наблюдаю за ними, съедаемый отравленной ревностью и переживающий первую безответную влюблённость в лучшего друга. Круг снова казался бесконечным, а его эпичный конец, едва не лишил меня жизни. Тогда я подумал, что конец всему, потому что разговор, что он начал остановил моё болеющее им сердце и дыхание. — Мы были у меня, целовались и всё начало заходить дальше… Пауза, что он растянул на мучительно долгую бесконечность, полосовала меня каждой секундой ожидания, я не мог проглотить противный ком, в глазах ощущал стеклянную крошку и не мог понять, за что меня так наказывают. — Я не смог… Тихие, едва уловимые слова оглушающей волной выбили из лёгких весь воздух. Не осмелившись посмотреть на меня, лучшего друга, которому только что открыл не самый приятный свой секрет, он прятал глаза и малиновые щёки, от волнения тёр влажные ладони и всё не решался продолжить. Короткая фраза дала трещину под ногами, но опора быстро нашлась в руке хёна, за которую я схватился, поддержать его и спасти себя. — Хён… — Я трогал её грудь, видел полностью голой, но… я не почувствовал ничего, — мне было больно видеть его таким разбитым, но тёмная, жадная сторона меня ликовала, празднуя возвращение трофея в свои липкие ручонки, — у меня не встал. — Но как же это? Вы ведь всё время только и делаете, что целуетесь. — Слишком поздно я понял, что выдал свою сталкерскую сущность, когда удивлённые глаза прожигали меня. — Ну… в смысле, ты же должен был раньше почувствовать… — Я чувствовал… — моя горячая рука все ещё сжимала его едва тёплую, и весь он сам был похож на полуживого, — мне нравилось, но не вызывало… ну… Он прятал глаза полные позора и грусти, а моя ненависть к ней, за то, что делает моего хёна таким несчастным, сжигала во мне всё чувство окрылённости рядом с ним. — Я не уверен, но, кажется, я и не любил её вовсе… Это постыдное для него признание окончательно раскололо землю под не держащими меня ногами и, схватив его в крепкие объятия, я падал. Падал с улыбкой, слезящимися глазами и с приятным чувством падения внизу живота. Не помню, что я тогда говорил, но отчётливо помню, что сердцу внутри меня было чертовски тесно. После этого мы стали так близки, как это было раньше. Нет. Ещё ближе. Он сомневался, а я был его железобетонной опорой. Он впервые задумался о своей ориентации, а я уже давно был уверен в своей. Ему нужно было убедиться, понять. Он боялся, не знал, что делать и впервые среди нас взрослым был именно я. Я не строил планов по его завоеванию — он и так был моим. Да он не знал о том, что я нагло его себе присвоил, сам себя наделил правами на его пожизненное владение, с невозможностью передачи в чужое пользование. Я просто любил. Жадно, впервые, и знал, что навсегда. Я изводил себя мыслями и фантазиями, но не смел шокировать своим признанием, ему и так было тяжело распутывать клубок сомнений и переживаний, и я не хотел добавлять ему новых. Но однажды просто не сдержался. — Ты должен как-то убедиться. — Мне казалось я звучал так убедительно, но он всё отмахивался и пытался перевести в шутку. Боялся. — Потрогай меня. Как смущенный до алых щек мальчишка, он бегал от меня по комнате, не находя себе места. Его отговорки звучали неубедительно, а бегство выглядело неприкрытым желанием быть пойманным. — Гуки, мы же друзья. Это должен быть кто-то другой. Ситуация с несостоявшимся первым сексом изводила его, он хотел быть уверен, что она его просто не возбуждала, что он ошибся в выборе партнера и упорно отрицал мой вариант другой ориентации. Но я видел сомнение в его глазах, хотя он старательно его прятал, но от себя укрыть так и не смог. — Просто подойди ко мне и закрой глаза. Моё сердце колотилось так, что прожило за эти мгновения несколько лет. Он всё не решался, и я стал первым. Звук собственных шагов останавливал во мне сумасшедший орган, а его разгонял до предела, что было трудно не заметить импульсы через едва колышущуюся ткань футболки. Я подошел слишком близко, его мягкие пахнущие ледяной мятой пряди щекотали нос. Он дрожал и был похож на того меня, что одиноко сидел на качелях с опущенной головой. Он должен сделать всё сам и мне пришлось подавлять рвущееся желание прижать его к себе. Но хён даже не шевелился. Сейчас в этой комнате слишком много света, я протянул руку и заметил сквозь тёмные пряди, как расширились его зрачки, но я лишь щёлкнул за ним выключатель. Эта темнота была пропитана ледяным сиянием серебряной луны и нашим тяжёлым молчанием. Секунды тянулись безжалостно долго, растекаясь в мягкие часы Дали. Он пытал, а я страстно желал быть подопытным. Его силуэт и тяжёлое дыхание вызывали мелкую дрожь по телу, наполняли кровь тяжёлым свинцом, что по венам стекал вниз и воспламенялся внизу живота. В плотной тишине было слышно, как он разлепил пересохшие губы, шорох его футболки от движения руки оглушал, а едва ощутимое касание к груди прошило обоих сильнейшим электрическим разрядом. Словно ошпарившись, он отдёрнул руку и ударился спиной о стену. Меня магнитом тянуло навстречу, и теперь зажатый между холодной стеной и жаром моего раскалённого тела, он испуганно блуждал по лунным бликам на моём лице. — Нет, Чонгук, давай не будем, — так неуверенно и робко, будто пустая фраза, озвученная для приличия. Я удержал его от бегства за секунду до, и прислонился плотнее. Нащупав его руку в темноте, прижал к своему животу и медленно повёл вниз. Он не дышал и всё пытался проглотить отсутствующую слюну в пересохшем рту. Моё сердце колотилось так, что он чувствовал его биение в животе, а когда рука преодолела барьер резинки шорт, оно остановилось. Я отпустил хрупкое запястье, и дрожащая рука сама продолжила движение. В темноте было не видно как зажмурены мои глаза, как верхние зубы казалось прокусывали насквозь нижнюю губу, как капля пота стекала по вискам. Низ тяжелел, наполнялся жаром и кровью, тепло хёновой руки и её движение сжигало до раскалённых углей. Касание. Мгновенная смерть, но такая, что хочется умирать снова и снова. Он просто прикоснулся и держал руку на возбуждении. Он просто. А я чертовски сложно сдерживал себя. Мне мало. Мне всегда и во всем его мало. Хочется больше, ближе и уже не стыдно признать — глубже. От этих фантазий мой уверенный стояк дёргается, от чего больше не ощущает на себе тяжести чужой руки. Я едва успеваю остановить его от новой попытки бегства, наваливаясь на него всем телом и чувствуя, как в мой напряжённый пах упирается что-то настолько же твёрдое и охваченное жаром. Спросите где четвёртый круг Ада? Встречайте, а вот и он! Моё счастливо умершее с улыбкой сердце, безжалостно встряхивают дефибриллятором, когда руки только что касавшиеся меня, упираются в грудь и отталкивают, повалив на пол. Пусто. В комнате. В голове. В сердце.₪₪₪
Он исчез. Со двора, из нашей переписки, из моей жизни. Я ненавидел себя, ненавидел его, ненавидел весь мир и то, что я такой. Сердцу хватило однажды увидеть красоту его глаз, чтобы понять, что со мной что-то не так, какие-то шестерёнки в моём механизме идут не в ту сторону. Убедиться в этом оказалось так просто, почувствовав лишь короткое, почти невинное касание. Принять себя стало таким облегчением, и плевать на мнение общества, если это чувство реальнее всего мира. Время без него тянулось мучительно долго, истязая страдающее без личного допинга сердце, своей холодной бесконечностью. Звонки без ответа становились реже, но мысли от этого только множились. Я вырывал себя из плена безжалостного одиночества, отдирая с кусками плоти и страдая от мучительных ран ещё сильнее. Когда больше не было смысла истязать телефон звонками, я пошёл к нему и поход этот долго мне будет сниться в страшном сне. Встретила его мама, строгая, но ко мне всегда снисходительная женщина. В ту короткую встречу она спустила на меня всех собак своей неоправданной озлобленности и навсегда закрыла путь к их дому. А что с хёном? Он всё такой же правильный как время на лондонском Биг-Бене? Неужели моя огромная любовь, это чувство, что способно потягаться в размерах с Тихим океаном одностороннее? Имеет начало, но нет конца, как бесконечная река жизни, что не может найти свой приток? Этот круг казался самым безжалостным, любимой пыткой Сатаны за самые тяжёлые грехи. Мой персональный Люцифер, напрочь лишённый сердца, долго скрывался в недрах своего заточения, пока я не встретил его спустя огромное количество времени. Вот так просто, зайдя случайно в магазин, что всегда был для меня в списке несуществующих. Всё произошло до тошноты наигранно-радостно. — Привет Гуки, так давно не виделись, — он старался не смотреть в глаза, но пытался улыбаться так правдоподобно, — прости, завал в академии, как ты? Как экзамены? Что он скрывал за своей улыбкой? На мгновение мне показалось — неописуемую радость, которой и я был переполнен. Он всё такой же. Сколько я его не видел? Вечность? Две? Чувства остыли? Нет. Всё ещё полыхают раскалёнными углями. Я жадно съедаю его взглядом, и меня начинает трясти от передоза. Так его не хватало. А боль от обиды только усиливает моё ничтожное состояние. Вот так просто «Привет, Гуки…»? Просто исчез, вычеркнул из жизни, оставил на чёртов год с тысячей вопросов, что каждый день разъедали внутренности своей безответностью. — Прекрасно. Сдам последний на высший балл — отец купит машину. — Я не хотел винить его, ругал себя за глупую обиду, за напор, которым спугнул его. — Вы с ним общаетесь, это здорово. Я уверен, ты сделаешь это малыш Гуки и прокатишь своего хёна. Нежная улыбка, как удар кувалдой точно в темечко, мягкое касание как шипящее клеймо на нежной коже, а тонкий шлейф всё той же ледяной мяты, первый из сотни признаков тяжёлой зависимости. Он исчез из магазина как мираж, снова оставляя меня, но на этот раз не одного, а с целью всей жизни. Сдать математику на высший? Нереально. Я завсегдатай обладатель среднего балла, но! Хён хочет покататься? Я перепрошью мозг, поменяю и если надо куплю новый, но сдам на высший балл, отец купит машину и я повезу хёна далеко из Сеула, туда, где под усыпанным алмазами небом мы будем говорить обо всём, что намолчали за это время разлуки. Чтобы не терять времени, в промежутках между уроками и беспросветной математикой я пошел учиться на права.₪₪₪
Пятый круг начинался подозрительно, напоминающий райские врата, с ярким светом, ароматными цветами поистине неземной красоты и парящими ангелами. Я сдал. На своё удивление легче, чем это казалось. Я радовался результату так, будто выиграл билет в счастливое будущее. Так оно и было. Отец, спасибо бабушке, что воспитала его человеком своего слова, долго не заставил себя ждать. Уже через две недели после экзамена мы встретились с отцом в кафе, он радовался за меня, пряча за спиной коробочку, в которой лежал ключ от моего будущего, в которое вернётся мой хён. Будущее, где снова будем вместе я и Пак Чимин. Щеки болят и ладони всё время мокрые. Неудивительно, ведь я как дурак улыбаюсь весь день, но от волнения до сих пор не могу написать Чимину. Одно короткое предложение и я его увижу. Он снова будет рядом, снова сердце будет давить на ребра, не помещаясь в грудной клетке, снова лёгкие заполнит ледяная мята. Я так по ней скучал, что купил его шампунь, мыл им тело, чтобы чувствовать от себя его запах. Я так скучал по его глазам в улыбке, что игнорируя сначала косые взгляды мамы, а потом и недвусмысленные вопросы, повесил большое полотно его глаз напротив кровати. Тогда мне сладко спалось под его присмотром. Я так скучал по нему самому, что не чувствовал себя живым. Без него я был не я. Без него не было меня. Тяжелый выдох, с которым уходит последнее сомнение. Я открываю наш диалог в какао. Знаю его наизусть. Перечитал всё, с первого сообщения. Последнее, отправленное Чимином девять месяцев назад. Хён: Ты долго не отвечаешь, Гуки. Уснул, наверное. Спокойной ночи. Мне нужно завтра с тобой поговорить Поговорили… И замолчали на долгие месяцы. Ему, наверное, было не просто. Я так и не знаю, что он почувствовал в тот вечер. Его это напугало? Стало противно? Или он всё же почувствовал что-то? Скорее он смывал слезами и горячим душем касания и мысли, пытаясь избавиться от этой грязи на себе, а не плакал в подушку от осознания, что ему нравится его лучший друг. Даже если Чимин всё ещё правильней аксиомы и натуральнее китайского шёлка, я буду любить за двоих, тихо и без посягательств на святое, лишь бы был рядом и больше не оставлял меня. Я: Привет, хён. Я сдал экзамен и жду твоих личных поздравлений в моей машине Глупее себя никогда не чувствовал, прижав телефон к груди, продолжая давить счастливую улыбку. Лишь бы ответил. Молчаливую пытку мне не вынести. Но адский круг всё ещё раем кажется, он отвечает почти сразу. Хён: Это потрясающе Гуки. Так рад за тебя! Сейчас немного занят. Как на счёт завтра? У меня весь вечер будет свободен Грусть вперемешку с безграничной радостью - странный коктейль. От него мутит, продолжая качать тело на волнах не отпускающего наслаждения. Надо потерпеть лишь 24 часа. Совсем немного, но достаточно, чтобы извести себя волнением, планировкой предстоящего вечера. Чтобы совсем сбить меня с толку и дать пустую надежду на то, что мучительные круги закончились, мама сражает наповал новостью, что у неё появился мужчина и этот мужчина мой отец. Даже у них появился второй шанс. Всё обрастает иллюзией того, что всё становится как раньше, но только брат с нами так и не будет жить, давно имея свою семью, Чимин всё ещё не со мной, да и я уже не тот. Но надежда на счастливый конец всё глубже запускает свои корни. Глазам точно не сомкнуться, пока не увидят того, кто наполнит их светом бесконечной радости. Начало моей бессонницы. Напротив глаза, в лёгких мята, а в голове он. Воображение рисует наш вечер. Его волосы развиваемые ветром, яркие блики проносящихся неоновых вывесок на его лице, прикрытые глаза и мягкая улыбка наслаждения. Мы уезжаем далеко, настолько, что слышится тихий шум моря, свет вывесок сменяет, сияние звёздного неба, а шум дороги — его мелодичный смех. Мы расположимся на самом берегу, долго будем рассматривать звёздное небо, искать созвездия и придумывать собственные, не зная никаких, кроме медведицы и созвездия близнецов. Будем долго говорить, окутанные темнотой тёплой ночи и, решившись, я спрошу о том вечере. — Почему ты пропал, Чимин? Ответь как есть. Он помолчит и пытается спрятать от меня и так едва уловимый в ночи свет глаз. — Я ведь с ума сходил. Боялся, что конец нашей дружбе, что больше не увижу тебя. Он поднимает на меня настолько серьёзный взгляд, под которым захочется сбежать глубоко в море. Я не хочу слышать ответ. Я его вижу, и небо сыпется на меня ледяными осколками. Но те не долетают, чтобы исполосовать кожу, разбиваясь о спину хёна укрывающего меня. — Она закончилась тогда. Наша дружба. И началось что-то большее. Он тянется ко мне, я зажат между его горячим телом и бесконечным горизонтом, что всё ещё держит меня. Его губы. Те, что столько ночей не давали покоя, те, что я узнаю из тысячи, те, что всё ближе и ближе сейчас. И всё же я уснул. Пусть и под утро. Не знаю сон ли это или моя фантазия, но, Боже, пусть это исполнится. Весь день на взводе. Я готовился к встрече с ним, как к первому в своей жизни свиданию. Так и есть. Это больше не ощущалось как встреча с любимым хёном, это было как разрывающее от дрожи в коленях и сердечных микроинсультов, чувство предстоящей встречи с любимым Чимином. Но ясность моего неба пытались затмить тучи внезапно свалившихся проблем. — Чонгук, — мама выбежала так неожиданно, что со стола полетел телефон, а я едва удержался на стуле, слишком нервно реагируя на её появление, — срочно езжай к отцу и отвези ему документы, — она впихивает мне в руки большую папку с бумагами и подталкивает на выход, — у него встреча с партнёрами, а он их дома забыл. — Почему ты дома? — Я разворачиваюсь в её выталкивающих меня руках и замечаю на полу телефон с трещиной во весь экран, — А ты не можешь отвезти, у меня важное дело через полтора часа. — С опаской приближаюсь к телефону, и мама преследует меня, продолжая взволнованно объяснять. — Ты на машине, тебе быстрее будет, чем пока я на такси доеду, а мне ещё собираться нужно, после встречи мы с ними идем в ресторан. Телефон, слава Богу, пережил свой прыжок без парашюта. Мне сегодня никак нельзя терять связь. — Но у меня тоже встреча, не менее важ … — Чонгук! — Впервые вижу её такой. Она встряхивает меня за плечи, впиваясь тонкими пальцами, отвлекая от включения телефона, — будь благодарным, сейчас отцу нужны эти документы. Ну почему именно сейчас? Почему не утром и на протяжении всего дня? Именно за час до встречи с Чимином что-то должно обязательно произойти. — Поторопись, — у самого порога она чмокает меня в лоб, как всегда это делает, — может, ты всё успеешь за час. За час нереально. Добраться до центра без пробок в конце рабочего дня — вот что поистине миссия невыполнима. Это проверка на содержание стали в нервах и боюсь мне её не пройти. Сговорившись, все машины Сеула, собрались на моём маршруте «дом — работа отца». Духота, шум сигналящих машин, поджимающее время и последняя капля — сообщение на выжившем телефоне. Хён: Гуки привет. Я свободен, так что жду тебя Нет. Нет. Нет. Ну почему? В моей жизни когда-нибудь будет необитаемый остров, на котором нет связи, Тэминов, красноволосых девиц, имя которой я даже вспомнить не могу, людей в принципе, и самих принципов? Только я и Чимин? Пальцы сами набирают ответ и пробка, наконец, начинает движение. Я: Привет Чимин-хён. Извини, я совсем немного задержусь, можешь пока придумать, куда мы отправимся с тобой в путешествие. Едем. Ура! Мы мать вашу едем! Я уже вижу офис отца и, возможно, я успею даже точно ко времени. Конечно. Беги, Чонгук, беги. Беги и падай, разбивая нос. Охрана на входе просит документы удостоверяющие личность. Класс. А документы в машине, а машине на стоянке, а место на стоянке последнее с краю. — Мой отец Чон Донмин, у него сейчас встреча с партнёрами в зале переговоров, а это документы, которые он забыл и, которые ему сейчас крайне необходимы, а вы можете стать причиной, по которой не состоится важная сделка вашей компании. И тогда охранять вам придется горшки в детском саду, а не сидеть тут вальяжно раскинув свой живот по столу. — Слушай, сопляк, — перед глазами его толстый, кривой палец и такое же лицо, что меняет раздражение на ещё большее раздражение, когда мы оба слышим голос его напарника. — Пропусти его. Не дожидаясь пока толстяк откроет турникет, ноги сами перепрыгивают через него унося к лифту. Успел. Передал. Можно выдохнуть. Нет. Чимин! И снова гонка, только ещё быстрее. Не дожидаясь лифта, пролетаю пять этажей и мимо открытых ртов службы охраны. Расстояние до машины преодолеваю за рекордное время. Демонстрирую приёмы из токийского дрифта, покидая парковку и… Передо мной огромная, как задница того охранника пробка. Супер. Может, стоит в объезд? Но по времени займет, как отстоять эту нескончаемую вереницу. Я беру телефон. Одно непрочитанное от хёна. Хён: Ты обещал меня катать, поэтому все в твоих руках Гуки. Это «Гуки» не может ждать и я закладываю резко влево, сворачиваю на объездную под недовольные сигналы и резкий свист чьих то тормозов. Я еду Чимини. И заберу тебя. Навсегда. Себе. Тучи, что накрывают моё небо, сгущаются плотнее, включая на светофоре красный. Ну, нет. Достаточно. Хватит с меня осадков. Ступня выжимает максимум перед самым светофором из малышки, что я полюбил всей душой. Гром. Молния. Небо накрыло меня. Я говорил, что тогда началась моя бессонница? Неправда. После этого я заснул надолго. На пять дней без просыпа. Это грозовое чудище накрыло меня так, что взболтало мозги как в блендере, переломало рёбра и обе ноги, уничтожило мою малышку, лишило сна, слёз родителей и свидания с Чимином. Просыпаться после такого долгого сна от дикой боли во всем теле и рыдания мамы за дверью палаты не самое приятное пробуждение. Итак, мой пятый круг в самом разгаре. Больница. Слезы матери. Нотации отца. Слёзы матери. Визиты Чимина. Нотации отца. И всё это под большой белой пеленой медикаментов, которыми я пропитан насквозь. Первый раз он боялся прийти. Я видел это в его глазах. Боялся увидеть, как меня изуродовало. — Привет, как ты? Он был тихим и осторожным, боялся подойти и смотрел огромными испуганными глазами. — Я так рад, что ты пришел. Сядешь? Встреча. Не под звёздным небом плечом к плечу, а под до тошноты идеально белым потолком на расстоянии вытянутой руки. И почему он всегда настолько идеально ровный и снежно-белый? — Как же так Гуки? — Всегда наполненные искрами радости глаза, сейчас блестят от сдерживаемых слёз и мои предательски наполняются влагой в ответ. Он всё пытается их сдержать, жуёт нижнюю губу и заламывает пальцы. А я улыбаюсь сквозь слёзы. Главное, что он рядом. — Так хотел тебя увидеть, хён… Не надо было этого говорить, он будет чувствовать себя виноватым. — Какой же ты дурак, Чонгук. Он плачет больше не скрывая слёз. А глаза всё такие же красивые как при улыбке. — Обнимешь меня? — Он словно ждал моего вопроса и кинулся так быстро, будто отчаянно в этом нуждается, но останавливается в сантиметрах от меня. — Я боюсь сделать тебе больно. — Иди уже ко мне. Чудом уцелевшие руки притягивают его к поломанной груди, жмут сильнее через боль в рёбрах. Он не пахнет больше мятой, пахнет чем-то сладким, и пряным и это пьянит. Дурманит сильнее мятных листьев, заставляя сгущаться кровь и чувствовать, как она медленно протекает по венам. Каждый день в больнице долгие разговоры, как я и мечтал, за исключением самого места наших встреч. Мы говорили обо всём, кроме того вечера и редко затрагивали тему, что было с нами во время той разлуки. Небо что сломало меня, казалось, начало проясняться, но это был лишь луч, что быстро пропал в серых тучных массах. Диагноз прозвучал как приговор. — Ты пока не можешь ходить Чонгук, тебе нельзя вставать, у тебя поврежден межпозвоночный диск, нужна операция. Они были рядом и всё слышали. Мама, отец, Чимин. Смотрели так… Они знали! Они все знали и молчали. Бесконечно рыдали за дверью палаты и ничего не говорили. Жалость. Я так сильно ненавижу её. Вот почему он здесь каждый день, вот почему обходил тем ближайшего будущего. Нет у меня этого будущего. — А-а-а……. н-е-е-е-е-т. Нет! Нет! Невозможно дышать, внутри что-то огромное, что больше меня, разрывает на части, вырываясь истошным криком. Тесно в своем теле, в нём противно и хочется вырваться, содрать кожу и избавиться навсегда. Отросшие ногти на бледной коже предплечий оставляют малиновые царапины, сжатые веки пытаются лопнуть глазные яблоки и остановить этот поток эстетики, так хочется стучать ногами по кровати, но не могу, из груди рвётся крик умирающего в муках, что сотрясает всю больницу. Родных просят уйти, а меня окружает толпа медсестер. Они пытаются прижать меня к кровати, делают укол и мир начинает медленно стекать вокруг меня, оставляя кругом пустоту и на прощанье испуганный взгляд уходящего Чимина. Я снова спал. Почти сутки под сильным снотворным. Проснулся в сладком облаке макадамии от макушки, что спит на руках, сложенных на моей койке. Его пряди такие мягкие, лучше любого успокоительного и антидепрессанта. Он начинает тихо ворочаться и привставать от моих прикосновений. — Чонгук, — глаза сонные, вмятинки от рукавов его кофты на лице. Такой милый. — Как ты? Как я? Пожалуй, как живой труп, но если он всегда будет смотреть на меня вот таким вот взглядом как сейчас, я готов остаться им навсегда. — Я свыкнусь. — Царапающий горло хрип сорвался с сухих губ, вызывая грустную улыбку на сонном лице. Свыкнусь с тем, что больше никогда не прокачу его на машине, не пройдусь с ним по парку, да даже просто прийти к нему не смогу. Нет! Я не смогу так. — Нет, черт побери! Нет! Мне хреново! Мне отвратительно, Чимин. Истерика снова подкатывает, и размачивает на лице давно высохшие слезы. — Гуки, тише, успокойся. — Мягкие подушечки нежно стирают влагу с моего лица, когда его становится таким же мокрым и солёным. — Не всё же так плохо, тебе нужно только восстановиться, набраться сил для операции, восстановиться после неё и ты снова сможешь ходить. Ты ведь ещё мне прогулку должен, помнишь? Он смеётся сквозь слёзы, слизывая соленые капли с губ. Хочу сделать так же. Слизать влагу с его красивых приоткрытых губ. Они приближаются под полным надежды взглядом, целуют в лоб, крепко прижавшись к пылающей коже. Смущенный своим поступком Чимин быстро отстраняется, вытирая рукавом лицо. Всё чего я достоин? Поцелуй в лоб, как покойника? Теперь у тебя точно нет шансов Чонгук. Не в твоём лежачем положении. Чем больше круг, тем тяжелее муки. Они перетекают из одних в другие, не давая шанса остановиться и перевести дыхание. Уже несколько месяцев я заперт в своей персональной камере номер 6, не зная, что новый круг уже начался.₪₪₪
Операция прошла успешно, только я всё ещё не хожу, а катаюсь из угла в угол своей комнаты на инвалидном кресле. На ноги страшно смотреть, две кости без мышц обтянутые кожей, не способные удержать тяжесть собственного тела. На спине корсет, на голове отросшая копна, а на острых плечах растянутая футболка. В программе камеры пыток №6 нудное домашнее обучение, и никаких компьютерных игр, во время них не слежу за положением тела, поэтому в комнате из техники небольшой телевизор и телефон, вечерние беседы с приевшимися и однотипными подбадриваниями мамы и редкими визитами Чимина. В больнице он был каждый день, до операции и неделю после. Потом дел стало больше, посещений все меньше, как и смысла пытаться начинать ходить. Дома и вовсе всё сошло к приходам раз в полторы недели, и переписку в которой хён самый натуральный пассив. Занят. Всегда занят. Что ж, хотя бы сегодня я его увижу. Как всегда принесёт целый пакет фруктов для отвода глаз. На дне пакета обязательно будут сладости и вредные снеки, за которые меня до сих пор ругает мама. Он будет рассказывать до самой ночи обо всём, что произошло за то время, пока его не было, уютно согревая бок своим теплом, прижимаясь плотнее на большой кровати. А на прощание пожелает поскорее прийти в норму, напоминая о прогулке, что я задолжал и поцелует на прощанье, как положено заключённому камеры № 6, шестого круга и вечного обитателя френд-зоны — в лоб. Так и есть. Приходит вовремя с полным пакетом и радостной улыбкой. — Привет, Гуки, — всегда только Гуки и только для него, — убирай в ящик, остальное я на кухню отнесу. Такой смешной. В спешке прячет шоколад, снеки и содовую, оглядываясь по сторонам, и бежит на кухню к маме с пакетом только полезных продуктов. Этот хён… Возвращается быстро, прямо из дверей кидая мне банан. — Лови. Нуу… Мимо. Почти поймал. — Чонгук, — вот уже и не Гуки. Поднимает фрукт и вручает прямо в руки, — операция давно прошла, но ты не занимаешься восстановлением. Посмотри на свои руки, — его горячие пальцы, обхватывают моё запястье, — это что за макаронинки? А ноги? — Сквозь мягкую ткань домашних штанов трогает моё костлявое колено и мне становится неловко. Лучше бы он трогал их раньше. Сейчас эти прикосновения приносят дискомфорт. — Где мой сильный Гуки? С крепкими руками и широкой спиной? — Впечатление, что говорит со мной как с малышом, особенно когда пощипывает кожу на шее и взлохмачивает волосы. — И таким вот ты собираешься девчонкам понравиться? — Не хочу я им нравиться, понятно?! И не трогай меня. — Сейчас его детские игры мне не нужны. Неужели он так и не понял за все это время, кому я действительно хочу нравиться. Чимин испуганно отстраняется и начинает мять рукава своей толстовки, будто собирается в чем-то признаться. — Ладно. Окей. Как скажешь. Я просто переживаю, ты всё время один, ни с кем не общаешься. — Почему он не смотрит в глаза? Почему он мать вашу на меня не смотрит? — Ты мог бы попробовать пообщаться с девушкой, не знаю, просто как с другом, а там может и выйдет что. Не надо сидеть постоянно одному и ждать когда придёт мама или я. Всё ещё не смотрит, выискивая что-то в рукавах своей толстовки. — Что если мне не нравятся девушки, что если я не такой, хён? Сердце остановилось. И его наверняка тоже. Медленно глаза поднимает, скользит по груди, шее, лицу, пока не натыкается на мои, нуждающиеся в ответе глаза. — Чонгук, я… — не выдержал, снова закрылся за тёмными ресницами, — слушай, может и так. Но… Но мне кажется, тебе просто не хватает общения, ты окружил себя одним узким кругом людей и начинаешь видеть то чего на самом деле нет… — Есть, я давно это вижу, но не пойму, почему твои глаза закрыты? Молчание. Слишком долгое. Мы оба не готовы к этому разговору. — Хорошо, тогда… Попробуй пообщаться с каким-нибудь хорошим парнем, потому что… Мне это не нравится. Он всё больше отдаляется, хотя всё ещё здесь со мной, в моей камере, что остальные называют комнатой. И снова долго молчит. — Потому что, что, хён? — Потому что я общаюсь с тобой редко, тебе нужен друг или парень, получается. Я не знаю. — А тебе не нужен? Ты что хочешь сказать, что больше не будешь приходить ко мне? Тебе не нужен друг калека?! Я не заметил, как сорвался на крик, пока не увидел, как он морщится. — Ты не калека! А здоровый парень, но какого-то хрена до сих пор строишь из себя больного и несчастного! Твои ходунки покрылись паутиной, а ты давно уже мог бы начать ходить! — Так ты из-за этого перестаёшь со мной обращаться, потому что я не хожу?! — Нет! — Мальчики? — Оба не заметили, как уединение было нарушено, испуганно выглядывающей мамой из-за двери, — у вас все нормально? — Да мам, всё хорошо, извини. — Она окидывает нас недоверчивым взглядом. Не поверила, но ушла, прикрыв за собой дверь, не давая выветриться разрастающемуся как плесень напряжению. — Так в чем дело? — Всё так же кричу, но шёпотом напрягая связки до вздувшихся вен. — В девушке! — Таким же шёпотом-криком отвечает Чимин, наконец, посмотрев на меня. — В моей девушке, Чонгук…— Уже тихо и спокойно добавляет, так же тихо и спокойно выпуская мне пулю в сердце. — Девушке? — Я словил галлюцинацию? Уснул? Мой хён ещё не пришел, и я уснул, пока ждал его? — Да. Югён, она… ей не нравится, что я так часто пропадаю у тебя допоздна. — Почему в самые ответственные моменты он не смотрит на меня? — Часто? Допоздна? Да ты непростительно редко у меня бываешь, хён. Скоро совсем ходить перестанешь! И что это за Югён такая? Почему ты мне не сказал раньше? Так больно говорить и дышать со сквозной раной в сердце. Так больно смотреть на него и понимать, что он уже так далеко, так недосягаем. — Ты так расстроен всё это время, твоя депрессия не проходит, я не знал, как сказать, боялся расстроить ещё сильнее. Она хорошая, правда. Тебе бы понравилась. Может, я познакомлю вас, тогда нам проще будет общаться, потому что она поймет, что ты замечательный. Познакомить? Понравилась бы? Она? Одна из тех, кто забирает тебя у меня? — Почему она запрещает тебе? Почему ставит перед выбором? Кожа жжётся, я стер ладони в волнении и сварил внутренности в кислоте собственного раздражения. Снова его теряю. — Посмотри на меня! — Слишком громко, сам пугаюсь своего громкого рыка. Чимин вскакивает с места, смотрит широко распахнутыми глазами и кричит, но я слышу всё как через толщу воды: — Потому что мы помолвлены, и она скоро станет моей женой. Не кажется, что она имеет на это право? Нет, кажется, что это второй выстрел, на это раз в голову. Контрольный. Я выпал из реальности. Не понимаю, что вокруг происходит. Всё плывет от слёз или голова кружится? Щекам горячо. Чужие руки лицо поднимают и я по движущимся губам пониманию, что он меня зовёт. — …ук? …гук? Ты слышишь меня, Чонгук? — Давно вы вместе? — Мёртвыми сухими губами, так тихо, что он едва может различить слова. Но различает. Убирает мягкие руки с моего лица и возвращается на место, снова куда-то пряча свои глаза. — Больше года. — Года… — Шепотом повторяю за ним. И сейчас, и в больнице и тогда, перед самой аварией. Уже тогда у него была Югён. Я зря торопился, зря летел на красный под машину, зря надеялся на судьбоносную встречу. — Тебе же всего 22. Какая свадьба? Ты настолько любишь её? Всё же это слезы. Крупными каплями скатились вниз, и теперь я вижу, он смотрит на меня. Но не так как я хотел бы, в этом взгляде слишком много стали, мне не выдержать этого взгляда, но я настойчиво стою под его тяжестью. — Тот вечер, Чонгук, всё началось с него. Я сразу понял, о каком вечере он говорит. Остановившееся сердце дёргается, грозясь сорваться вниз к ногам, что и без того слабые, и в миг совсем жидкими становятся. — То, что произошло… неправильно это. Ты мой друг, мой лучший друг, Гуки, и я не должен… Его голос ломается. Он зарывается в волосы, уперевшись локтями в колени. — Я испугался, понимаешь? Я не мог принять это. Не мог понять, почему моё тело отреагировало на мимолетное прикосновение. Ты ведь всегда был моим другом, моим малышом Гуки… Я казался себе ужасно неправильным, грязным. Мне было просто невыносимо плохо от самого себя. Я пытался успокоить мысли и во всём разобраться, правда до которой я добрался, казалась мне неправильной. Один я не справлялся. Мама заметила и я рассказал. Нет. Только не это. Его родители… таких педантов во всей Корее не сыскать и в этом вопросе они оказались непреклонны. — Мне запретили с тобой общаться, я три раза в неделю ходил к психологу и каждый вечер смотрел с мамой скучные семейные дорамы, что восхваляют устав семьи. Бедный Чимин. Его мозги полосками на турбо режиме с сильным отжимом. Убили то, что всё-таки было в нём. То, в чём так я нуждаюсь. — Это они познакомили меня с Югён и они настаивают на свадьбе. Она неимоверно счастлива, родители тоже, а мне так спокойней. — Спокойней?! Спокойней ему! Спрятался за мамину юбку от настоящего себя, испугавшись того, что по их мнению неправильно?! Пляшешь под их дудку, проживая жизнь, как этого хотят они! Бросил друга, что всегда любил одного лишь тебя, дышал тобой и не просил ничего взамен! Зато спокойно ему, сука! Давай Чонгук найди себе нового друга, а то я сваливаю, мне так спокойней! Мое тяжёлое дыхание заполняет комнату, а он не смеет ответить. Какого дьявола он молчит? Так хочется подойти, взять за грудки и вытрясти из него всю душу вместе с ответом на мои миллион «почему?». Я же только что признался, почему он даже не удивлён? Холодный, как стена. Недосягаемый, как космос, космос что разделяет нас. — Уходи! — Чонгук… — Уходи! — Так, вы, почему расшумелись? Снова обеспокоенная мама врывается в комнату и на этот раз так кстати. — Мама, выведи его отсюда, прошу! — Но… — Убери! Я хочу захлебнуться. Слезами, которых оказалось так много. Я тону в них, ощущая всю боль недосказанного и невыплаканного. Больно. Пусто. Тяжело. Я чувствую всё и сразу. Я слушаю, как мама извиняется и просит Чимина зайти в другой раз, тут же возвращается и опускается передо мной на колени. Я сплошная открытая рана, заливаю себя солеными слезами и варюсь в собственной боли. — Сынок, — у нее глаза на мокром месте, держится за мои руки, пытаясь убрать их от лица, — мальчик мой, что случилось? Чем он тебя обидел? Пожалуйста, скажи мне? — Я не… не ну-жен е…ему, мам, — получилось жалко и сдавленно от икоты и сбитого дыхания, — не ну-жен… Вот он отсчёт моей бессонницы, той, что бессоннее остальных. Слезы остановились только утром. Всю ночь мама была со мной, тихо посапывая под мои приглушённые всхлипы. Утром в ведре оказалась пропитанная насквозь слезами наволочка и настенное полотно, а дальше вступил в права седьмой круг.₪₪₪
Если шестой — это камера пыток, тюрьма, заточение, то седьмой — это белая комната с мягко обитыми стенами. Я перестал учиться, садиться на кресло, пока боль в спине не начала сводить меня с ума. Пришлось вставать, учиться ходить пока что с ходунками. И всё это лишь из-за мамы, что умоляла меня ходить, не дожидаясь, пока мышцы не атрофировались окончательно, и мы не разорились на обезболивающих. Я находился в замкнутом кругу, в одном и том же дне, с одними и теми же действиями: полдня ничтожных попыток на восстановление, пол дня пролёживания пружин в матрасе. Моё существование было похоже на стоп кадр второсортной мелодрамы. Парень бросил девушку и она не может это пережить, сидит уставившись в одну точку, а вокруг пролетают месяца, наполненные шумом и радостью жизни других. Вот так и у меня. Да, я пересмотрел кучу девчачьей романтики, примеряя на себя каждый образ несчастного влюблённого. И каждый раз с новой силой глубже расковыривал едва успевшую затянуться сквозную рану. Мама лечила ее, как могла, не давала утонуть в собственном дерьме, которым я окружил себя. Привела мне нового соседа, в надежде, что будет как в детстве. Джин неплохой парень, но слишком шумный и совсем не тот. Он пытается и спасибо ему, наверное, за это, но мне как-то не надо. — Чонгук, опять ты лежишь? Джин-и поругай его. Сождкин всегда с улыбкой, а это иногда просто раздражает. — Привет, Чонгук, готовь зад, лупить буду. Тут кстати вам письмо. Наверняка счёт. Очередной. Абсолютно не интересно, но мама от чего-то замерла в ступоре. — Что там? Немного страшно видеть её такой, с каждым прочитанным словом, её лицо меняется до состояния кричащего, будто кто-то из близких родственников умер. — Ничего, я пойду… — Стой! Хотела сбежать, значит что-то важное. Но почему мне сказать не хочет? Неудобно при госте? — Джин-хён, не оставишь нас на минуту? — Конечно. С щелчком закрытой двери моё залатанное сердце начинает больно трепыхаться. — Дай мне. — Чонгук… — Дай. Вы бы видели её. Идет словно на смертный одр, еле передвигая ногами. Протягивает трясущимися руками конверт и садится рядом. Приглашение на свадьбу. Лицо мамы не обмануло. Близкий родственник у неё действительно умер. Более мертвым чувствовать себя невозможно. Холод волной прокатывается по телу, замораживая внутренности до ледяной крошки. Есть ли жизнь после смерти? Я в Аду, забыли? Это восьмой круг и меня пугает этот знак бесконечности.₪₪₪
Сколько ночей не спал? Кто знает. Я уже сбился со счёта. И это единственное чем эти два круга похожи. А ещё муками, но только в седьмом, да и во всех предыдущих, это были душевные муки, что когтистыми лапами чертей разрывали потрепанную душу, в восьмом — физическая боль, сильная, выдавливающая слёзы, и это гораздо приятнее, мучиться от жара мышц и боли в спине, забывая о дырявом органе в груди. Первые недели были самыми тяжёлыми. Я изнурял себя ходьбой, упражнениями, что больше были похожи на профессиональные тренировки. Теперь мать в панике умоляла остановиться, боясь, что я могу навредить себе. Но мне нужен был мгновенный результат. Ходить я научился ещё на седьмом круге, осталось лишь вернуть силу мышцам и способность ходить без опоры, в которой я всё ещё, чёрт возьми, нуждался. — Да что же ты делаешь?! — Мама подлетает ко мне и пытается поднять с пола. — Пытаюсь ходить, что ж ещё? Совсем как в детстве, да? — Неправда. Упал от усталости. Мышцы горят, а тело умоляет о передышке. — Чонгук, прошу тебя, прекрати! За кем ты гонишься? Что за спешка? Врач сказал, что нужно делать всё постепенно, ты ещё марафон завтра побеги. — Побегу. Побегу и не вернусь. Я не хотел её пугать, но вышло наоборот. Я стою без опоры, и она готова поймать меня в любой момент. — Убегу, чтобы не видеть всего этого. — Сынок…. В её объятиях так тепло и спокойно. Я бы жил в них вечно, спрятанный от всего мира.₪₪₪
И вот он последний круг. Девятый. По Данте это ледяное озеро Коцит, в котором предстоит испытать вечные муки, замёрзнув по шею в его льдах всем предателям родных и близких. Но я не собираюсь вечно находиться в этом обществе промерзших до костей неверных и должен разорвать этот бесконечный круг. Но думаете это так легко? Думаете, у меня всё получилось? Я встал и пошел? Не получилось… Этот круг должен быть самым маленьким. Этот круг будет концом. Концом всему: бессоннице, мучениям и неудачам. Я просто не могу их больше терпеть… Ни дня мне больше не вынести… Красивая усадьба, напоминающая владения древнего императора. Вдалеке, у берега небольшого озера сияет шатер украшенный цветами, лёгкой вуалью и гирляндой, красиво отражающейся в спокойной воде. Лестница к дворцу украшена нежными цветами, выглядит роскошно, сказочно, но на коляске по такой красоте не поднялся бы. Время 18:16, наверняка я опоздал, но сделать это должен. Под ногами мягкий газон, а передо мной тяжёлые двери из массива дуба. Последний вздох, уверенный взгляд, и массивные створы бесшумно отворяются под напором моих рук. Внутри, как и снаружи необычайно красиво. Но плюс улицы в том, что она прекрасна в своем тихом одиночестве, а здесь слишком много любопытных глаз, но обращены они к счастью не на меня. По лестнице, внутри большого зала, увитой теми же цветами и воздушной тканью, медленно спускается пара молодожёнов. Я не знаю, обручились они уже или нет, но выглядят как настоящая семейная пара. Она счастлива, улыбается и с жадностью сжимает его руку, а у него дежурная улыбка, под которой уже измученное выражение от ещё не начавшейся семейной жизни. Слишком очевидно. Гости аплодируют и не сводят глаз с красивой пары, а моё сердце, что доживает свои последние минуты, замирает, когда в толпе он видит меня и останавливается, врезаясь в невидимую стену. Короткое мгновение, секундный контакт, протянувшийся длинною в жизнь. В этом взгляде всё. Отражение всех моих чувств, моя жизнь и его ошеломление. Черт! Всё не так! Я скрываюсь за дверьми, наполняю легкие воздухом и снова их раскрываю, на этот раз с грохотом, привлекая к себе внимание. — Пожар! В здании пожар! Скорее, выходите, пожар! Замешательство всего несколько секунд, а потом всех накрывает паника. Люди в дорогих нарядах бегут кто куда, в надежде спастись первыми. Меня едва не сбивают с ног, но я продолжаю смотреть на эту суету. — Чимин! Подарки! — Она тащит его к столу, уставленному подарочными коробочками, но тот не может сдвинуться с места, удерживаемый силой моего взгляда. — Да что с тобой? — Югён яростно вырывает свою руку и бежит спасать самое ценное, я делаю то же самое. — Уходим! Скорее! Ну же, Чимин. — Он смотрит на меня сверху вниз, но бежит, пытается сказать что-то, указывая на мои ноги, и продолжает бежать, не пытаясь даже выдернуть руку из моей хватки. — Ты… — Не сейчас. — Я усаживаю его на переднее сидение папиного дженезиса, за который он наверняка отправит меня прямиком на девятый круг, из которого я так отчаянно пытаюсь сбежать. Как я сюда добрался? Я не помню. Это было шоком. Я долго пытался подавить в себе приобретённый страх езды за рулём, но цель должна оправдать средства и я просто сделал это. Снова выходит слишком быстро. Пейзажи за окном проносятся с космической скоростью, но останавливаться нельзя. — Чонгук? — Пристегнись! — Чонгук! — Пристегнись, ради всего святого! Настырный. Смотрит упрямым бараном исподлобья и не думает делать того о чём прошу. — Хён, пожалуйста. Чимин смягчается во взгляде и пристегивает ремень безопасности. — Где пожар? Ты его устроил? Ты ходишь? Куда мы едем? Что вообще происходит? Не могу смотреть на него, слишком красивый. Невероятный. Этот костюм, волосы покрасил, наверняка её идея, но ему слишком идёт этот стальной оттенок и открытый лоб, а запах… он снова пахнет ледяной мятой. Я закрываю глаза от наслаждения, как можно больше наполняя лёгкие родным ароматом. А он не сводит с меня пытливых глаз. — Ты ответишь, наконец? И прошу, сбавь скорость. Нет, хён, мы будем ехать так быстро и долго, пока я не пойму что максимально далеко от этого круга. — Успокойся, всё нормально. Я не устраивал пожар. Его и не было. Хожу ли я? Как видишь, хён. Куда мы едем? Я тебе прогулку задолжал, а происходит сейчас самое настоящее похищение. Я хочу сфотографировать его изумление лицо, когда поворачиваюсь на этой фразе со счастливой улыбкой. И счастье моё так ощутимо, что исцеляет едва живой орган и даёт ему абсолютно новую жизнь. Чимин молчит. Смотрит, не моргая и складывает в своей голове сложный пазл. Хмурится. Что-то у него не сходится. Хочу помочь этому малышу. Мы останавливаемся на обочине, думаю, у нас есть несколько минут, даже если за нами несётся свадебный кортеж. — Я на всё ответил хён, отомри. Впервые за последние пять кругов я улыбаюсь, искренне радуясь происходящему. Я отстегиваю его и это, кажется, возвращает его в себя. — Зачем? Что ты сделал, Чонгук? Ни в вопросе, ни на лице, ни грамма сожаления. Он просто хочет знать, хочет услышать. Ну что ж, хён, так тому и быть. — Что я сделал? Я навсегда покончил со своей депрессией, я встал на ноги за рекордные сроки, я похитил тебя, потому что люблю. Люблю, так как никто и никогда в жизни, люблю с первой встречи, с первого твоего слова, с первой конфеты. Люблю так, что готов на всё, на осуждение родных, да хоть изгнание из страны, мне не нужен мир, в котором нет тебя хён, мир без тебя не мир, это бесконечные девять кругов Ада. Я спасаю себя и тебя спасаю, жизнь с ней была бы не лучше моих кругов. У меня сбилось дыхание, а его глаза блестят влагой. Он не жалеет? Ведь так? — Дай мне, пожалуйста, свое кольцо. Он смотрит на мою протянутую ладонь и, поджав губы, качает головой. Нет. Нет. Нет. Умоляю, не убивай меня вновь. Прошу, позволь остаться. — Дай. — Звучит ужасно загнанно едва на срыве. — У меня нет его Гуки, мы не успели, ты прервал нашу церемонию. Несколько секунд я сижу с протянутой рукой, в мыслях бью себя по щекам и не могу поверить в происходящее. Он разжимает губы, что всё это время прятали улыбку и притягивает меня, забирая в спасительные объятия. Я умираю. На этот раз приятной смертью. — Прости меня. Прости, прости, что оставил, это была самая глупая ошибка, вместе с тобой я оставил часть души. — С каждым словом он прижимается всё сильнее, а меня уносит в мятном облаке его аромата. — Я наконец принял себя, таким какой я есть, Гуки, и готов попробовать. Я давно это понял, но ты прав, я хотел жить, как этого хотели другие. — Что? — Что значит «принял»? Что значит твое «принял», хён? Я отстраняюсь. Мне сейчас же нужны его глаза. Почему в такие моменты он слишком долго молчит? — Принял себя? Давно? — Давно, но решился… Сегодня, когда увидел тебя невероятно красивого в дверях. Когда прочитал в твоих глазах «я пришёл за тобой». Я понял, что слишком долго бежал от себя и от тебя тоже. Я понял, что хочу спускаться по той самой лестнице один… к тебе, чтобы сказать… Ну же! Умоляю, продолжай! — Чтобы сказать, что очень скучал по тебе и что осознал одну очень важную вещь в тот день, когда твоя мама проводила меня. Там, за дверью, слыша твой крик сквозь слезы, я понял, что ты значишь для меня намного больше, Гуки, не просто лучший друг. — Что? Т- ты понял? И не вернулся сказать? В его глазах плещется вина, а меня так и тянет успокоить это волнующееся море. — Я хотел вернуться утром, но в тот вечер у подъезда ждала Югён и мама. Я поддался им, Чонгук, и потерял тебя тогда по своей вине. Это всё моя слабость. Я не нашел сил прийти утром. И после. Я был под чудовищным прессом из-под которого не мог выбраться, всё это время находясь в смятении. Я знал, что совершаю ошибку, идя на поводу у родителей и Югён, но продолжал идти. — Но приглашение… — Я не надеялся, но мечтал, что ты появишься. Я знал, что этим сделаю тебе больно, что это ужасно эгоистично заставить человека прийти на свадьбу, чтобы увидеть его ещё хотя бы раз. Но ты должен был быть моим знаком, если бы ты не пришёл, значит я делал всё правильно. Так я для себя решил. Я понимал, что шанс ничтожно мал, что даже чисто физически это мало возможно… Но ты пришёл, сам, и стал моим знаком. Глаза, которыми он смотрит на меня, подчиняют и присваивают навсегда. — Я люблю тебя, Чимин, так давно, — слова срываются с рваным выдохом, он ластится нежной щекой к моей ладони, прикрывая глаза от удовольствия, — и я забираю тебя себе. — Я тоже хочу признаться в чувствах, но сделать это по-другому, так, как давно хотел. Новое сердце переживает свою первую остановку. Его нежные пальцы скользят по гладкой щеке, останавливаясь на подбородке и притягивая ближе. Слишком близко. Дышать труднее, но с закрытыми глазами легче. Кончик влажного языка проходится по губам, вырывая первый тихий всхлип. Я чувствую его улыбку и ту самую сладкую тяжесть в животе. Его губы накрывают мои, и я рассыпаюсь, умирая от его нежного признания. Мой первый поцелуй. Я так долго его ждал, но концентрация этого ожидания делает его неземным, достойным статуса «лучшее в моей жизни». Я не хочу думать о том, с кем хён практиковался в поцелуях, но он хорош. В нежном признании появляется страсть, с медленно сплетающимся и нежно скользящими друг по другу языками. Внизу всё тяжелее. Руки давно под праздничной сорочкой гладят бархат карамельный кожи. Идеальный. Шум проезжающей машины заставляет вернуться в реальность. Он отстраняется с пошлым чмоком и смотрит абсолютно пьяным взглядом. — Давай уедем подальше от этой трассы, и будь добр верни долг, отвези меня на свидание. — Он тянет меня за ворот рубашки, впивается страстно, кусает в поцелуе, заполняет рот своим языком, слишком много языка, так же быстро отстраняется, лизнув кончик моего носа. — Поехали? Немного неприличным жестом оттягиваю больно сдавливающие брюки, от досады хочется хныкать. Любимую игрушку отобрали. Но. Теперь тебе не убежать, хён, теперь мы убежим вместе. Папина красавица мелодично рычит, сдерживая рвущихся лошадей под капотом. Бросив хитрый взгляд на хёна, игнорирующего ремень безопасности, вжимаю газ в пол, эффектно скрываясь в клубах серой пыли. — Осторожнее Гуки, у нас ещё не было первого свидания. — Ты не забудешь это свидание. Никогда. Но сам сбрасываю немного скорость. Хёна хочется беречь и носить на руках. И я буду.