Посредник

      Странное было утро. Кольгрим давно не помнил, чтобы в этих краях была такая гроза. В тот момент он обрадовался, что тогда был не со своим полком где-нибудь в походном шатре, а в тёплой постели, с крышей над головой. В комнате было темно. Было слышно, как за окном бушевал ветер. Кольгрим, все еще сонный, приподнялся с кровати.       С вечера он не успел рассмотреть комнату, которую ему предложил Макгроу. Она была небольшой и вполне уютной, но, что больше всего удивило его, она как будто была обставлена во вкусе Мортимера: крепкая дубовая мебель, зеленый цвет и множество книг около рабочего стола. Кстати, откуда было взяться этому предмету кабинета в гостевой комнате? Кольгрим зевнул, осторожно потянулся к часам. Было 4 часа утра. Он поднялся с постели и случайно обратил внимание, что на письменном столе стояла некая шкатулка, вероятно та самая. Морвилл сделал вид, будто она совсем не занимала его, самостоятельно оделся ( он не хотел будить слуг) и только тогда сел за стол.       Он почувствовал, что его руки дрожали. Что он найдёт в ней? Что ему хотел оставить Мортимер и почему доверил это именно Макгроу? В тот же момент ему показалось, будто кто-то аккуратно похлопал его по плечу. Скрипела форточка, раскачиваемая порывистым ветром. Комната наполнилась свежестью, из окна на стол летели случайные капли дождя. «Дай мне знак, если ты здесь», — прошептал Кольгрим. Внезапно вокруг воцарилась тишина, и ему снова почудилось, будто кто-то осторожно коснулся его, но тут же отдернул руку, когда Кольгрим в страхе вскочил со стула и лихорадочно стал вглядываться в темноту комнаты.

***

      За завтраком Макгроу сказал Кольгриму, что он выглядит обеспокоенным, и даже вполне искренно осведомился, не болен ли он. Но Кольгрим усмехнулся, сказав, что с ним все в порядке, просто он не привык к столь ранним подъемам. Роберт сделал вид, что поверил военному, заявлявшему подобное, и они стали говорить о мелочах. Постепенно Кольгрим вспоминал свои вчерашние откровения и думал о том, не сказал ли он чего-нибудь лишнего. Но нет, кажется, он был на грани, но не перешёл эту опасную черту дозволенности.       Роберт непринужденно болтал о каких-то своих приятелях, которых теперь надеялся встретить в Лондоне, но Кольгрим его почти не слушал, лишь улыбался в такт его речи. Роберт заметил это и решил перевести разговор на более близкую тему, обратившись к гостю:       — Что ж, значит, Вы возвращаетесь сегодня в полк? Не рано ли? Неужели вы действительно хотите так скоро покинуть эти места? Но как ни искусен был Макгроу, каким опытом светского человека он ни обладал, в этот раз он допустил досадную ошибку — подобный вопрос Морвиллу совсем не понравился.       — Господин Макгроу, — сухо обратился он, — Вы прозвучали сейчас как мой отец, и Вы знаете, что это Вас не красит. И Вы, и я так стремимся покинуть эти места, потому что без него нам делать здесь нечего. Давайте не будем возвращаться к этому разговору.       Роберт ничего не ответил, но спустя время решил возобновить беседу:       — Что ж, Вы упомянули своего отца. Вы знаете, когда я спрашивал у Мортимера о причинах Ваших с ним разногласий, он всегда говорил мне, что всё дело лишь в том, что Вы — его сын.       — Мудрый, мудрый Мортимер, — улыбнулся Кольгрим. На этот раз Роберт не промахнулся, Морвиллу нравилось говорить о своём родителе. — Точнее тут и не скажешь. Я — его копия, вот мы и не можем ужиться вместе. А ссора наша произошла оттого, что он пророчил меня в университет в Вашем Лондоне, а я собрал вещи, взял лучшую из своих лошадей и одной лунной ночью исчез из дома. Нашёлся спустя несколько лет, когда вместе с полком остановился недалеко от Монмутта. Брат принял меня, отец — нет. С тех пор с Мортимером я связь не терял, а отца услышал вчера впервые за четыре года. Ну, что скажете про блудного сына Кольгрима Морвилла?       Роберт, услышав это странное, как будто сказочное сочетание его имени и фамилии ещё раз, казалось, испытал удовольствие.       — Ничего не скажу. Не могу Вас судить, — добродушно ответил он.       — Вот Вы не можете, а я сам себя — могу. И судебный процесс мой длится уже несколько лет. Надеялся, Мортимер его разрешит. Во всём-то мы с отцом на него надеялись.       Макгроу не нашёл, что сказать. Попрощались они довольно сдержанно, но не сухо. Макгроу пообещал писать к нему. Когда Кольгрим уже садился в коляску, Роберт так странно посмотрел на него, будто что-то хотел сказать, но не решался. Но вскоре он расплылся в словно бы виноватой улыбке и махнул гостю рукой. Кольгрим кивнул, и лошади тронулись.       На коленях у Кольгрима лежала шкатулка, что в ней — неизвестно. Морвилл удерживал себя от того, чтобы распахнуть ее тут же, когда повозка двинулась. Он думал заехать к отцу, но понял, что все нужные вещи уже были при нём, поэтому ещё утром отправил к нему записку, что поедет в полк прямо из дома Макгроу. «Его это должно обрадовать»,— подумал Кольгрим, — «во всяком случае не придётся язвить».       Шкатулку он открыл, когда они были далеко и от его собственного дома, и от поместья Роберта. Он думал, что увидит там нечто необыкновенное, ему казалось, что должна заиграть музыка, когда он распахнёт её, но ничего из этого не произошло. Внутри лежали обрывки каких-то старых писем, написанных незнакомым почерком.       «Вчера упал с лошади. Но, кажется, обошлось — ушиб. С перевязанной рукой уже обыграл какого-то офицера в карты» — прочел Кольгрим. «Что за?»— невольно подумал он, но все же не бросил чтение и достал новый обрывок.       «Наездник он у тебя, конечно, хороший и далеко пойдет, если усмирит свою спесь. Она мешает ему. Но не удивительно, что в нем течёт горячая кровь — явно не от покойной жены твоей она передалась ему. Смотрю на искры в его глазах, и узнаю тебя, словно ты передо мной, только помолодевший»       «Беспокоишься за него, а между тем парень-то у тебя хороший. В полку он со всеми ладит, даже с теми, кто должен ему и кому он должен сам. Странный ты однако, Морвилл. Называешь его почти что своим именем, а потом не можешь удержать мальчишку в узде. Твоя ведь вина, что он без благословления поехал»       С минуту Кольгрим остался недвижим. Казалось, в жизни не задумывался он над чем-то так серьезно, как над этими клочками бумаги. Что все это могло значить? Он знал разгадку с самого начала, но не мог поверить в нее и всё искал подвох. Но, наконец, когда он убедился в своей правоте, то почувствовал себя самым счастливым человеком на всей земле.       — Неужели ж это? Да быть не может! — вскрикнул Кольгрим.— Так вот почему ты ему отдал… Братец! А ты хитрец! — звонко рассмеялся он.       Ему захотелось в эту же минуту побороться с братом, а потом стиснуть его в своих объятиях.       «Хитер»,—только и повторял Морвилл, — «хитер, ничего не скажешь!»       — Эй, ямщик! Поворачивай!       — Куда ж поворачивать, сэр? Дорога-то прямая, — подхватил веселое настроение господина возничий.       — Назад поворачивай, к дому! Старый дурак! А больше всех дурак я! — чуть погодя добавил Кольгрим. И как же счастлив он был это признать.